- Статуя большой была? – поинтересовалась Милдред, вилку облизывая. - В том и дело, что мелкая. Даже не статуя, а так… - он провел ладонью по груди. – Досюдова. - Бюст? - Он самый. На постаменте. Обычно на него трусы надевали, красные. Почему – не спрашивай, сам не знаю. А мы решили, что спереть – смешнее. Только кто знал, что он такой тяжеленный? Мы-то от постамента оторвали… вот тоже не помню, как. Помню, что смешно было аж до колик… ну и потом уже не смеялся, когда реставрацию оплатить заставили. Лука вздохнул и подвинул тарелку с тортом. Кусок маленький. Надо было два брать. Хотя… он чувствовал себя сытым и ленивым, и даже почти счастливым, потому как место было хорошим. И время. И женщина, сидящая напротив. Она отложила вилку. Взглянула на Луку и сказала тихо: - Я должна понять, что он был за человеком. И чем именно разозлил Чучельника. - Влез, куда не просят? - Нет… тут другое. Личное. Понимаешь, на человека постороннего можно разозлится, но как правило это чувство быстро проходит. И только самые близкие люди способны порождать действительно глубокую ярость. Он ведь не просто его убил. Странно есть торт и разговаривать об убийствах. Милли вот терпеть не могла, когда Лука, что называется, приносил работу на дом. В ее доме не было места ничему такому, мрачному, нехорошему. А он постоянно забывал. И притаскивал. Что настроение мрачное. Что оружие. Что приятелей, которые, не желая вникать в тонкости его, Луки, взаимоотношений с Милли, заговаривали о работе. И Милли огорчалась. Она поджимала губы. И хмурилась. Она становилась такой вежливой и холодной, что дрожь брала. - С женщинами он заботлив. Нежен, - Милдред ела торт медленно, явно наслаждаясь. И тот вправду был хорош. Темный, сладкий, с легкой нотой корицы. – Ни следов истощения. Ни истязаний. - Только шкуру снимал? - Это не пытка, - Милдред покачала головой. – Это часть его фантазии. Тебе, да и любому нормальному человеку, она кажется сущим безумием. Безумием и является, хотя в остальном Чучельник вполне адекватный человек. - Адекватный? - Уверяю. Подними архив. В тот раз работала горячая линия. И первым делом люди жаловались на кого? На тех, кто по их мнению, отличается от прочих. И всех ведь проверяли, но безрезультатно. - Ты поэтому в психологи пошла? - И поэтому тоже. В оперативники меня бы точно не приняли. Спина все-таки накладывает определенные ограничения. После кресла я пару лет с корсетом ходила, о службе вообще речи быть не могло. Вот пришлось искать свою дорогу. Лука кивнул. Понятно. А и вправду… тогда звонков было много. И он сам пару дней провел на линии, слушая про соседку, которая приваживает кошек или про соседа, вина которого в том, что слишком уж часто он молится. Или не молится. Носит белые ботинки. Черные. Бьет жену. Или просто скотина по всеобщему мнению. - А он не выделился. Он такой же, как они. Он внешне дружелюбен. Его наверняка считают хорошим человеком, быть может, слегка замкнутым. Или невезучим? - Почему? - Вряд ли у него сложились с кем-то близкие отношения. То есть, он играет в близкие отношения, но играть и по-настоящему кого-то к себе подпустить – разные вещи. Нет, он слишком осторожен. И следовательно, семьи у него, скорее всего, нет. Семья накладывает слишком большие обязательства. Люди с настолько социопатическими наклонностями могут сдерживаться, притворяться, но все равно они знают, что отличаются от прочих. Он не стал бы рисковать. Она сняла шоколадную крошку и отправила в рот. Милли любила чизкейки,а на шоколад у нее была аллергия. Может, поэтому они разошлись? Потому, что Лука так и не нашел в себе сил отказаться от шоколадного торта? И подчиниться правилам. Вполне себе простым понятным правилам, которые пошли бы ему на пользу. Ведь не сложно же перевестись в другой отдел? В тот, в котором нет командировок? Где работа с восьми до пяти и час обеда. Милли бы готовила эти треклятые обеды. И складывала бы в сумку. И навещала бы его на работе. Изредка. А еще устраивала бы пикники для соседей с их детьми и собаками, к которым позже всенепременно присоединились бы собственные Луки дети. И собаки тоже. - Он должен был бы попробовать, хотя бы затем, чтобы не отличаться от сверстников. Вероятнее всего, его полагали застенчивым. А когда отношения развалились, все сделали вывод, что он однолюб… или что-то в этом роде. Ему оставалось поддерживать легенду. Она прикрыла глаза. - Его знают… он мил… предупредителен… он ничем не выдает своей натуры… …как и многие другие ублюдки, которые притворяются людьми. Лука знает. А еще ему жаль, что так получилось с Милли. Точнее не получилось. Может, и вправду стоило перевестись? В статистический отдел. Или в архив? Или вообще в полицию. Там бы его взяли. А он не смог. Скотина. Глава 21 Глава 21 - Слышала, - Гевин сидел на камне и мотал ногами. Рядом с камнем пристроился сеголетка, пока еще безымянный и незнакомый, стало быть, только-только выползший из норы. Куцые крылья его топорщились, а кривоватые молочные иглы на спине то поднимались, то опадали. – Убили кого-то. - Кого? Я протянула к дракону руку, но он зашипел, предупреждая, что знакомиться не хочет. И хвостом еще шлепнул, благо, сапоги выдержали. - Будешь Вредина, - решил Гевин и, наклонившись, подхватил дракона под брюхо, тот и обмяк. – Понятия не имею. Майкл сказал. А ему вроде Джорджи, а она у Маккорнака в секретаршах… И любопытна без меры, но врать не станет, разве что преувеличит слегка. Драконыш вытянулся на коленях Гевин и прикрыл желтые глаза. Из ноздрей его вырвался серный дымок. Кончик его хвоста подрагивал, и шипы покачивались. - Чей? - Азалии… единственный выжил. В кладке пять яиц было. - Много. Азалию я видела издали. Нравом она отличалась на редкость необщительным даже для дракона, и признавала лишь Гевина. - Три сразу скинула… - Институтским отдал? - Все высидеть пытаются, - Гевин поскреб драконыша за ухом. – Только не вышло. Просили еще одно, но я себе не враг. И верно. Драконица сама выбирает, какие яйца оставить. И если те, что выкатываются за пределы гнезда, ей мало интересны, то к оставшимся лучше не прикасаться. - Вывелись двое, но один зиму не пережил. Слабенький был… а эта вот… скоро линять начнет. Чешуя и вправду побледнела, а на боку будто трещинами пошла, верная примета. - Легкой вам… - Ага… - Гевин почесал кончик носа. – Ты… может… того, узнаешь у Томаса? - Что узнаю? - Кого убили? - Зачем? – вот мало мне было интересно, кого убили. Да и за Гевин прежде я не замечала такого любопытства. Он пожал плечами и сказал: - Так… интересно… старик говорит, что федералы понаедут. Что в прошлый раз они тут всех трясли… а у меня… Он слегка покраснел.