И ждать уже выводов, хотя все очевидно. Вот та, в желтеньком платье с горошинами, вылитая Мейси. А эта, в роскошном вечернем наряде, – Шейла Такс. Все ведь соответствует. Платья. Прически. Как там Милдред сказала? Этот псих был повернут на деталях. Она едва слышно вздохнула и сказала: – Элли… И протянула руку к кукле, а Лука не стал мешать, хотя это было совсем даже не по правилам. Но Милдред все же не коснулась, опомнилась и руку убрала за спину, будто не ручалась за саму себя. – Кажется, нам пора узнать, как именно умер Станислав Эшби, – сказала она другим, сухим, тоном. – Насколько я знаю, он был не так и стар. Томас слышал, как поют драконы. Далеко-далеко. Они кружат над облаками, прячась от любопытных людей, которых на побережье становилось больше и больше. И поют. Прощаются. Их голоса сплетаются в один, но люди не слышат, лишь нервно вздрагивают порой, не понимая, отчего так неуютно стало вдруг на берегу. Желтый песок. Темная кровь. У драконов она почти черная, и это правильно, хотя Томас понятия не имеет, что тут правильного. Он просто сидит, слушает и держит в руках женщину, которая тоже слышит. Молчит. Глаза закрыты, а слезы катятся по смуглым щекам. И за каждую Томас готов убить, только некого. Вот и остается сидеть. Сзади засигналили. Раздалась ругань. Кто-то требовал пропустить, кто-то возражал… – Идем, – тихо сказала Уна. – Я не хочу видеть, как ее будут делить. Она попыталась встать сама, но не удержалась и шлепнулась на песок. Мокрая. Грязная. Уставшая. И все равно слишком упрямая, чтобы принять помощь. Впрочем, уговаривать Томас не собирался. Как-нибудь в другой раз. – Видишь. – Она все же оперлась на его руку. – Это институтские. Еще те шакалы… сейчас поставят маячки и охрану, чтобы никто не подошел. Сначала вырежут сердце, благо брюшина вскрыта. Потом печень и прочее, что не повреждено. – Ее больше нет. – Нет, – согласилась Уна. – А они есть. И им нужен… этот… материал для исследований. Если бы могли, они бы и живого дракона распотрошили. Просто чтобы посмотреть, какой он. И чем от мертвого отличается. Они поэтому и скупают яйца, надеются вывести. Идти она не могла. Стояла, вцепившись в Томаса, и покачивалась на ветру. – И петиции шлют. Просят разрешения на отлов во имя науки. Нельзя давать. – Никто и не даст. Она посмотрела с такой надеждой, что Томасу стало стыдно, будто он пообещал что-то, чего не сумеет исполнить. – Эшби не позволит трогать своих драконов. – Пока он тут. – Уна сделала шаг и поморщилась. – Ноги затекли… они будут возиться до вечера. И завтра тоже. Редкая удача. В один месяц два дракона. Остальные кинутся искать дикаря, только… он сам ляжет на море. В ближайшую бурю. Знаешь, буря ведь зовет. И не у всех получается не слушать. Второй шаг. На третьем Томас просто подхватил ее на руки. И Уна не стала вырываться. – Драконам нельзя подниматься в бурю. Ветер. И потоки нестабильны. Молодняк часто гибнет, пусть Лютый и держит их, но все равно выбираются, уходят, и все. На самом деле до взрослой линьки едва ли треть доживает. Остальных забирает море, да… кого огромного оно еще вынесет, а вот молодых так полностью. Так что дикий не устоит… Теперь точно не устоит. Томас знал, что она говорит лишь потому, что молчание невыносимо. И важен сам звук голоса, а уж о чем речь – дело десятое. – Матушка тебя одобрила… впрочем, подозреваю, что она одобрила бы любого мужчину, проявившего ко мне хоть какой-то интерес. – Тебя это беспокоит? – Я не хочу туда возвращаться. – Домой тебе нельзя. – Я знаю. – В мотеле тоже небезопасно, – вынужден был признать Томас. – К Эшби тогда? – Я хотела взять ее чешуи… одну, на память, – Уна вдруг вывернулась. – Дерри тоже так делал. И я… на память, ладно? Я скоро… Она кинулась к воде, но споткнулась и упала на песок, расплакавшись от бессилия. – Сиди. – Томас поднял и усадил ее, бестолковую, запахнул куртку. – Объясни, как это делать, и я тебе принесу. – Институтские тебя не пустят. На берегу и вправду появлялись деревянные треноги, между которыми повисали веревки с красными лентами. – Пусть попробуют. – Он коснулся губами ее лба. – Меня пока не уволили. Конечно, вопрос ближайшей перспективы, но ведь не уволили же. – Так как? – На щеке. Они там твердые, но держатся лишь за один угол. Потяни сперва влево, а потом вверх – и сойдут… она скоро линять собралась. Должны легко… но если что, возьми нож. Его и вправду попытались остановить. Человечек в сером костюме что-то кричал про права, но Томас просто сунул ему под нос бляху. Жаловаться будут? Пускай. Плевать на жалобы. А вот мертвый дракон – дело иное. Сердце болезненно сжалось. При сером утреннем свете дракон выглядел иначе. Огромным, конечно, но еще… беспомощным? Море почти очистилось от крови. И раны вымыло добела. И бледные кости, проступавшие сквозь рваную шкуру, казались сахарными. А сам дракон хрупким и ненастоящим. Чешуя и вправду отделилась легко. Томас взял несколько штук, а потом, присев у самой морды, заглянул в погасшие глаза и сказал: – Спокойных снов тебе, девочка. И стая за облаками отозвалась протяжным плачем, заставившим человека в костюме стиснуть голову, а рабочих отступить. Ненадолго. Но иногда и минута значит многое. Драконья чешуя холодила кожу. И кажется, я промерзла до самых костей, а может, и кости замерзли. Я совершенно не чувствовала ни рук, ни ног. Сколько я просидела там, с ней? Была ночь. Теперь утро. Выходит… Море холодное, сейчас и снежок пошел. А купание в ледяной воде никому не прибавляло здоровья. Слягу. Вот назло всем возьму и слягу. Закопаюсь в одеяло, буду молчать, ссылаясь на больное горло, и так, пока не помру. Или не позволят? Матушка объявится. Она любит играть в заботу. Но на самом деле мы тяготим друг друга, особенно теперь, когда она окончательно освоилась в большом отцовском доме. Ник? Ему не до меня. Томас? Я подавила вздох. Теплый. И даже горячий. И пришел. И несет. И хочется поверить, что он навсегда останется таким, только это ведь ложь. Все мужчины умеют притворяться. – Уна, ты как? – Дорогу заступил Оллгрим. – Великолепно, разве не видишь? Не стоит грубить старому человеку, но он сам виноват. Как я могу себя чувствовать, когда Сапфиры не стало? А Лютый? Его тоже порвали, и знать бы насколько. Ник за ним присмотрит, а потом расскажет. Я повторила это дважды. Почти получилось поверить. – Почему вы здесь? – Я бы слезла с рук Томаса, потому как разговаривать с кем-то на равных можно лишь стоя. Но чувствую, если Томас меня отпустит, разговора не получится. Я просто рухну лицом в песок. Вот смеху-то будет. – А где еще? – Оллгрим закурил. И потянуло дымом, крепким, горьким. Как ни странно, запах этот примирил меня и с людьми, и с самим Оллгримом. – Драконы взбудоражены, к ним соваться – себе дороже. – А Лютый? Они что, и вправду боятся? Оллгрим возле стаи две трети жизни провел и тоже боится? И Гевин, который все тянет шею, выглядывая Сапфиру. Останется смотреть, как ее разделывать будут? И что в этом взгляде? Любопытство? У егеря? – Эшби к нему пошел. Позаботится. Я чихнула. – Будь здорова. И посиди дома пару дней, пока не отойдешь. Все равно там… беспокойно. Хорошее слово. Беспокойно. И драконье волнение я чувствую, как слышу их песню, в которой и печаль, и тоска, и прощание с той, что никогда больше не встанет на крыло. А я… я тоже спою. Потом, когда никто не услышит.