— Серафима, вы что, тоже не человек? — спросила, вяло ворочая языком. — Я не только человек, как и ты, — хмыкнув, ответила она. И я поверила. Вот так просто. Чего уж там. Мир вокруг все причудливее с каждым днем. — А кто еще? — Давай-ка мы лучше поговорим о тебе и о том, чем я могу тебе помочь. Возражать почему-то не захотелось, и я выболтала все, на удивление наслаждаясь возможностью рассказать о всех поразительных событиях вокруг и изменениях во мне. Облечь в слова и поделиться тем, к чему сама все еще продолжала привыкать — такой кайф, однако. А еще взять и поныть, хлюпая носом, размазывая слезы и вываливая обиду на то, чего мне в жизни ну никак не достается. Любви. Хоть чьей-нибудь, но так, чтобы по-настоящему, не за что-то или на время. И с романтикой, как в кино, пусть сладкой до безобразия, но не раз — и в койку. — И что планируешь делать, Аяна? — монотонным голосом спросила Серафима. — Продам цацки, уеду в другой город, пристроюсь сначала в хостеле, работу найду… — То есть вариант своего дальнейшего общения с Уваровым ты не рассматриваешь? Собираешься и дальше мучиться вдали от него? Тебе так нравится страдать? Да, о том, что проклятый котоволчара мерещился мне всюду, истязал своим присутствием в снах и никак не желал убираться из мыслей и памяти тела, я ей тоже проболталась. — Какие у меня варианты? Опять сдаться ему и позволить обращаться с собой, как с вещью? — Прежде давай вспомним, что у тебя больше нет обременения в виде твоих идиотов друзей, они же рычаги давления. Так что теперь ты вольна в праве выбора — быть отношениям с ним или нет. — И взять и забыть все дерь… его косяки? Шантаж, грубость, безразличие… — А ты могла бы? — Ради чего? — Ради себя. Тебе без него очень плохо, больно — это очевидно. Только ты сама знаешь, до какой степени. Только ты можешь взвесить и решить, стоит ли избавление от этой боли твоего прощения. Или же ты выберешь и дальше терпеть ее, храня и взращивая обиды. — Вы сказали, Серафима, что больше не работаете на Уварова, — начав сердиться, я села, избавляясь от ее прикосновений. К моему изумлению, все мое тело не ныло и было, похоже, в полном порядке. Сколько же я тут провалялась? И насколько быстро теперь у меня все заживает? — Не работаю. — Тогда почему агитируете тут за него? — Я, как ты выразилась, агитирую за тебя. За твое счастье. — Какое же это счастье — быть чьей-то вещью? — Ты удивишься, насколько разные и причудливые формы это самое счастье принимает. Для кого-то оно и вещью быть. — Ну не для меня уж точно. — Так и выбирай не это, а свои собственные условия. — Серафима властно вернула меня на место и стала разминать уши, опять вгоняя в транс. Как это у нее выходит? — Вы меня запутали. — Сейчас распутаю. И ты мне доверяешь, помнишь? Поэтому притворяться из-за обиды, чистой вредности или задетой гордости не станешь. Не передо мной. — Что-то это меня смущает. — Смущение — это нормально, а вот ложь — чаще всего защита, но от меня тебе не нужно защищаться. Мы тут совместными усилиями тебе помогаем, держи это все время в голове. Готова? — Угу. — Знать бы еще к чему. — Ты сегодня получила некое послание, которое оставила без внимания. Думаю, будет правильнее начать с него. Какое еще послание? О! Вот, блин! Мой новоявленный братец, он же брат Захара, действительно сунул мне какую-то бумажку, про которую я во всей этой тусне с побегом просто забыла. Двойной родственник, или как это вообще назвать? Нет, бывает же! Я дернулась, поняв, что записке, скорее всего, конец, если она попала в стиралку вместе с джинсами, но Серафима молча положила мне на грудь мятый сложенный листок, и я развернула его, почему-то робея. Написано было меленько, и строчки едва не лезли друг на друга, как если бы писалось все в спешке. «Сестра! Блин. Круто-то как! Короче, по делу и самое главное, мелкая. Я здесь из-за тебя и за тобой. Захар не козел, хоть и смахивает. Ты его истинная, и он без тебя загибается. Прости его, ну тупанул мужик, чё. Утром пересечемся на улице после твоего оборота, я тебе все объясню. Клянусь, все будет лучше всех! Зуб даю! И ты у меня супер, сестра-а-а!» И ты вроде, оказывается, ничего… брат. — Спрашивай, — велела Серафима. — Что такое эти истинные? Именно то, о чем пишут в фэнтезятине? Увидел и все, кранты, любовь до гроба? — А ты разве любишь Уварова? — Я… Да я, по сути, его толком и не знаю, как могу любить? Это же не собака чихнула! — Но тебя к нему тянет. Непреодолимо. — Не… — начала я, но вспомнила, что договор был не врать и не притворяться. — Есть такое дело. — Вот это притяжение, необъяснимое, бесконтрольное и чрезвычайно мощное, и есть признак истинной пары. Это подсказка природы и судьбы для двоих, что они способны стать идеальными друг для друга. Это их шанс создать из притяжения и бешеного сексуального влечения чувство. Ту самую любовь. Помимо прочего. — Как-то это… ну, не слишком привлекательно выглядит. Смахивает чуток на какое-то принуждение, что ли. Странно для меня. Ради чего? — Давай-ка мы начнем с начала. Курс молодого оборотня, так сказать. — Серафима перешла к мочкам ушей, и, несмотря на всю серьезность темы, мне захотелось мурлыкать, ей-богу. — Принято думать, что эволюция уделила максимальное внимание человеку, конкретно — виду хомо сапиенс. Собственно, по-другому думать вы и не можете, потому как в школе вас учили именно так. Но те, которых ты сейчас называешь оборотнями, все еще не привыкнув, что и сама относишься к этому виду, тоже прошли длинный путь в своем развитии. Серафима замолчала, будто задумавшись, и ее зрачки снова вытянулись в узкую полоску, напугав меня своим не то чтобы нечеловеческим, а диковатым даже для животного видом. Стоп! А у кого из животных так вытягиваются зрачки? Разве не… — Нас, оборотней, почти столько же, сколько животных существует на земле. Вернее, нас столько было. Есть оборотни-волки, оборотни-медведи, оборотни-рыси… — А вы? Неужели… змея? — Тебя это пугает? — грустно улыбнулась женщина, чуть наклонившись к моему лицу. — Ну, скорее да, чем нет. — Мы же тут правду говорить пообещали. — Не бойся. Я последний представитель этого вида. К тому же настолько старый, что о самом существовании нас, полозов, уже никто и не помнит даже в среде самих оборотней. Женщина рвано вздохнула и выпрямилась, ускользая из моей прямой видимости, но мне померещилось сверкание слез в уголках глаз. — Мы издревле существовали вместе с людьми, и были у нас как хорошие, так и плохие времена. Все эти тотемные животные, духи-покровители, животные на гербах старинных аристократических фамилий… это все знаки, следы, которые мы по-прежнему оставляем в истории человечества. Но, в отличие от людей, которые могли плодиться и размножаться с любым представителем своего рода, лишь бы он был противоположного пола, у оборотней дела обстояли намного сложнее. Подбор подходящей пары для воспроизведения крепкого здорового потомства всегда был процессом очень трудозатратным, назовем это так. Не буду грузить тебя деталями, они для тебя сейчас не существенны. Есть две важные вещи — во-первых, самое здоровое потомство может дать оборотню его так называемая истинная пара — самка. И, во-вторых, эта самка необязательно должна быть из того же клана, что и самец. — А как же видовые различия? — удивилась я. — А нет их, — усмехнулась Серафима. — Ведь в человеческой ипостаси мы все выглядим именно как люди. — Но как же… — смутилась я. — Зачатие происходит в личине человека. И развивается плод тоже в личине человека. И только по достижении определенного возраста оборотень проходит через свой первый оборот. И именно потомки самых первых пар, смешавших свою кровь, и стали многоликими оборотнями. Первый сын Рыси и Волка сперва обернулся волком, как его отец, а в следующую луну выскочил рысенком. Таких многоликих стали называть метаморфами. И если его дедушкой был Сокол, а бабушкой Змея, то внук еще мог принимать форму этих животных. А потом… — она устало вздохнула и, прекратив массаж, бессильно сложила руки на коленях, — кто-то очень «умный» решил, что метаморфы — отдельный вид. Самый могущественный род, имеющий право на власть над остальными. И, как это водится, захотел породниться с таким же могущественным метаморфом. — Подождите, все равно не понимаю, то есть если сейчас кто-то из клана волков породнится с женщиной из клана рыси, у них родится метаморф? — Если оба будут сильными, то да. — Как это — сильными? — Ну, к примеру, альфа-самец Волка и альфа-самка Рыси вполне могут дать потомство метаморфов, которые будут оборачиваться в обоих этих животных. Если второй партнер был чуть слабее, то его кровь могла и не проснуться, и тогда потомок становился просто Волком, но все равно был сильнее и быстрее своих ровесников Волчат. Но если впоследствии внук или правнук от этого союза женился на Рыси, то оборот и в рысь, и в волка был ему обеспечен. — А если потомок не чистокровный оборотень, а родился от связи с простым человеком? — Как ты? — Типа того, — снова смутилась я. — Видишь ли, твой отец — очень сильный альфа-самец. А мать, вполне возможно, в очень дальнем поколении тоже могла иметь примесь крови кого-то из наших. Наследственность оборотней работает по-другому. Наши гены могут проснуться и в третьем, и в десятом поколении, а могут спать до двадцать пятого колена. И так уж получилось конкретно с тобой, что в тебе они проснулись. Так что Уваров твой… — Он не мой, — зло вскинулась я.