Сегодня он предстал перед камерами в индейском головном уборе с перьями. И, закрыв глаза, слушал молитву шамана народности яномами. Дело происходило на юге Венесуэлы в типичной деревне яномами. Шаман сидел на корточках и, дуя на дым целительных благовоний, направлял его в сторону Чавеса. Другие индейцы почтительно наблюдали за церемонией. Но сейчас их окружали военные, журналисты и лица, обычно сопровождавшие Уго, – родственники и самые близкие соратники, включая сюда, разумеется, министра иностранных дел Николаса Мадуро с супругой. Сцену оживляли несколько плакатов, похожих на послания с небес: “Команданте президент, приказывайте!” По завершении священного ритуала Уго под пение птиц и стрекот сверчков с волнением провозгласил, что уже сумел выиграть сражение с болезнью. И теперь полон решимости одержать победу и в следующем бою – за новый президентский срок. Благодаря референдуму, где народ одобрил право президента переизбираться сколько угодно раз, Уго выдвинул себя кандидатом от своей партии. Выборы были намечены на конец года. – Чавес еще долго будет с вами! – выкрикнул он, впадая в экстаз. И миллионы его поклонников с восторгом восприняли это обещание. Молчание осьминога Внезапное закрытие “Черного дерева”, случившееся несколько недель назад, осталось загадкой для Камилы Серрути и для прочих клиентов, а также для сотрудников Центра интегральной красоты. Никто толком не знал, что же произошло. Очевидно было только одно: салон “Черное дерево”, оазис холистики в Каракасе, прекратил свое существование, и ни один человек не мог объяснить почему. Между тем Эве казалось, что она попала в безвыходную ситуацию. Всякий раз, когда Маурисио, который теперь просил, чтобы она называла его Иваном, смотрел ей в глаза или осыпал ласками, она испытывала странную смесь гнева, страха и чувства вины. Ей хотелось верить, что он ведет себя с ней честно, но Эва уже не полагалась на интуицию: ведь та подвела ее самым катастрофическим образом, а значит, и снова могла подвести. Эва страшно терзалась, скрывая от Ивана свое подлинное лицо, но она боялась, что, открыв тайну, совершит роковую ошибку. И не знала, как поступить. Чему или кому верить. Но хуже было другое: она уже перестала верить и в себя саму. Да и как можно верить в себя, если ты не сумела разобраться с тем, что происходило у тебя под носом. И полюбила своего потенциального убийцу. В Вашингтоне Эву формально причислили к MIA (missing in action, “пропавшим без вести”). Ее поимка стала одной из важнейших задач для организации, поэтому там с удвоенными силами стали искать свою сотрудницу. Надо было любым способом захватить ее и переправить в другую страну. Или по крайней мере заткнуть ей рот. Иными словами, если Эва пребывала в отчаянии, то и ее шефы чувствовали себя не лучше. К тому же они понятия не имели, где она может быть. Эва Лопес просто испарилась. Дом Лус Амелии находился в мире невидимом и непостижимом для ЦРУ. Правда, и та защита, которую дал Эве этот невидимый мир, тоже оказалась не слишком надежной, что выяснилось уже через несколько дней. Лина Рон провела полномасштабную операцию, подняв на ноги подчиненный ей отряд “колективо”. Посреди ночи дом, служивший убежищем для Ивана и Эвы, был окружен. Прежде чем влюбленная пара успела сообразить, что происходит, им обоим связали руки и отвели в бронированный автомобиль с тонированными стеклами. Иван и Эва переглянулись и без слов все поняли: сейчас их убьют. Автомобиль какое-то время на бешеной скорости кружил по темным улицам в сопровождении вооруженных мотоциклистов, и Эва решила покориться судьбе. – По крайней мере, мы с тобой умрем вместе, – шепнула она Ивану, стараясь сдержать слезы. Неизбежность смерти сделала их еще ближе друг другу. Однако ни он, ни она не знали, что в ближайшие часы гибель им не грозит. Их везли в тюрьму “Ла Куэва”. На подъезде к тюрьме им на головы надели капюшоны, чтобы они ничего не видели. Когда машина остановилась, пленников вывели из нее, и несколько минут они шли вслепую, попадая из одного коридора в другой. По пути они слышали сильный шум, запущенную на полную громкость музыку, а также лязг открывающихся и закрывающихся металлических дверей. Еще они чувствовали резкие отвратительные запахи. Потом пленникам велели остановиться. Раздался скрип электрических ворот. За их спиной ворота опять закрылись. Тут уже не было ни шума, ни вони. До них доносился лишь легкий шорох кондиционера. Тихая музыка навевала спокойствие. Эву и Ивана усадили и сразу же сняли с их голов капюшоны. Перед ними был Пран. Ни Эва, ни Иван никогда не видели его лично, однако оба прекрасно знали, кто он такой, чем занимается и что можно от него ждать. Пран сидел в удобном мягком кресле и пил ром. Едва оказавшись с ним рядом, оба испытали очень острое чувство опасности. Или надежды? Это было все равно что увидеть сатану у ворот преисподней. А вдруг он даст им последний шанс на спасение, предложит, например, сыграть с ним финальную партию в карты, и если они выиграют, это избавит их от адского пламени, которое он собой воплощает? А дело было в том, что Прану сразу же доложили про двух беглецов, и он захотел узнать, откуда они взялись и что могут сказать про свое необъяснимое присутствие в “его” районе. Интуиция подсказывала ему, что это персонажи весьма любопытные и от них он сможет получить информацию, которой до сих пор не имел. Кто они такие и чем на самом деле занимаются? От кого и по какой причине скрываются? Лина Рон сообщила Прану отрывочные и весьма туманные сведения о доминиканце, который владеет сетью бутиков “Элита”. Теперь Иван эти сведения не опроверг, а, наоборот, уточнил и расширил. А вот Эва, прекрасная мексиканка, тренер по йоге, оставалась для всех загадкой. Почему, скажем, она живет в Венесуэле и не возвращается к себе домой, где бы этот ее дом ни находился? Эва на вопросы не отвечала, поскольку все свои мыслительные способности сейчас сосредоточила на том, чтобы придумать по возможности более правдоподобную историю. Она старалась потянуть время, пока у нее в голове не сложится сценарий, который мог бы ее – то есть их обоих – спасти. В эти минуты решался вопрос, жить им или умереть. Пран много о чем их спрашивал, но оба отвечали уклончиво, и он воспринимал такие ответы как наглость и неуважение к его персоне. А в мире Прана проявление неуважения, реальное либо мнимое, влекло за собой смертный приговор. Разгневанный нежеланием этих непонятных людей быть с ним откровенными, Пран вышел из себя. Он встал и приказал, как всегда очень тихим голосом, но вполне отчетливо, вывести пленников “на прогулку”. Больше никто не проронил ни слова. Но все присутствующие прекрасно знали, что означает такой приказ. Эва с Иваном посмотрели друг на друга, понимая, что этот взгляд – прощальный. Эва успела представить себе, как их тела выбросят на какую-нибудь мусорную свалку. “По крайней мере, полиция найдет нас обоих вместе”, – подумалось ей. Но в тот миг, когда Пран уже собрался покинуть комнату, Эве на помощь пришла женская хитрость, и она обратилась к палачу: – Не уходи, Юснаби. Удели мне пару секунд. Твое настоящее имя – Юснаби Валентин, и я все про тебя знаю. И прежде чем ты нас убьешь, я расскажу тебе, кто мы такие. Так что в любом случае тебе будет полезнее выслушать меня – ты ведь ничего при этом не потеряешь. Иван смотрел на нее выпучив глаза. Эва не стала ждать согласия Прана, который сразу остановился, оглянулся и не без любопытства уставился на нее. – Меня зовут Кристина Гарса, я бывший офицер морского десанта вооруженных сил Соединенных Штатов. А еще я руковожу всеми операциями Центрального разведывательного управления в этой стране. Я приехала в Венесуэлу, чтобы… Глаза осьминога теперь больше напоминали глаза стрекозы, так как обеспечивали ему панорамный обзор в 360 градусов. Он фиксировал каждое движение своих пленников, но главное – с большим интересом смаковал роскошное и очень острое блюдо, которое судьба – или, может, ЦРУ? – предподнесла ему. Пран приказал снять с Эвы наручники. Потом снова сел и приготовился, скроив на лице недоверчивую мефистофелевскую улыбку, потешить себя теми глупостями, которые Эва собиралась ему рассказать. Сейчас он немного позабавится, слушая ее художественный свист, а потом никто не помешает ему отправить их обоих “на прогулку”. Иван между тем превратился в ледяную глыбу. Его словно парализовало. Он старался взять себя в руки, но у него ничего не получалось. Он не мог поверить тому, что только что услышал. Эвы, его Эвы, не существует. Он называл этим именем совсем другую женщину, совершенно ему незнакомую. Она не мексиканка, она янки. И на самом деле вовсе не инструктор по йоге, она агент ЦРУ. Женщина, которую он любит и которая, по ее собственным словам, любит его, в мгновение ока исчезла – пропала в адских безднах зла. Он старался осмыслить услышанное. И пришел к выводу, что ее рассказ вполне укладывается в логику того, что они пережили вдвоем за последнее время. Не противоречил он и другой имевшейся у него информации. Ивану, например, было известно, что кубинское правительство внедрило своего агента, женщину, в самые высокие сферы американской разведывательной системы, а именно в Пентагон. И было очень даже вероятно, что та дама получила сведения о том, кто именно возглавляет сеть ЦРУ в Венесуэле. И тогда кубинская разведчица сумела “внушить” в Вашингтоне, будто Эву перевербовали кубинцы и поэтому нужно срочно ее “нейтрализовать”. Кроме того, продолжал развивать эту догадку Иван, нетрудно допустить, что G2 узнало о его тайном романе с Эвой. Таким образом кубинская разведчица в Пентагоне смогла бы избавить G2 от рискованной – и пока невыполнимой – задачи убить руководительницу сети ЦРУ в Венесуэле. Лучше пусть само ЦРУ решит этот вопрос. “Какая блестящая интрига”, – подумал Иван с восхищением. Значит, его коллеги, узнав об отношениях Ивана с Эвой, хотя он и скрывал их, пришли к понятному заключению: раз их агент в Каракасе вступил в тайную любовную связь с американской шпионкой, наверняка он перешел на сторону врага и теперь работает для ЦРУ. Следует его уничтожить. Что ж, теперь у Ивана в голове начала складываться эта головоломка. Правда, пока ему еще не хватало многих деталей. И он знал, что эти детали очень подвижные и легко меняют форму. Между тем Кристина, то есть бывшая Эва, продолжала рассказывать. Оба мужчины смотрели на нее с огромным интересом. Однако Кристина выкладывала информацию так, чтобы не открывать самые секретные элементы своей работы и не поставить под удар других агентов из созданной ею самой сети. Она была откровенна с Праном, но откровенна по-своему. Ведь Пран, как она была уверена, не имел ни малейшей возможности проверить ее историю. А он внимательно слушал Эву, но не верил ей. Потому что в историю мнимой мексиканки поверить было просто немыслимо. Наконец Пран с выражением небрежной скуки, которую порождает почти полная власть над жизнью и смертью многих людей, с издевкой похвалил пленницу за богатое воображение. Потом с гримасой глубокого отвращения опять приказал своим подручным увести пару “понятно куда”. Но тут же последовал очередной и совершенно неожиданный выпад Эвы. – Я бы на твоем месте этого не делала, Юснаби, – предупредила его Эва громко и с нажимом. – Хуану Кэшу такой поступок вряд ли понравится. Можешь сам его спросить. Хочешь, дам тебе тайный номер его мобильника? Кэш сейчас в Майами. Поговори с ним обо мне, порасспрашивай. Или просто скажи, что ты собрался убить Кристину Гарсу. Человек, который не привык никогда и ни от кого получать приказов, вздрогнул. При упоминании имени духовного наставника он подскочил, словно его подбросило пружиной. Теперь Пран стоял не двигаясь, прямой и тощий как палка. В комнате воцарилась мертвая тишина. Пран не мог понять, что происходит и почему эта американка – или мексиканка? – столько всего про него знает. Про него и про Хуана Кэша. Лицевые мускулы Прана были не слишком приспособлены для выражения удивления. Мало кто отважился бы удивлять его, и это непривычное для Юснаби Валентина чувство сразу же внесло сумятицу в его мысли. Он не умел справляться с ситуацией, когда на него обрушивалось что-то совсем уж неожиданное. А ничего более неожиданного, чем то, что он услышал минуту назад, просто быть не могло. Не произнося ни слова, Пран долгим взглядом смотрел на Эву, потом достал из кармана своих безупречных брюк от Armani мобильник. Был только один способ прояснить ситуацию – позволить ей немедленно набрать номер проповедника. Звонок застал Кэша в особняке в Майами. На экране его телефона не отобразилось имя звонившего, но так как мало кто знал этот секретный номер, Кэш решил ответить. У него замерло сердце, когда он услышал голос верного ученика. Такого просто не могло быть. Пран не знал номеров его телефонов, и уж тем более этого. Кэш сам звонил Прану в заранее оговоренные дни. Но Пран сразу же объяснил ему причину своего звонка. Наставник очень внимательно его выслушал. И наконец твердо и не терпящим возражений тоном, свидетельствовавшим о серьезности ситуации, приказал человеку, который ни от кого и никогда не получал приказов: – Будь осторожен, Пран. Если она и вправду сейчас находится там, рядом с тобой, не дай бог, чтобы хотя бы один волос упал с ее головы. Это может обойтись тебе слишком дорого. Да, очень дорого. И ради всего святого, ничего не предпринимай. Я прямо сейчас вылетаю в Каракас и объясню тебе, в чем тут дело. Но главное – не смей даже прикасаться к ней. Жди меня! Дай мне твой крест Острые иглы одна за другой и очень быстро, не останавливаясь, карабкались вверх по спинному мозгу президента, который сейчас выступал еще и в роли кандидата в президенты. Тысячи игл впивались в его тело, заставляя корчиться от боли. Он уже не верил, что когда-нибудь опять сможет подолгу, не зная отдыха, выступать перед народом. Боль мешала ему. Ни на миг не отпускала, и это волновало его сейчас куда больше, чем победа на грядущих президентских выборах, а ведь его соперником, как нарочно, оказался молодой человек со спортивной фигурой. Сидя в автобусе, специально приготовленном для агитационной поездки по стране, Уго скрючивался от нестерпимой боли, тело переставало слушаться его. Боль брала над ним верх. Николас Мадуро, Силия, Анхель Монтес и другие близкие люди старались не оставлять его одного. Видя, как он страдает, они пытались убедить Уго, что надо отменить запланированное выступление. – Народ отнесется к этому с пониманием, – в один голос уверяли они Чавеса. – Не волнуйтесь, президент, Николас выступит вместо вас, – наседала на него Силия. Но Уго в ответ не произнес ни слова, лишь обжег ее взглядом. И она мгновенно сообразила, что перегнула палку. Слишком явно стала торопить события. Однако больной, даже чувствуя приближение смерти, железной хваткой цеплялся за надежду. Огромным усилием воли он выдавил из себя несколько слов и едва слышным голосом приказал кубинскому врачу, неотлучно находившемуся рядом, дать ему сильное обезболивающее. Но доктор колебался, он объяснил, что нельзя злоупотреблять анальгетиками и так наплевательски относиться к своему состоянию. – Это приказ! – закричал на него измученный президент и на этот крик истратил последние силы. Тем временем толпа сторонников Чавеса в красных футболках с плакатами в руках собралась на площади в центре города Сан-Фернандо-де-Апуре, где должен был произнести речь их обожаемый Уго. Предвыборная кампания продолжалась уже сто дней, и надо было сделать еще одно усилие. Активисты пытались успокоить людей: Чавес в дороге, очень скоро Главный Лидер прибудет. Гремела музыка, ее было слышно за несколько километров от площади. Некоторые танцевали. Рекой лились ром и пиво, совершенно бесплатно доставленные сюда по приказу властей. Абсолютно все были пьяны. Взбодренный полученным от врача лекарством, Чавес поднялся на ноги и обратился к своей свите: – Пора! Он взобрался на платформу, придуманную специально для избирательной кампании. Потом устроился на особом помосте, сделанном так, чтобы снаружи казалось, будто Чавес стоит самостоятельно, хотя на самом деле там все было хитро предусмотрено и надежная конструкция поддерживала его со всех сторон, так что не было никакой нагрузки на ноги. В сопровождении своей встревоженной команды Уго двинулся к площади. – Глядите веселее, – велел он, – вы должны иметь вид победителей. Это приказ. Платформа медленно ехала по запруженным людьми улицам, они встречали своего героя криками. Президент – и он же кандиат в президенты – улыбался направо и налево, привычно поднимал руки над головой в знак победы, и ничего, кроме опухшего лица, не позволяло даже вообразить, что от смерти его отделяет всего один шаг. Наблюдая за ним, его сторонники смогли понять глубокий смысл сказанных Чавесом еще несколько месяцев назад слов: – Я уже не тот конь, каким был прежде, сейчас я скорее похож на буйвола. Однако для многих уже одно его присутствие на площади явилось настоящим чудом; и люди слепо верили тому, что он сейчас утверждал: оппозиция прибегла к колдовским чарам, чтобы помешать ему провести эту избирательную кампанию. – Если бы это зависело от моей воли, я спустился бы с этой платформы и ходил бы вместе с вами по улицам, но я не могу… А мне бы очень хотелось снова стать свободным как ветер – хотя бы на несколько дней. Действительно хотелось, потому что теперь он гораздо реже выступал по радио и телевидению и реже мог произносить речи перед большими толпами народа в главных городах Венесуэлы, в то время как его молодой и полный сил соперник успел побывать во всех уголках страны – пешком, бегом, на велосипеде, на мотоцикле или даже на тракторе. Так что получилось состязание между буйволом и зайцем. Но как поведала нам известная сказка, первым заветной черты не всегда достигает тот, кто бегает быстрее. Понятно, что сейчас возможности Чавеса были сильно ограничены болезнью, но при нем осталось его огромное обаяние и невероятная способность находить эмоциональный контакт со своими сторонниками. А вот Мадуро ни тем ни другим качеством не обладал. Чавес понимал это и не упускал случая – к ликованию толпы – поиздеваться над ним: – Бедняга ты, бедняга, буржуй без корней и без родины, тоже мне кандидат в президенты выискался, ты ведь и в политике совсем дремучий, а одолеть или замаскировать свою дремучесть тебе будет ох как трудно. Из тебя и кандидат-то получился никудышный, а уж президент и подавно не получится. Разве таким должен быть президент нашего великого венесуэльского народа, нашей страны – родины Боливара… Нечто подобное Уго не раз выкрикивал прямо в лицо сопернику, и на всех митингах его слова вызывали громкий рев одобрения. И уж разумеется, Чавес не преминул использовать свою болезнь для воздействия на впечатлительных избирателей. Почему не превратить ее в тему всей его кампании, почему не извлечь из нее максимальную пользу? Таких рычагов у Мадуро не было. Однажды во время мессы, которую отслужили за скорейшее выздоровление Чавеса, он, стоя перед открытой Библией и глядя на жалостный образ Иисуса из Назарета, висевший в алтаре, по-настоящему утратил контроль над собственными эмоциями, но и это в конечном счете лишь принесло ему новые очки. На лбу у президента выступили капли пота, глаза наполнились слезами, голос срывался. Прямо перед телекамерами Уго молился Господу: – Отдай мне твой терновый венец, Христос. Отдай мне его, чтобы я истек кровью, отдай мне твой крест, сто крестов, чтобы я сам их понес. Но подари мне за это жизнь! Пусть она будет жечь меня огнем, пусть будет мучительной – мне все равно. Не забирай меня пока еще к себе, Господи, отдай мне твои тернии, потому что я готов страдать. Только бы быть живым, Господи! Аминь. Видеозапись этой сцены разошлась по сети не только в Венесуэле, но и во всей Латинской Америке. Миллионы людей были потрясены душераздирающим зрелищем. И второй кандидат не мог должным образом ответить ему. Политический дар Чавеса в очередной раз сверкнул яркой звездой. Венесуэльская и зарубежная пресса с огромным интересом следила за их поединком, который стал особенно напряженным в последние сто дней избирательной кампании. И все писавшие на эту тему отмечали мужество, проявленное действующим президентом: он сумел продержаться все это время, хотя чувствовал себя, мягко говоря, неважно. Правда, как отмечали СМИ, многие противники Чавеса считали такое поведение безответственным, поскольку, как бы ни стала протекать его болезнь в дальнейшем, велика была вероятность, что он не сможет исполнять президентские обязанности весь отведенный Конституцией срок. Но и сторонники, и противники признавали, что Чавес вел себя героически, ведь само его участие в предвыборной гонке было своего рода самоубийством. Эти сто дней завершились массовым митингом в Каракасе. Встреча Чавеса с народом получилась очень эмоциональной, но в середине его выступления на площадь обрушился чудовищный ливень. Уго поднял руки и обратил лицо к небу. Речь его стала еще более пылкой, и он в очередной раз вспомнил слова Боливара, произнесенные в 1812 году, когда Освободитель увидел Каракас, свой родной город, разрушенный землетрясением: “Если сама природа пойдет против нас, мы станем бороться и с нею тоже – и заставим ее нам подчиниться!” Только вот в случае с Чавесом природа проявила свой нрав, не прибегая к землетрясению, а послав ему смертельную болезнь. Казалось, что громовые аплодисменты раздались с неба. Толпа неистовствовала и терпеливо переносила потоки дождя. А промокший насквозь, измученный болью президент продолжал с пафосом вещать о славном будущем, которое ждет их страну. Хотя знал, что сам он этого будущего не увидит. Признание в открытом море Телефонный звонок разбудил Оливера Уотсона среди ночи. Он пока не знал, что ему звонят с борта грузового судна, которое держит курс через Атлантический океан – от берегов Венесуэлы в Африку, в Гвинею-Бисау. А говорить с ним хочет Кристина Гарса. Это она звонила своему бывшему другу и бывшему шефу по мобильному телефону, который дал ей Пран. Хитроумный ход, сделанный Кристиной в тюрьме “Ла Куэва”, сработал и спас им с Иваном жизнь. После звонка Прана Хуан Кэш сел на свой личный самолет и прилетел в Каракас. Правда, проповедник еще не знал, что в ЦРУ Кристина попала в немилость. Он по-прежнему считал ее одной из всемогущих фигур в Управлении и решил забрать девушку от Прана. Кэш не сомневался: если он спасет Кристину, то ЦРУ сделает все, что нужно, чтобы грозящий ему приговор оказался более мягким. Прибыв в “Ла Куэву”, Кэш убедил Прана, что нужно не убивать двух шпионов, а заключить с ними союз и таким образом дать отпор кубинцам и прочим злым силам, которые подчинили своей воле президента Чавеса. И которые, кроме того, вероломно пытаются конкурировать с самим Праном, покушаясь на рынок, созданный им для собственного бизнеса. Кэш настаивал: