– Объясните, в чем дело, – сказал Гримо. – Та женщина, которую ваши господа и вы заставили меня убить… – Миледи? – Да, миледи. Действительно, вы ее так называли. – Но что общего между миледи и монахом? – Это была его мать. Гримо пошатнулся, он глядел на умирающего мрачными, почти безумными глазами. – Его мать? – повторил он. – Да, его мать. – Так он знает эту тайну? – Я принял его за монаха и открылся ему на исповеди. – Несчастный! – воскликнул Гримо, у которого холодный пот выступил при одной мысли о возможных последствиях такого разоблачения. – Несчастный! Надеюсь, вы никого не назвали? – Я не назвал ни одного имени, потому что ни одного не знаю; я сказал ему только девичью фамилию его матери, поэтому он и догадался. Но ему известно, что его дядя был в числе людей, произнесших ей приговор. И он упал в изнеможении. Гримо хотел помочь ему и протянул руку к рукоятке кинжала. – Не касайтесь меня, – сказал раненый. – Если вытащите кинжал, я умру. Рука Гримо замерла в воздухе, затем он ударил себя по лбу и сказал: – Но если этот человек узнает когда-нибудь имена этих людей, то мой господин погиб! – Торопитесь, торопитесь! – воскликнул палач. – Предупредите его, если он жив еще. Предупредите его товарищей… Поверьте, эта ужасная история не закончится моей смертью. – Куда он ехал? – спросил Гримо. – В Париж. – Кто остановил его? – Двое молодых дворян, направляющихся в армию; одного из них зовут виконтом де Бражелоном; так, я слышал, называл его спутник. – И этот молодой человек привел к вам монаха? – Да. Гримо поднял глаза к небу. – Такова, значит, воля всевышнего, – сказал он. – Без сомнения, – подтвердил раненый. – Это ужасно, – прошептал Гримо. – Но все же эта женщина заслужила свою участь. Ведь вы тоже так считаете? – В минуту смерти преступления других кажутся очень малыми в сравнении со своими собственными. И, закрыв глаза, раненый в изнеможении упал на подушку. Гримо колебался между состраданием, запрещавшим ему оставить этого человека без помощи, и страхом, повелевавшим ему скакать немедленно с неожиданной вестью к графу де Ла Фер. Вдруг в коридоре послышались шаги, вошел трактирщик с лекарем, которого наконец отыскали. Следом за ними явилось несколько любопытных, так как молва о странном происшествии начала распространяться. Лекарь подошел к умирающему, находившемуся, казалось, в забытьи. – Прежде всего надо удалить кинжал из груди, – сказал он, многозначительно качая головой. Гримо вспомнил слова раненого и отвернулся. Лекарь расстегнул камзол, разорвал рубашку умирающего и обнажил грудь. Кинжал был погружен по самую рукоятку. Лекарь взялся за нее и потянул. По мере того как он вынимал кинжал, глаза раненого раскрывались все больше и больше, и взгляд их становился ужасающе неподвижным. Когда лезвие было все извлечено из раны, красноватая пена показалась на губах раненого. Он тяжело вздохнул. Кровь хлынула потоком из раны; умирающий со странным выражением устремил свой взгляд на Гримо, захрипел и тотчас же испустил дух. Гримо поднял облитый кровью кинжал, который, вызывая ужас всех окружающих, лежал на полу, сделал знак хозяину выйти с ним, расплатился с щедростью, достойной его господина, и вскочил на лошадь. Первою мыслью Гримо было тотчас же вернуться в Париж, но он подумал, что его долгое отсутствие встревожит Рауля, что он всего в двух милях от него и что поездка отнимет всего четверть часа, а разговор и объяснение не больше часа. Он пустил лошадь галопом и через десять минут остановился перед «Коронованным мулом», единственной гостиницей в Мазенгарбе. С первых же слов хозяина Гримо понял, что нашел того, кого искал. Рауль сидел за столом с де Гишем и его наставником. От мрачного утреннего происшествия на лицах молодых людей еще сохранилось облачко грусти, которое никак не могла рассеять веселость д’Арменжа, привыкшего наблюдать подобные зрелища глазами философа. Внезапно дверь отворилась, и вошел Гримо, бледный, весь в пыли и еще забрызганный кровью несчастного раненого. – Гримо, мой дорогой, – воскликнул Рауль, – наконец-то ты здесь! Извините меня, господа, это не слуга, это друг. – И, подбежав к нему, продолжал: – Здоров ли граф? Скучает ли по мне? Видел ли ты его после того, как мы расстались? Отвечай же. Мне тоже есть что тебе рассказать; да, за три дня у нас было немало приключений. Но что с тобой? Как ты бледен! На тебе кровь! Откуда эта кровь? – В самом деле, кровь! – сказал граф, вставая. – Вы ранены, мой друг? – Нет, сударь, – сказал Гримо, – это не моя кровь. – Чья же? – спросил Рауль. – Это кровь несчастного, которого вы оставили в гостинице. Он умер у меня на руках. – У тебя на руках! Этот человек! Но знаешь ли ты, кто это такой? – Да, – сказал Гримо. – Ведь это бывший палач из Бетюна. – Да, знаю. – Так ты раньше знал его? – Да. – Он умер? – Да. Молодые люди переглянулись. – Что ж делать, господа, – сказал д’Арменж, – это закон природы, которого не избегнуть и палачам. Как только я увидел его рану, я решил, что дело плохо, да и сам он, очевидно, был того же мнения, раз требовал монаха. При слове «монах» Гримо побледнел. – Ну, за стол, за стол, – сказал д’Арменж, который, как и все люди его времени, а тем более его возраста, не терпел, чтобы трапеза прерывалась чувствительными разговорами. – Да, да, вы правы. Ну, Гримо, вели себе подать, заказывай, распоряжайся, а когда отдохнешь, мы потолкуем. – Нет, сударь, – сказал Гримо, – я не могу оставаться ни одной минуты. Я должен сейчас же ехать в Париж. – Как, в Париж? Ты ошибаешься, это Оливен туда поедет, а ты останешься. – Напротив, Оливен останется, а я поеду. Я нарочно для этого и прискакал, чтобы вам об этом сообщить. – Почему такая перемена? – Этого я не могу вам сказать. – Объясни, пожалуйста. – Не могу. – Что это еще за шутки! – Вы знаете, виконт, что я никогда не шучу. – Да, но я знаю также приказание графа де Ла Фер, чтобы вы остались со мной, а Оливен вернулся в Париж. Я следую распоряжениям графа.