Леля, подавив вздох, повернула ключи в замке. – Привет, – звонко сказала Томочка, заходя в прихожую. – Спала, что ли? Легла поздно? Ну, ты даешь! В такой день она дрыхнет, как сурок! Томочка была маленькая, но умудрилась сразу заполнить всю квартиру. Громко, оживленно говорила, шуршала пакетами, которые принесла с собой; гремела замками, притворив входную дверь. Улыбка, запах духов, невидимая, но ощутимая энергия, которая лилась через край – на фоне всего этого Леля почувствовала себя застывшей древней мумией, которую зачем-то вытащили из саркофага. Убрав пуховик в шкаф-купе, Томочка размотала шарф, сняла с шапку, оглядела Лелю и вздохнула: – Ты хоть помнишь, что сегодня Рождество? Леля пожала плечами. – Я же все равно не праздную. Пост не держала, в церковь не хожу. Томочка не отводила от подруги долгого взгляда, а потом, будто решив для себя что-то, проговорила: – Я принесла кое-что. Когда ты ела в последний раз? – Она взяла свои пакеты и пошла на кухню, продолжая говорить на ходу: – Устроим девичник. Леля постояла, глядя ей вслед. – Пойду хоть причешусь, – сказала она, – халат сниму. – Вот это правильно, – отозвалась Томочка, гремя посудой. – Не торопись, я разберусь, где у тебя что лежит. Они познакомились прошлой весной, и их приятельство медленно, но верно перерастало в настоящую дружбу. Томочка удивляла Лелю все больше. Когда она впервые увидела Томочку, то подумала, что девушка с кукольной внешностью мила, но простовата. Вскоре выяснилось, что силе ее духа и характера позавидовал бы любой мужчина. Кроме того, суждения ее были нетривиальны, она оказалась умна и начитанна, да к тому же обладала добрым сердцем. После событий прошлой весны, когда Леля, Томочка и Миша спасли Илью от потусторонней сущности, ребята стали много времени проводить вместе, словно ветераны боевых действий, которым есть что вспомнить. Но потом отношения в парах Леля – Миша и Томочка – Илья стали сложными, их четверка распалась. В октябре Леля уехала на преддипломную практику в Москву, а вернувшись в конце декабря, узнала, что в Быстрорецке снова произошло нечто, едва не погубившее Илью и Мишу (подробнее об этом читайте в романах «Узел смерти» и «Отель «Петровский» – прим. ред.). Леля заправила кровать, открыла окно – надо бы проветрить. Умылась, почистила зубы и переоделась в брюки с футболкой. Про то, что сегодня праздник, она, конечно, знала, просто это знание выветрилось из головы за ненадобностью. Идти в университет ей не нужно, поэтому все равно, выходной день или рабочий. До защиты диплома еще несколько месяцев, а он уже почти полностью написан: нужно только время от времени встречаться с научным руководителем, и встречи эти чисто формальные. Так что можно валяться в кровати, смотреть мелодрамы, есть мороженое и упиваться жалостью к себе, что Леля с успехом и делала в последние дней пять. Или шесть. – На человека стала похожа, – одобрила Томочка, увидев вернувшуюся в кухню Лелю. За то время, что ее не было, Томочка успела накрыть на стол, настрогать салат, нарезать сыр и хлеб с семечками, который обожала, помыть мандарины и поставить разогреваться в микроволновку пироги, которые пекла так, что ум отъешь. Еще на столе красовалась бутылка красного вина и шоколадные конфеты. – Ничего себе, – удивилась Леля. – А как же. На тебя какая надежда? – усмехнулась Томочка. – Позвонила бы, я бы… – Ты бы наврала с три короба, что уходишь праздновать Рождество к матери, а сама лежала тут и ревела в три ручья. Леля хотела возразить, открыла рот и закрыла. Томочка, конечно же, была права. – Мама с сентября в Италии. Она ненавидит русскую зиму. И осень тоже. Да и в другое время года делать ей тут было особо нечего. Марио, возлюбленный Елены Васильевны, жил в Милане, они собирались пожениться, так что в Россию мать приезжала раз в несколько месяцев, чтобы навестить дочь и попытаться уговорить уехать с ней в прекрасную южную страну. Леля всегда отказывалась, ей и тут жилось неплохо, но в последние дни она стала все чаще задумываться о том, что мама права. Зачем ей Быстрорецк? Неуютный, пустой. А в избалованной солнцем Италии, может, удастся заполнить новыми впечатлениями пустоту в душе; избыть тоску по Мише, горечь и саморазрушительные мысли о том, что она сама все испортила, сбежав осенью в Москву. Беда в том, что от себя не скроешься: ни Москва, ни Италия не будут достаточно велики, чтобы потеряться. Микроволновка дзынькнула, и Томочка метнулась к ней, достала пироги. – С мясом и рисом, с картошкой и курицей, – с гордостью сказала она. – С утра испекла и сразу к тебе. – А Илья что? Почему ты не с ним в праздник? – поинтересовалась Леля, усаживаясь на табурет возле окна. Томочка закатила глаза. – Я же говорила тебе, он в Питер уехал позавчера. Через два дня вернется. Интервью берет для своего журнала. – Томочка назвала две известных фамилии тех, с кем предстояло побеседовать Илье. – Забыла? Леля покаянно вздохнула. – А мама его? – спросила она. Мать Ильи осенью разбил инсульт, и теперь женщина не говорила, правая рука у нее не работала, да и ходила она с трудом, хотя и научилась уже себя обслуживать. – Я на время к ним перебралась, – сказала Томочка, – пока Ильи нет. Она села напротив. – Начнем, что ли? Есть хочу, как сто китайцев. Леля неожиданно поняла, что тоже голодна. От аромата Томочкиных пирогов сводило желудок. Томочка разлила по бокалам кагор. – С праздником, Лелечка. Пусть все будет хорошо, и на нашей улице перевернется грузовик с конфетами. Даже не один. Леля кивнула и улыбнулась через силу: пусть. Выпила, взяла кусочек желтого сыра. Красное вино, слишком густое и сладкое, на ее вкус, потекло по венам, и сразу стало дремотно-спокойно, но вместе с тем легко. Пусть это лживое ощущение скоро растает, но даже небольшая передышка не помешает. – Спасибо, Томочка. Хорошо, что ты пришла. – Конечно, хорошо. Бери пирог. После второго бокала Томочка осторожно сказала: – Илья говорит, Миша пока ни с кем особо не общается. Ни с отцом, ни с Ильей. Врачи говорят, это нормально. Ему надо силы восстановить. Леля грустно кивнула. – Он, что, так и не позвонил тебе? Ни разу? Любого другого человека, который попытался бы задать ей этот вопрос, Леля просто послала бы. Мать вчера звонила, спрашивала примерно о том же, и они поссорились, потому что Леля отвечала сухо и резко. Мама обиделась. Но сейчас Леля поняла, что ей хочется поговорить о Мише. Впервые в жизни (и, как она подозревала, это был и последний раз) Леля полюбила по-настоящему, и сила этого чувства пугала ее саму. Потому она, как трусливый заяц, прикрывшись преддипломной практикой, улетела в Москву: немыслимо было представить, как она сумеет жить, если Миша не чувствует того же к ней, если отношения с Лелей для него всего лишь обычный роман. Возвращение стало кошмаром: обнаружить Мишу на больничной койке, при смерти, в коме было страшно, а когда опасность оказалась позади, Миша не узнал Лелю. Девушка снова и снова прокручивала в голове ту сцену в реанимации, когда они с Юрием Олеговичем, Мишиным отцом, и Ильей стояли возле его кровати, и Миша, показав глазами на Лелю, спросил у лучшего друга: «Это твоя знакомая?» – Нет, не звонил. И не позвонит уже, наверное. Томочка взяла Лелю за руку, ободряюще сжала ее ладонь. – Уверена, все будет хорошо. Вот увидишь. Но они обе знали, что никакой уверенности тут быть не может. – Вы с Ильей вместе? – спросила Леля. У Томочки и лучшего Мишиного друга отношения складывались не менее запутанно, чем у Лели с Мишей. Томочка была влюблена в Илью давно, с той самой поры, как он съехал от матери в съемное жилье, и они оказались соседями. Но Илья смотрел на нее лишь как на друга, и только после весенних событий они стали встречаться. Точнее, Томочка надеялась, что они пара, для Ильи же это было, скорее, чувство благодарности. Когда Томочка осознала это, они расстались. А потом выяснилось, что и вправду «большое видится на расстоянье». – На этот раз я не форсирую события. Общаемся, помогаю ему с тетей Ирой, чем могу. Он вроде как ухаживает за мной: цветы, кино, все такое. – Томочка грустно улыбнулась. – Не хочу опять напридумывать себе: потом падать очень уж больно. Пусть все идет, как идет. Пускай сам окончательно поймет, кто я для него: любимая девушка или свой в доску парень. – Ты права, – сказала Леля и решилась спросить: – Илья ничего тебе про меня не говорил? Может, Миша что-то… – Извини. – Сочувствие Томочки было искренним, не показным. – Илья и сам с ним с того раза не виделся, разве что на Новый год поговорили недолго. Но там рядом его отец был, мачеха и сестренка. А по телефону Илья завел речь о тебе, но Миша свернул разговор. Увидев, как исказилось Лелино лицо, Томочка поспешно добавила: – Знаешь, что я думаю? Это хороший знак! – Куда уж лучше, – усмехнулась Леля. – Погоди! Ты вспомни: сама так любишь его, но тебе нужно было обдумать все, и ты уехала. – Томочка свела брови к переносице. – Хотя, между нами, это была полная глупость, но чего уж теперь. Так и он. Обижен на тебя, может, тоже хочет понять, поразмыслить. Видишь – и не говорит ни с кем, не обсуждает! Илья сказал, он очень расстраивался, когда вы осенью расстались, скучал по тебе, ревновал. Такие вопросы с кондачка не решаются. Томочка еще говорила что-то в том же духе, пытаясь убедить подругу, и Леля чувствовала, что надежда в ее сердце пробуждается. Может, Томочка права? Со стороны ведь всегда виднее.