– Взял деньги? – спросил д’Артаньян. – Вы угадали, д’Артаньян, – сказал Арамис. Все залились таким громким смехом, что явился хозяин гостиницы и спросил, не надо ли им чего-нибудь. Он думал, что они дерутся. Наконец общее веселье стихло. – Разрешите пройтись насчет де Бофора? – спросил д’Артаньян. – Мне ужасно хочется. – Пожалуйста, – ответил Арамис, великолепно знавший, что хитрый и смелый гасконец никогда ни в чем не уступит ни шагу. – А вы, Атос, разрешите? – Клянусь честью дворянина, мы посмеемся, если ваш анекдот забавен. – Я начинаю. Господин де Бофор, беседуя с одним из друзей принца Конде, сказал, что после размолвки Мазарини с парламентом у него вышло столкновение с Шавиньи и что, зная привязанность последнего к новому кардиналу, он, Бофор, близкий по своим взглядам к старому кардиналу, основательно оттузил Шавиньи. Собеседник, зная, что Бофор горяч на руку, не очень удивился и поспешил передать этот рассказ принцу. История получила огласку, и все отвернулись от Шавиньи. Тот тщетно пытался выяснить причину такой к себе холодности, пока наконец кто-то не решился рассказать ему, как поразило всех то, что он позволил Бофору оттузить себя, хотя тот и был принцем. «А кто сказал, что Бофор поколотил меня?» – спросил Шавиньи. «Он сам», – был ответ. Доискались источника слуха, и лицо, с которым беседовал Бофор, подтвердило под честным словом подлинность этих слов. Шавиньи, в отчаянии от такой клеветы и ничего не понимая, объявляет друзьям, что он скорее умрет, чем снесет это оскорбление. Он посылает двух секундантов к принцу спросить того, действительно ли он сказал, что оттузил Шавиньи. «Сказал и готов повторить еще раз, потому что это правда», – отвечал принц. «Монсеньор, – сказал один из секундантов, – позвольте заметить вашему высочеству, что побои, нанесенные дворянину, одинаково позорны как для того, кто их получает, так и для того, кто их наносит. Людовик Тринадцатый не хотел, чтобы ему прислуживали дворяне, желая сохранить право бить своих лакеев». – «Но, – удивленно спросил Бофор, – кому были нанесены побои и кто говорит об ударах?» – «Но ведь вы сами, монсеньор, заявляете, что побили…» – «Кого?» – «Шавиньи». – «Я?» – «Разве вы не сказали, что оттузили его?» – «Сказал». – «Ну а он отрицает это». – «Вот еще! Я его изрядно оттузил. И вот мои собственные слова, – сказал герцог де Бофор со своей обычной важностью: – Шавиньи, вы заслуживаете глубочайшего порицания за помощь, оказываемую вами такому пройдохе, как Мазарини. Вы…» – «А, монсеньор, – вскричал секундант, – теперь я понимаю: вы хотели сказать – отделал?» – «Оттузил, отделал, не все ли равно, – разве это не одно и то же? Все эти ваши сочинители слов ужасные педанты». Друзья много смеялись над филологической ошибкой Бофора, словесные промахи которого были так часты, что вошли в поговорку. Было решено, что партийные пристрастия раз и навсегда изгоняются из дружеских сборищ и что д’Артаньян и Портос смогут вволю высмеивать принцев, с тем что Атосу и Арамису будет дано право, в свою очередь, честить Мазарини. – Право, господа, – сказал д’Артаньян, обращаясь к Арамису и Атосу, – вы имеете полное основание недолюбливать Мазарини, потому что, клянусь вам, и он, со своей стороны, вас не особенно жалует. – В самом деле? – сказал Атос. – Ах, если бы мне сказали, что этот мошенник знает меня по имени, то я попросил бы перекрестить меня заново, чтобы меня не заподозрили в знакомстве с ним. – Он не знает вас по имени, но знает по вашим делам. Ему известно, что какие-то два дворянина принимали деятельное участие в побеге Бофора, и он велел разыскать их, ручаюсь вам в этом. – Кому велел разыскать? – Мне. – Вам? – Да, еще сегодня утром он прислал за мной, чтобы спросить, не разузнал ли я что-нибудь. – Об этих дворянах? – Да. – И что же вы ему ответили? – Что я пока еще ничего не узнал, но зато собираюсь обедать с двумя лицами, которые могут мне кое-что сообщить. – Так и сказали? – воскликнул Портос, и все его широкое лицо расплылось в улыбке. – Браво! И вам ничуточки не страшно, Атос? – Нет, – отвечал Атос. – Я боюсь не розысков Мазарини. – Чего же вы боитесь? Скажите, – спросил Арамис. – Ничего, по крайней мере в настоящее время. – А в прошлом? – спросил Портос. – А в прошлом – это другое дело, – произнес Атос со вздохом. – В прошлом и будущем. – Вы боитесь за вашего юного Рауля? – спросил Арамис. – Полно! – воскликнул д’Артаньян. – В первом деле никто не гибнет. – Ни во втором, – сказал Арамис. – Ни в третьем, – добавил Портос. – Впрочем, даже убитые иной раз воскресают: доказательство – наше присутствие здесь. – Нет, господа, – сказал Атос, – не Рауль меня беспокоит: он будет вести себя, надеюсь, как подобает дворянину, а если и падет, то с честью. Но вот в чем дело: если с ним случится несчастье, то… Атос провел рукой по своему бледному лбу. – То?.. – спросил Арамис. – То я усмотрю в этом возмездие. – А, – произнес д’Артаньян, – я понимаю, что вы хотите сказать. – Я тоже, – сказал Арамис. – Но только об этом не надо думать, Атос: что прошло, тому конец. – Я ничего не понимаю, – заявил Портос. – Армантьерское дело, – шепнул ему д’Артаньян. – Армантьерское дело? – переспросил Портос. – Ну, помните, миледи… – Ах да, – сказал Портос, – я совсем забыл эту историю. Атос посмотрел на него своим глубоким взглядом. – Вы забыли, Портос? – спросил он. – Честное слово, забыл, – ответил Портос, – это было давно. – Значит, это не тяготит вашу совесть? – Нисколько! – воскликнул Портос. – А вы что скажете, Арамис? – Если уж говорить о совести, то этот случай кажется мне подчас очень спорным. – А вы, д’Артаньян? – Признаться, когда мне вспоминаются эти ужасные дни, я думаю только об окоченевшем теле несчастной госпожи Бонасье. Да, – прошептал он, – я часто сожалею о несчастной жертве, но никогда не мучусь угрызениями совести из-за ее убийцы. Атос недоверчиво покачал головой. – Подумайте о том, – сказал ему Арамис, – что если вы признаете божественное правосудие и его участие в делах земных, то, значит, эта женщина была наказана по воле божьей. Мы были только орудиями, вот и все. – А свободная воля, Арамис? – А что делает судья? Он тоже волен судить или оправдать и осуждает без боязни. Что делает палач? Он владыка своей руки и казнит без угрызений совести. – Палач… – прошептал Атос, словно остановившись на каком-то воспоминании. – Я знаю, что это было ужасно, – сказал д’Артаньян, – но если подумать, сколько мы убили англичан, ларошельцев, испанцев и даже французов, которые не причинили нам никакого зла, а только целились в нас и промахивались или скрещивали с нами оружие менее ловко и удачно, чем мы, если подумать об этом, то я, со своей стороны, оправдываю свое участие в убийстве этой женщины, даю вам честное слово. – Теперь, когда вы мне все напомнили, – сказал Портос, – я точно вижу перед собой всю эту сцену: миледи стояла вон там, где сейчас вы, Атос (Атос побледнел); я стоял вот так, как д’Артаньян. При мне была шпага, острая, как дамасский клинок… Помните, Арамис, вы часто называли эту шпагу Бализардой… И знаете что? Клянусь вам всем троим, что если бы не подвернулся тут палач из Бетюна… кажется, он был из Бетюна?.. – да, да, именно из Бетюна – да, так вот, я сам отрубил бы голову этой злодейке, и рука моя не дрогнула бы. Это была ужасная женщина. – А в конце концов, – сказал Арамис тем философски безразличным тоном, который он усвоил себе, вступив в духовное звание, и в котором было больше безбожия, чем веры в бога, – в конце концов – зачем думать об этом? Что сделано, то сделано. В смертный час мы покаемся в этом грехе, и господь лучше вашего рассудит, был ли это грех, преступление или доброе дело. Раскаиваться, говорите вы? Нет, нет! Клянусь честью и крестом, если я и раскаиваюсь, то только потому, что это была женщина. – Самое успокоительное, – сказал д’Артаньян, – что от всего этого не осталось и следа. – У нее был сын, – произнес Атос. – Да, да, я помню, – отвечал д’Артаньян, – вы сами говорили мне о нем. Но кто знает, что с ним сталось. Конец змее, конец и змеенышу. Не воображаете ли вы, что лорд Винтер воспитал это отродье? Лорд Винтер осудил бы и сына так же, как осудил мать. – В таком случае, – сказал Атос, – горе Винтеру, ибо ребенок-то ни в чем не повинен. – Черт меня побери, ребенка, наверное, нет в живых! – воскликнул Портос. – Если верить д’Артаньяну, в этой ужасной стране такие туманы… Несколько омрачившиеся собеседники готовы были улыбнуться такому соображению Портоса, но в этот миг на лестнице послышались шаги, и кто-то постучал в дверь. – Войдите, – сказал Атос. Дверь отворилась, и появился хозяин гостиницы. – Господа, – сказал он, – какой-то человек спешно желает видеть одного из вас. – Кого? – спросили все четверо. – Того, кого зовут графом де Ла Фер.