– Мы с Майклом хотим только позаботиться о тебе, как ты всегда заботилась о нас. Помнишь, как ты рассказывала нам сказки в детской, как мы играли. Как ты сидела с нами, когда мы болели. Ты не спала, когда мне снились кошмары. Пела мне колыбельные. Он говорит от чистого сердца, видит Венди. Трещина в ней ширится: она хочет его простить и не может. – Знаешь, – Джон так ласково улыбается, – Майкл рассказал мне, что когда он был там, на материке, он думал не про маму и папу. А про тебя. Вот что спасало его, когда падали бомбы. Когда вокруг умирали люди. Хочется стукнуть его. Как он смеет сидеть тут и говорить такие вещи, думая, что поступает хорошо? Он что, никогда не заглядывал в глаза Майкла? Он правда думает, что ей легче оттого, что он взваливает на неё эту ношу – их братишку, одинокого, потерянного, шепчущего её имя в грязи? Джон отпускает её руки и поправляет рукав пиджака, чтобы спрятать чайное пятно. Смотрит беспокойно, ни на чем не останавливая взгляд. – Ты будешь в безопасности, за тобой присмотрят, Венди. Прошу тебя, позволь нам помочь тебе. Джон и Майкл могли бы забрать её отсюда в любой момент. Выходить замуж необязательно для освобождения, если только Джон уже не решил иначе. Следует быть в бешенстве. Так и есть, но она так устала. Венди снова смотрит на небо, и его синь пронзает, как клинок. Если принять предложение, можно выйти за ворота и не возвращаться. Можно оставить в прошлом всё вокруг – доктора Харрингтона, Джеймисона. Наконец-то сбросить груз Неверленда и зажить собственной жизнью. Может быть, даже получится забрать с собой Мэри. Новая жизнь. Новая Венди Дарлинг. Она опускает взгляд и вновь смотрит на Джона. Он надломлен, это видно, он тащит на себе и Майкла, и Венди, и всё остальное, он мучительно пытается удержать их всех вместе, и это годами изматывало его. Каковы бы ни были иные причины, он искренне верит, что она будет рада. Он твёрдо убеждён: любая женщина жаждет выйти замуж и родить детей. Верит, что брак – подарок для неё, а не новая тюрьма. Венди глубоко вздыхает. Ну хоть раз, по крайней мере, она проявит к ним доброту. Братья не должны нести ношу заботы о ней до самой её смерти. Она пойдёт на это ради Джона. Ради Майкла. – Да, – говорит она. Слово срывается с губ – оно будто пришло откуда-то извне. Венди смотрит мимо Джона на изгородь, будто может видеть за ней горизонт. Может быть, ей в самом деле поможет начать всё сначала – начать новую жизнь, которая спасёт братьев от неё, а её – от самой себя. – Ох, Венди! Я так рад! Я немедленно поговорю с доктором Харрингтоном и договорюсь о твоей выписке. – Джон ловит её за руки, поднимает на ноги и целует в щёку. – И ещё Нед, конечно. Ты ещё познакомишься с Недом, но я уверен, тебе с ним будет хорошо. Джон что, собирается привести его сюда и показать ему, как она заперта в этом месте? Какой мужчина захочет жениться на ней, не только зная правду, но и увидев эту правду своими собственными глазами? Нед. Снова это имя. Оно не звенит колокольчиком, что будит поутру, не заливается птичкой на лужайке. Оно тяжело падает, как камень. Нед. Будто окно захлопнули, отрезав небо. Венди и без вопросов знает, что у него нет волос цвета меди, цвета пламени. Что он не умеет кукарекать по-петушиному. Не умеет летать. Слова Джона плавают вокруг, но она не улавливает их. Потом Джон уходит, и обещания вскоре вернуться тянутся за ним хвостом. Она остаётся под деревом наедине с разбитой чашкой, которую так и не убрали, и второй, полной остывшего чая. Она подбирает осколок и смотрит, как солнце просвечивает сквозь него. Насколько просто воткнуть этот осколок в кожу? В доктора Харрингтона? Хватит ли духу? Она выпускает осколок. Так бы думала прежняя Венди Дарлинг, а она собирается стать другой Венди. Полагается радоваться этой мысли? Почему тогда грудь так сжало? Почему так трудно дышать? Она спешит через лужайку туда, где договорилась встретиться с Мэри после визита брата. Мэри встаёт, когда Венди подходит, роняя с колен вышивку. – Что случилось? – Я… Я выхожу замуж. – Венди съёживается. Прячет лицо в ладони. Щёки сухие, но она трясёт головой, не в силах поверить. Мэри трогает её за плечо, желая утешить. Она не спрашивает, что такого ужасного в браке, и Венди благодарна ей за это. – Так я уеду отсюда, – бормочет Венди сквозь пальцы, – но… Её передёргивает. Лопатки торчат, как ощипанные крылья. – Если бы ты могла решать, куда отправиться, – спрашивает Мэри, – где бы ты жила? В Неверленде? Венди озадачивается. Опускает руки. Когда-то давно ответ был так очевиден, что и вопроса не стояло. На языке вертится «да», быстрое, как удар сердца, но она медлит. Мэри терпеливо ждёт ответа; глаза её по цвету – как сосновая кора после ливня. Её дом не в Неверленде, но разве он в Лондоне? Она не может жить с Джоном и Майклом, да и потом, у них есть свои жизни. Где тогда? Хочется сказать «с тобой»: в конце концов, Мэри – единственное её близкое существо; но кажется неправильным так нуждаться в другом человеке. А Мэри – она так же нуждается в ней? Нужны ли они друг другу достаточно, чтобы выжить вместе во внешнем мире? Да если и так, кто им позволит? Мир полон мужчин, что даруют разрешения или отказывают, а женщины вроде неё или Мэри обречены страдать. Её вдруг охватывает безысходность. Венди трясёт головой и издаёт что-то вроде смешка. – Неверленд. – Она прижимается головой к дереву и закрывает глаза. Чем сильнее доктор Харрингтон и Джон пытались отнять Неверленд, тем крепче она цеплялась за него, пока Неверленд не превратился в нечто совсем иное. Но она не идеальна, и её дом – не там. Дом – это значит семья и нужность, место, где различают добро и зло. Неверленд – просто место, куда можно сбежать и спрятаться. Венди ощупывает края дыры в сердце, которая спрятана за запертой дверью. Она устала от этого. Вымотана до предела. – Неверленд не настоящий. – Она открывает глаза и смотрит на Мэри. – Я не хочу сказать, что её не существует – она есть. Я имею в виду, там всё ненастоящее. Неверленд – это сказка, выдумка маленького мальчика о пиратах, индейцах и русалках. Только Питер на самом деле не ребёнок. Он нечто иное. Я не знаю, что он такое, но мне кажется, он превратил себя в представление о том, какими бывают мальчики, и порой он нечто очень опасное. Венди берёт Мэри за руку, переплетает пальцы и смотрит на них – смуглые и белые. – Ну а ты? – спрашивает Венди. Она частично боится ответа, но не знает, что ответить на вопрос Мэри, поэтому решает спросить сама. – Что бы сделала ты, если бы тебя завтра выписали? Куда бы пошла? Теперь Мэри тоже выглядит озадаченно, и у Венди перехватывает дыхание и ускоряется пульс. Это совсем не то же, что те истории, которые они годами рассказывали друг другу – о том, чем бы они занялись, если бы сбежали. Это были просто выдумки, способ выжить. Теперь всё пугающе близко к правде. Они не убегают от реальности, а бегут в неё, в новый дом, в новую семью. – Ты бы… – с сомнением начинает Венди. Думать о том, что Мэри уплывёт в Канаду, что между ними проляжет целый океан, слишком трудно, так что она спрашивает другое: – Ты бы стала искать отчима? Месть. Она не говорит этого вслух. А она сама отомстила бы Джеймисону, если бы могла? А Питеру? Если бы у Мэри появилась возможность, отплатила бы она человеку, который запер её здесь? – Нет, – отрезает Мэри. Глаза цвета влажной сосны теперь ещё темнее, чёрные зрачки поглотили всю карюю радужку. – Мне ничего от него не нужно, а я ничего ему не должна. Мы никогда не были семьёй. Он для меня никто, не стоит тратить на него ни секунды. Мэри с силой сжимает руку, подчёркивая свои слова. В ней не та злость, которую Венди видела раньше, и она задаётся вопросом, не пытается ли та убедить сама себя. Отчим ей никто, но он остался её незажившей раной. – В Канаду я тоже не вернусь, – отвечает Мэри на незаданный вопрос Венди, и глаза щиплет от облегчения. Она сглатывает комок в горле, а Мэри продолжает: – Я не… Там моё племя, но на самом деле я их совсем не знаю. Я была такой маленькой, когда мы уехали. Я не знаю, где моё место. Венди едва не кричит: «Здесь! Со мной!», но сдерживает порыв. Она не может на это претендовать, и неважно, насколько больно думать о том, чтобы бросить Мэри здесь, уйти во внешний мир и выйти замуж за человека, с которым она даже не знакома. – Мне бы хотелось путешествовать, – продолжает Мэри. – Но это непросто. Мэри поднимает их соединённые руки; солнце пробивается через листву над их головами и высвечивает разницу в цвете кожи – это говорит само за себя. Мэри опускает голову, будто опасаясь, что надежда покинет её, если она заговорит слишком громко. – Ещё до того, как я начала работать на кухне, я подумывала о том, что было бы славно открыть маленькую булочную, свою собственную лавочку, но… Мэри вновь поднимает сцепленные руки – снова тот же ответ, и Венди внезапно понимает, что Мэри даже не надеется когда-нибудь покинуть это место; она рассчитывает состариться и умереть, не взглянув на мир за стенами лечебницы Святой Бернадетты снова. Сердце колотится, внутри вскипает злая ярость. Этот мир мужчин и их правил, которые вечно указывают, что женщинам можно делать, а что нельзя – особенно женщинам, которые похожи на Мэри. Эта нечестность давит на Венди, но она чувствует себя слишком маленькой, чтобы противостоять всей этой несправедливости. – Ты правда собираешься согласиться? – спрашивает Мэри, помолчав. – Выйти замуж? Наверное. – Свободной рукой Венди тянет за рукав, пытаясь представить, что она облачена в свадебное платье. – Притворюсь. Поиграю в жену и мать, – Венди пытается улыбнуться, но ей больно, глубоко внутри всю её пронзает боль. – В конце концов, не в первый раз. * * * – Венди. – Тигровая Лилия касается горла, будто ей больно говорить. Её голос похож на ледяной ветер с пустоши. Слышать его невыносимо, особенно ужасно звучит в её устах имя Венди. Несколько мгновений Венди способна только неотрывно смотреть на неё и жаждать исправить всё, что случилось с Тигровой Лилией, вновь превратить её в ту девочку, которую она помнит. Пальцы Тигровой Лилии, жёсткие, как веточки, проводят по щеке Венди. Это почти что кости, но Венди заставляет себя не уклоняться от этого прикосновения. Тигровая Лилия глядит вопрошающе, а глаза у неё живые, человеческие, не такие, как её плоть; и Венди смотрит в эти глаза, словно так можно забыть, во что превратилось остальное тело. – Мне уже казалось, что я тебя выдумала. – Слова царапаются, и Венди машинально трогает своё горло. – Девочку по ту сторону звёзд. Губы Тигровой Лилии трескаются, когда она улыбается, но крови нет. В горле Венди застревает комок, который невозможно проглотить. Она была заперта за стенами лечебницы Святой Бернадетты, а Тигровая Лилия – здесь; неужели остальной Неверленд тоже забыл Венди, неужели Тигровой Лилии не верили, сомневались, твердили ей, что Венди – просто выдумка или сон? – Но вот ты здесь, – говорит Тигровая Лилия. – Я здесь. – Венди заставляет себя вновь обнять её, ощущая её пустоту. Она – просто кожа, натянутая на кости, а внутри ничего нет. – Что произошло? – Венди отстраняется и вытирает щёки. – Питер. – Тигровая Лилия разводит руками с сухим хрустом, и губы снова трескаются – теперь она поджимает их в хмурой гримасе. Питер, разумеется, Питер. Венди знала до того, как спросила. Внутри злость борется с виной. Если бы она осталась, она смогла бы этому помешать. Она спасла бы и Тигровую Лилию, и русалок. – Не надо, – говорит Тигровая Лилия, будто читая мысли Венди. – Не вини себя за его дела. Венди выдыхает, и внутри становится чуточку легче. Хочется верить, что Тигровая Лилия права, и всё-таки кажется, что винить себя – это всё, что ей остаётся. Питер – это бушующая гроза, слишком бурная, чтобы злиться на неё, и остаётся злиться только на себя. – Пойдём. – Тигровая Лилия возвращает Венди из раздумий. – Поговорим. Она кивает головой, приглашая пойти следом. Венди бросает взгляд на деревья, вдруг задумавшись, следят ли за ними глаза и уши. Птички могут шпионить для Питера, даже листья могут, насколько она знает. Возвращается жуткое ощущение слежки, пусть и по другому поводу. Тигровая Лилия ведёт Венди меж тонких деревьев, ныряет под ветки и лианы, что висят, как огромные змеи. Звук её шагов едва слышен. Когда Венди впервые увидела, как деревья колышутся, она подумала о призраках. Глядя теперь на Тигровую Лилию, она понимает, что не так уж ошибалась. Тигровая Лилия наклоняется и поднимает тяжёлые лианы, закрывающие вход в пещеру. Неверленд изрезан такими трещинами, расщелинами и тайными тоннелями. Венди помнит, как Тигровая Лилия однажды сказала ей, что можно пройти весь остров и ни разу не выйти на солнце, словно под землёй пролегает ещё один Неверленд. Венди ныряет в проём, и тут же земля сотрясается, а издалека доносится грохот. Она бросает взгляд через плечо и видит, как над деревьями поднимается дымок – дымный шрам на небе над центром острова. Он чётче и темнее, чем когда она впервые заметила его на пляже. Теперь больше похоже не на стаю птиц, а на живую тень, что течёт по небу. Венди застывает, ноги отказываются заходить внутрь. Питер держит её за руку и ведёт в темноту. Сюда, Венди, это лучший секрет на свете. Пахнет, будто серой от спичек, но куда сильнее. Мокрая шерсть, гниющее мясо. Там что-то есть. Нужно вспомнить. Пальцы скользят по той двери в сознании, и она дрожит, словно могучее дыхание бьётся в неё с той стороны. В пальцы впиваются занозы. В дверном полотне появляются трещины. Ужас велит ей бежать, бежать, бежать без оглядки. Тигровая Лилия касается руки, и Венди дёргается, чуть не вскрикнув от неожиданности. Она отбрасывает страх и оцепенение и входит в пещеру.