— Сразу ты так не думал, — не унимался брат, но так Федору и надо. — На брата своего посмотри, — почти огрызнулся Милютин. — Ну, могу я теперь и с дочерью парой слов перемолвиться? — Я драгоценности верну, — вместо приветствия сказала в лоб ему моя кукла, взирая исподлобья. — Зачем мне твои вещи, Аяна? Если только ты не решила вернуться в мой дом. — И он сверкнул на меня вызывающим взглядом, а я молча показал ему зубы. — Я пришел сказать, что намерен сдержать свое слово и завтра же отправлю человека с деньгами к твоей матери. И написал ей письмо. С извинениями. Прошедших лет и пережитого оно уже никак не исправит, так что это скорее уж сделал для себя. И сюда пришел из эгоистических побуждений, не волнуйся. Я не был тебе отцом ни в детстве, ни месяц, когда ты жила рядом, и оправдаться мне нечем. Но если бы ты была великодушна и однажды решила позволить мне узнать, каково это быть отцом такой девушки, как ты, я был бы безмерно благодарен. К тому же я надеюсь видеться со своими внуками. — Размечтался, — шепотом проворчал я. — Я обещаю подумать, — сдержанно ответила Аяна. — У меня просьба к тебе. Какая еще просьба? Меня проси, не его! — Все что хочешь, если в моих силах, — сразу оживился Милютин. Утихни, вороватый волчара, второй раз ты ничего моего не умыкнешь! Даже ее внимания. — Могу я сама отвезти деньги матери? — Да, — кивнул Федор немного разочарованно. — Я скажу их доставить сюда в офис твоего… мужчины. Ну и, пожалуй, пойду. — Я слежу за тобой, Уваров, — бросил он в дверях через плечо. — Аналогично, — вернул я ему. * * * Я уже закончил раздавать последние инструкции перед отъездом в Аянину глухомань и стоял в приемной в пальто, когда туда вошел мой отец. Сухо кивнув Людмиле, он просто направился к моему кабинету, жестом велев мне следовать за ним, но я остался на месте. — Добрый день, отец, — поздоровался с ним, развернувшимся с недовольным видом, когда наткнулся на запертую дверь. — У меня для тебя срочное дело, Захар! — заявил он. — Я уезжаю, отец. Но по любым рабочим вопросам ты теперь можешь обратиться к Родиону. — Да с какой стати я должен обращаться к этому… — вспыхнул он, но, зыркнув на мою личную помощницу, осекся. — Это дело личного характера, и я настаиваю, чтобы ты занялся им сам. Я требую этого как совладелец этого охранного предприятия и твой… — Стоп! Давай я внесу ясность: если это дело личного характера, то я не намерен привлекать для него никого из наших сотрудников и тебе не позволю. А сам смогу заняться этим не скоро. Через неделю, а может, и больше. — Немедленно! — Кто-то умирает? Подвергается опасности или насилию? — Нет. — Тогда повторюсь: обратись к Родиону. — Да как ты смеешь! Благодаря кому ты все имеешь? — Если ты всерьез намерен это обсудить, то мы это обязательно сделаем. Через недельку. — Я не стану обращаться за помощью к этому уб… — Прекрасному молодому человеку, которого никто не станет при мне оскорблять из-за чьих-то там старых ошибок и амбиций, — отчеканил я и направился к выходу. — Не смей вот так просто поворачиваться ко мне спиной! Не забывайся! Неблагодарный щенок! Ага, такой я и есть. Ты поворачивался ко мне спиной столько раз, игнорируя при любой возможности, что не грех и самому попробовать этого угощения. Если тебе действительно что-то нужно, отец, то усмиришь гордыню и обратишься к человеку, которого так-то до последнего времени сыном считал. Всем нам, метаморфам, полезно хоть иногда сожрать таблетку от чрезмерной заносчивости. А мне некогда, я к своей панацее от этого недуга спешу. * * * Три недели спустя — Людмила сказала, ты сейчас свободен. — Аяна приоткрыла дверь, а у меня на душе сразу стало солнечно, несмотря на дрянную погоду за окном. — Для тебя я всегда свободен, кукленочек мой, — вскочил я из-за стола и пошел ей навстречу, распахнув объятия. Ну что может быть кайфовей, чем потискать перед обедом любимую женщину? Впрочем, это кайф в любое время суток. — Ты ко мне надолго? — Это как пойдет, — Аяна улыбнулась только чуть-чуть, и мое внутреннее солнце померкло, вызывая желание навалять… неважно кому. Она стала вот такой задумчиво-грустной после поездки домой. При ее разговоре с матерью я не присутствовал, был занят чуток, выведя за сарай на приватную беседу вякнувшего приветственную гадость Марата Батоева. Сходу решил, так сказать, перейти к близкому знакомству. После него он вряд ли когда-нибудь осмелится не то что руку на жену поднять — косо глянуть на нее. Морду я ему не попортил, а вот технично обоссаться, визжа от боли, как последняя сучка, заставил. И клятвенно пообещал, что, если, не приведи господь, его жена опять начнет страдать поразительной неуклюжестью, падать, ломать себе что-то или с синяками ходить, он сам ходить уже не сможет. Убить не убью, но покалечу реально. Аяна выскочила из дома очень быстро, я едва закончить успел, и, опустив голову, схватила меня за руку и потащила к машине. Никто не вышел и не окликнул ее, когда мы отъезжали. Моя истинная отвернулась к окну, в салоне повис густой аромат ее печали, и это кромсало мне сердце. — Девочка моя! — позвал я, коснувшись плеча. Но она им дернула, отказываясь от моего участия. — Я ее умоляла забрать мелких и уехать. Она же теперь хоть где поселиться может, не терпеть его больше. А она ни в какую. — Аяна повернулась и всхлипнула, вытерев уже текущие по щекам слезы. — Почему, Захар? Как она может хотеть оставаться с ним? Я остановил машину на обочине, просто перетянул ее к себе на колени и обнимал, пока она плакала, горько и навзрыд, и молчал, потому что не было у меня на это ответа. — Принесла тебе кое-что, — вернула меня в действительность моя кукляха, высвободившись из приветственных объятий. — Мусор. — Ты принесла мне мусор? — изумился я. — Ага. — И она извлекла из кармана серебристую ленту презервативов. — Выброси. — В смысле? — насторожился тут же. Я накосячил, и меня лишают секса? Но что я сделать-то успел? — В прямом. В ближайшее время нам это без надобности, зараза ты такая, Уваров! — повысила она голос, потрясая контрацептивами, и даже ногой притопнула. — А у меня планы были! Я уже курсы фотоискусства нашла и записалась! — Погоди… — подвис я. Презервативы, планы, сердитая истинная. Охренеть! — Чего годить! Предложение мне делай, жеребец-осеменитель! Я схватил ее, чуть не душа в объятиях и хохоча, как умалишенный. Целовал макушку, терся об нее щеками, приходя в себя от новости. Отстранившись, бухнулся с маху на колени и прижал к своему лицу обе ее ладошки. — Кукленочек мой вредный, Аяна Батоева, выйдешь замуж за меня? Сжав свои лишающие меня мозгов губы в линию, она помолчала, а потом вздернула подбородок, делая хитрое лицо. — Я подумаю. Конец