Запах спичек исчезает. Здешний запах – лишь память о дыме, неуловимый и призрачный, и ничего больше. Ни крови, ни жара, ни железа. Глаза Венди привыкают, и она видит гладкие брёвна вокруг остывшего кострища. Над ними природный дымоход идёт сквозь скалу, пропуская луч тусклого, промытого дождём света – он напоминает о небе после грозы. Копоть прежних костров покрывает стены пещеры, но там есть и рисунки чёрной и красной краской. Венди подходит ближе и рассматривает их. Она вспоминает, как они с Мэри прятались в заброшенных уголках лечебницы Святой Бернадетты и обменивались рассказами. Венди рассказывала про Неверленд, а в ответ Мэри делилась легендами кайна, которые ещё ребёнком услышала от матери. Она вспоминает, как Джейн стояла на кухне, едва дотягиваясь до стола, и смотрела, как Мэри месит тесто для хлеба. Мэри рассказывала Джейн те же истории и рисовала по муке на столе. Мальчик Кровавый Сгусток, старик Напи, который сделал первых людей и пытался украсть штаны Солнца. В горле застревает всхлип. Воспоминание такое яркое, что она чувствует тепло кухни и запах свежего хлеба. Она тоже рассказывала Джейн истории – про Белого Воробья и Ловкую Швейку, но следовало рассказывать их ближе к правде. Она рассказывала их, чтобы защитить себя, а не Джейн, собирала кусочки Неверленда и сшивала в безобидные сказки, чтобы дочке лучше спалось по ночам. Швейка шила из ворованных перьев прекрасный наряд для Белого Воробья, чтобы тот мог летать быстрее и выше, чем все остальные птицы, и выиграл гонку. Но пока она рассказывала, она вспоминала, как она в детстве пришивала тень Питера обратно к нему. Венди выдыхает, избавляясь от тесноты в груди. Смаргивает слёзы и касается пальцами рисунков на стене. Корабль с тугими парусами, русалки в своей лагуне, мальчик в кругу других мальчишек – единственный, который не отбрасывает тень. Она ведёт пальцы обратно к пиратскому кораблю и оборачивается через плечо к Тигровой Лилии. – Что с ними случилось? – спрашивает Венди. – Ушли. – Тигровая Лилия подходит ближе. – Что? – Ответ озадачивает её так, что все мысли вылетают из головы. – Как? Куда ушли? Тигровая Лилия пожимает плечами; тело сухо хрустит и потрескивает, как бревно в костре. – Однажды в грозу небо разорвалось. Вот Крюк и уплыл на корабле сквозь дыру. – Но я видела обломки корабля на берегу. И внутрь забиралась. – Венди трогает саблю у бедра. Рукоять едва не дрожит от прикосновения. Она ведь чувствовала сама – ощущение, что корабль полон призраков, что пираты всё ещё там и в то же время их нет. Она ведь даже представляла, как они падают в небо. Венди пытается припомнить, куда делся Крюк, когда Питер их спас. Вспоминаются только обрывки, словно две разные правды борются друг с другом. Тот чудовищный зверь с ужасными зубами и щёлкающими челюстями – она же видела, как чудище сожрало Крюка, разорвало на клочки, да? Она так перепугалась тогда. Крюк был злодеем, но ведь даже он не заслуживал, чтобы его съели заживо? Кажется, она умоляла Питера спасти его? Дальше она ничего не помнит, кроме звенящего хохота Питера, от которого мурашки идут по коже, и его снисходительного, невинного тона – почти жестокого. Никто не умирает в Неверленде, глупышка. Она в самом деле видела, как Крюка сперва сожрали, а потом воскресили и вернули обратно, чтобы он вновь служил вечным врагом Питера? Даже если он не умер, он ведь наверняка чувствовал боль? От этой мысли мурашки по коже. У Питера в самом деле есть такая власть над жизнью и смертью? Она вспоминает русалок в лагуне. Смотрит на Тигровую Лилию, на её похожее на труп лицо, запавшие глаза – и понимает, что знает ответ. Тигровая Лилия качает головой. – Я спряталась и смотрела из леса. Могу только рассказать, что видела, но не знаю, чем объяснить. Кораблей было два, но это один и тот же корабль. Один упал, а другой улетел. В небе была дыра, и в ней виднелись другие звёзды. У Венди перехватывает дыхание, а страх сразу отступает. Другие звёзды? Её звёзды? Лондон? Тигровая Лилия продолжает: – Некоторые пираты с криками свалились сверху и утонули. Но не Крюк. Этот выжил. – Откуда ты знаешь? Губы Тигровой Лилии наконец складываются в улыбку. Голос всё такой же хриплый, но в эту секунду не такой страдальческий. – Он упёртый. Он никогда не смирится с поражением, никогда не оставит последнее слово за Питером. Он точно как-то выжил. Неожиданно Венди понимает, что тоже улыбается. Она удивляется этому и вновь вспоминает, каким представляла себе Крюка на корабле – сломленным, печальным, загнанным в угол. Было бы куда хуже, если бы оказалось, что он не просто пойман в ловушку бесконечных игр Питера, но обречён вечно умирать и воскресать по капризу мальчишки. Тигровая Лилия садится на бревно у потухшего костра. Подтягивает ноги и обхватывает их руками, всей позой выражая грусть. Её сгорбленная спина и худенькое тело напоминают Венди связку хвороста для растопки. Тигровая Лилия опускает голову на колени и смотрит на Венди. – Вот бы разобраться, как он это провернул, и тоже сбежать. Венди отходит от стены и садится рядом. Помедлив, обнимает подругу и прижимает к себе. Ей уже не так страшно прикасаться к ней. Тигровая Лилия кладёт почти невесомую голову на плечо Венди. – До пиратов я думала, что в Неверленде ничто не может умереть, но… – она вытягивает руки перед собой, и потрескавшаяся кожа говорит без слов. – Ты не… – Венди начинает и давится словами, которые болезненным комком застревают в горле. Что бы она ни сказала, она скажет неправду. Тигровая Лилия не мертва, но она и не жива. Когда Венди появилась на острове, они были одного возраста. Теперь подруга больше не та девочка, но и не взрослая женщина. Нечто иное. – А русалки? – спрашивает вместо этого Венди. – Питер. Тигровая Лилия напрягается, и Венди слышит, как меняется её и без того измученный голос, словно имя Питера ранит сильнее, чем прочие слова. Кем она была Питеру до того, как появилась Венди? А когда она улетела? Если Питер так изуродовал её, то когда-то она наверняка была ему очень дорога. – Питер забыл про русалок, и они зачахли, – говорит Тигровая Лилия, поднимая голову с плеча Венди. – Забыл? – Венди не может осознать это, но в то же время понимает. Это было даже не злодейство, просто рассеянность. Мальчик, который бросил игрушки под дождём, не заботясь, что они испортятся или сгниют. Он был бесчувственным и непостоянным, любой ветерок мог унести его в другую сторону, и он никогда не вспоминал про старые игрушки. Несмотря на уверения Тигровой Лилии, Венди вновь ощущает вину. Если бы она осталась, получилось бы у неё не позволить Питеру рассердиться и заскучать? Удержала бы нити Неверленда вместе, не дала бы им расплестись и поблекнуть? И даже если бы смогла, её ли груз – капризы Питера? Он хотел сделать её своей матерью, свалить на неё ответственность и ни о чём не заботиться – чтобы она поймала его, если он упадёт. Матери должны беречь детей, но ещё и готовить их к дальнейшей жизни. Помогать им взрослеть. Что за мать должна быть у мальчика, который хочет остаться маленьким навечно? Всего лишь тень, что прикована к нему и тянется следом, оберегая его от всех бед. Венди тоже обнимает колени, повторяя позу Тигровой Лилии. Укладывет щеку на колено – и на неё наваливается каждый прожитый миг, все годы, что стоят между сейчас и тем временем, когда она была в Неверленде в последний раз. Она ощущает возраст, маленькие следы прожитого времени и крупные. Морщинки в уголках глаз, пряди седины в волосах, лишний вес. Она честно заслужила всё это. С тех пор она выжила в психушке и родила ребёнка. Но Питер совсем не изменился. Он ничего не заслужил, и поэтому он отбирает против воли. Венди вспоминает, как он стоял в изножье кровати Джейн, уперев руки в бока и самодовольно улыбаясь. Он даже не заметил её – взрослую женщину, в самом деле ставшую матерью. Она представляет, как её отсутствие выглядело для него: прошло всего несколько мгновений, будто он лишь отодвинул её в сторонку на миг, а не бросил на годы. Питер принял Джейн за неё: он ведь не повзрослел, с чего бы взрослеть ей? А когда оказалось, что Венди больше не помещается в его сказку, он просто отказался её замечать. В целом мире, созданном, чтобы угождать его капризам, Венди была выпавшим кусочком мозаики. – Ну а ты? – спрашивает Венди. Она вновь поднимает взгляд на Тигровую Лилию. Спрашивать больно. Выражение глаз Тигровой Лилии меняется, в них и свет, и тьма. Они напоминают оплывающие свечи. – Он разозлился, – произносит Тигровая Лилия. Она говорит отстранённо и зло, и это напоминает тон, с которым Мэри говорила в лечебнице о своём отчиме. – Когда пираты улетели. И наказал нас. Поджёг, а мы не умерли. Изменил нас. Превратил меня в самое ужасное, что смог представить, – во взрослую. Хотел доказать… – голос срывается, и когда она заговаривает снова, он звучит мягче, как-то бессильно. Угли, дотлевающие в костре, последние язычки пламени. – Он хотел доказать, что мы принадлежим ему. Что он может создавать нас и уничтожать, как русалок, а мы не сможем его покинуть. – Нет! Ты не… – Венди не может высказаться, слов слишком много. Сказанное Тигровой Лилией звенит в голове: «Превратил меня в самое ужасное, что смог представить, – во взрослую». Венди трёт щёки и злится на себя. Нужно думать о Тигровой Лилии, но она не может изгнать из головы лицо Питера, стоящего у кровати Джейн – он заметил её дочь, но не её саму. Неудивительно, что Питер её не видел. Она превратилась в то, что он ненавидел больше всего на свете. Она вновь смотрит на Тигровую Лилию. Это вот так Питер представляет себе взрослых? Оболочка, а внутри – призрак ребёнка, которым ты когда-то был? В глазах Тигровой Лилии светится отчаяние. Она смотрит на Венди и будто молит разубедить её, сказать, что она ошибается. Но ведь она и в самом деле ошибается. Венди вдруг переполняет резкая злость, и думать сразу становится проще. – Ты не принадлежишь Питеру! Некоторые пираты ведь улетели, вот и доказательство. Как бы ему ни хотелось, он не может управлять всем Неверлендом. Одно дело – деревья и цветы, но люди – совсем другое. Скажи… – Венди замолкает, вспомнив, как Мэри отреагировала на её вопрос об индейцах. – Твоё племя ведь как-то называется. Не так, как вас зовёт Питер, вы сами как-то называете себя? Она задыхается от волнения, голова идёт кругом. Тигровая Лилия поднимает на неё взгляд и смотрит уже не отчаянно, а озадаченно. Венди настаивает: – Вы наверняка рассказывали друг другу легенды. Не такие, – Венди показывает на картинки на стенах, – а ваши собственные. В груди опасно царапается надежда. Её рассказы. Рассказы Мэри. Так они пытались приблизить мир, изменить его, сделать послушнее и понятнее. Даже рассказы Питера – по крайней мере, большинство, – делали то же самое; но что, если у Неверленда есть свои легенды? Старые, настоящие легенды. – Мы в основном были просто индейцами Питера, – с болью говорит Тигровая Лилия, но уже не прежним тоном. – Но… Она чуть выпрямляется, что-то меняется во взгляде – искра, которой раньше там не было. В Венди тоже расцветает надежда, и она наклоняется к подруге. Тигровая Лилия смотрит куда-то в пространство. – Иногда я вспоминаю легенды, что рассказывали у костра. Не такие, как у Питера. – Она указывает на стены. Она говорит нерешительно, но Венди уже представляет себе языки большого костра, звёзды над головой, высокие сосны вокруг. Мягко ухает сова. Тигровая Лилия и остальные собрались в кружок плечом к плечу, без Питера, оберегая друг друга. У русалок тоже наверняка были свои легенды. Может, даже у Крюка и его пиратов. Отчаянно хочется верить в это. Что ещё важнее, хочется, чтобы в это поверила Тигровая Лилия. – Вы никогда не были просто индейцами Питера, – дрожащим голосом говорит Венди. Она старается не хныкать, как ребёнок, который спорит с Питером про его главенство и нечестные правила. Нужно было остаться ради Тигровой Лилии, она должна была остаться. Быть матерью Питера – значит не только защищать Питера от всего мира, это ещё и защищать окружающий мир от Питера. Тень Тигровой Лилии тянется по полу пещеры, более тёмная и резкая, чем позволяет бледный свет, падающий из отверстия дымохода. Она словно изломанный осколок, что привязывает Тигровую Лилию к земле. Венди мигает, и наваждение рассеивается. – Я помню, каково было гореть, – говорит Тигровая Лилия. Она говорит тихонько, но слова жалят, по позвоночнику бегут мурашки. Тигровая Лилия снова вытягивает руки, и на секунду Венди кажется, что под кожей видно пылающий огонь. – Питер может уничтожить меня в любой момент, если захочет. – Нет, – твёрже, решительней отвечает Венди. Она вспоминает, как они проводили время вместе давным-давно – без Питера, без Потерянных Мальчиков, только они вдвоём: как лежали животами на прогретой солнцем примятой траве на берегу одной из извилистых речек Неверленда. Вспоминает, как они опускали руки в прозрачную, будто слеза, воду, вспоминает серебристых и золотистых рыб, что с любопытством клевали за пальцы и прыскали в стороны. Это всё было настоящее. Тигровая Лилия – настоящая, а не мираж Питера. Так много хочется рассказать ей о лечебнице Святой Бернадетты: что она там перенесла и чему научилась. Хочется расспросить её саму, узнать, каково ей пришлось после того, как Венди покинула Неверленд. И хочется поделиться, как она тосковала по Питеру тогда, как всё ещё не может отпустить прошлое, как часть её тоскует по нему и сейчас – и как ей стыдно за это. – Расскажи мне какую-нибудь вашу легенду, – просит Венди вместо всего этого, глядя Тигровой Лилии в глаза. – Из тех, что вы рассказывали у костра. Хочется, чтобы Тигровая Лилия тоже ощутила эту атмосферу семьи, надёжности – нечто, куда нет хода Питеру. Хочется воссоединить подругу с самой собой, напомнить ей, что она настоящая, что она не сгорит и не исчезнет в облачке дыма по велению Питера.