Проходя уютным, приятно полуосвещенным коридором, Ларцев мысленно повысил категорию: это не первый класс, а наивысший. Ничего яркого, бьющего в глаза роскошью, но каждая мелочь, вплоть до газовых рожков на стенах, при втором взгляде оказывается изысканней, чем при первом. Примерно, как платье и часики госпожи Шилейко. Доведя гостя до белой двери в дальней части дома, горничная деликатно постучала и, не дожидаясь отклика, с поклоном удалилась. – Прошу! Войдя, Адриан с удивлением огляделся. Это был кабинет, весьма богато обставленный, но явно не дамский, а самый что ни есть деловой. На полках теснились канцелярские папки, какие-то гроссбухи. На широком столе лежали бумаги, покрытые столбцами цифр. – Тут кабинет хозяина дома? – спросил Ларцев у госпожи Шилейко, молча и с улыбкой наблюдавшей за его реакцией. Еще одна странность заключалась в том, что в домашней обстановке Варвара Ивановна была одета гораздо наряднее, чем на людях. Красное платье с глубоким вырезом открывало шею и чудесную ложбинку на груди – там посверкивал, переливался немаленький бриллиант. – У этого дома не хозяин, а хозяйка, – глубоким, грудным голосом ответила необычная бонна. – Моя подруга. Мать малюток, которых я воспитываю. Но кабинет не ее – кабинет мой. Она подошла к Адриану. Точеные ноздри чуть подрагивали, словно втягивая некий аппетитный запах, кошачьи глаза отливали матовым блеском. Когда у женщины такое лицо, слова не нужны. Ларцев их расходовать и не стал. Он хотел обнять Варвару Ивановну, но она сама взяла его за плечи, рванула на себя и впилась в губы требовательным поцелуем. – Идем же, идем, – хрипло пробормотала она. Потянула за руку к другой двери. Начало было многообещающее, но продолжение Ларцева разочаровало. Ему нравились женщины, которые делят с любовником радость, а не заботятся лишь о собственном наслаждении – не только берут, но и дают. Эта же будто насиловала, будто пользовалась. Жадно и нетерпеливо добивалась экстаза, а когда добилась, сразу погасла. «В другой раз ты меня в постель не заманишь», – сердито думал Адриан, наблюдая, как любовница одевается. Чулки, нижнюю юбку, платье она натягивала, словно облачалась в доспехи. Корсет остался на полу – торопясь с раздеванием, Ларцев своим «подрукавником» разрезал шнуровку. Его недовольства Варвара Ивановна не чувствовала. А может быть, ей это было все равно. – Вставайте, вставайте, – поторопила она. – Уже почти десять, я должна вам кое-кого показать. – Кого это? – удивился он, садясь на постели и поднимая с пола рубашку. – Надеюсь, не ваших воспитанников? Я не особенно люблю детей. Засмеялась. В отличие от Ларцева она определенно осталась всем очень довольна. – Детей прислуга уже уложила. Они совсем маленькие. Мальчику два года, девочка грудная. Нет, я покажу вам мою подругу. И ее гостя. – Но я не имею желания с ними знакомиться, – запротестовал он, представив неловкость ситуации. – Я и не предлагаю знакомиться. Еще не хватало! Только посмотреть. Поневоле заинтригованный, Ларцев позволил провести себя каким-то узким, темным коридорчиком в такую же темную и узкую комнатку, где на стене непонятным образом светился прямоугольник. – Тсс, – шепнула Шилейко. – С другой стороны это зеркало. Отсюда я смотрю за ними, чтобы при необходимости отдавать распоряжения. Видите, у меня тут звонки. Этот – подавать на стол. Этот – готовить постель. – За кем «за ними»? – ничего не понял Ларцев, тоже перейдя на шепот. Из-за зеркала донеслись голоса. Он подошел, стал смотреть. В углу, на диване, сидели двое: миловидная женщина в обнимку с пожилым военным. На расстегнутом сюртуке поблескивали погоны. Пучеглазое лицо мужчины с седоватыми бакенбардами и набрякшими веками показалось Адриану знакомым. – Боже, как я сегодня устал, Катюша, – поглаживая даму по плечу, говорил генерал (а это точно был генерал – погоны отливали золотом). – Иной раз я кажусь себе Сизифом, который толкает, толкает в гору свой неподъемный груз. Но Сизифа по крайней мере не хватали за руки, не тянули со всех сторон… – Милый, бедный Саша, – жалела его подруга госпожи Шилейко – резонно было предположить, что это и есть хозяйка дома. – Тебе нужно обо всем забыть… Последовал продолжительный поцелуй. – Пора дергать постельный звонок, – шепнула Варвара Ивановна со смешком и потянулась куда-то. В глубинах дома раздалось мелодичное треньканье. – Зачем вы мне это показываете? – спросил Ларцев, пытаясь сообразить, где видел генерала. На приеме у великого князя? Или в министерстве? Наконец вспомнил. – Он похож на портрет царя Александра. Шилейко звонко расхохоталась. Таиться было уже незачем, те двое ушли из комнаты. – Постойте, это и есть царь? – озарило наконец Адриана. – Какая сообразительность! – изобразила восхищение Варвара Ивановна. – А она кто? – Моя дорогая подруга Катя. Екатерина Михайловна Долгорукая. Теперь вам понятно, у кого я состою бонной? По лицу Ларцева она поняла, что лучше объяснить. – У внебрачных детей его императорского величества. Ну а теперь, когда вы всё про меня знаете и видели даже то, чего я никому не показываю, – она лукаво улыбнулась, – настало нам время поговорить по-настоящему. Вернемтесь в кабинет. Там, сев за письменный стол, Шилейко заговорила тоном уже не игривым, а деловым – притом таким, какой обычно употребляют начальники с подчиненными. – Наша утренняя встреча не была случайной. Для нас с Катей «Сев-Кав», поступающий теперь под ваше управление, представляет особенный интерес. Так что вы для меня интересный мужчина более чем в одном смысле. Только не воображайте, что я пустила вас в свою постель в качестве взятки. Это совсем не мой стиль. К тому же взятку дают, а ты скорее брала, подумал Адриан. – Обычно сама я людей не рекрутирую. На то есть помощники. Вы, собственно, их видели. Сначала к вам наведался мой порученец мелкого калибра, потом среднего и наконец крупного. Князь Боровицкий сказал, что вы крепкий орех и что мне следует заняться вами самой. Так всегда бывает в трудных случаях. Ларцев слушал, не перебивая. Ждал, куда она вывернет. – В номера я приехала посмотреть, что за неприступный Севастополь. Вы мне понравились. Потому и последовало то, что последовало. Она сделала паузу, а когда слушатель ею не воспользовался, опять переменила манеру – смягчила тон, убрала повелительность, подпустила вкрадчивости. – Я угадала в вас человека особенного. Может быть, даже того, кого мне всегда недоставало. И зову я вас не в простые исполнители. Мой рычаг вы видели. Им можно сворачивать горы. Катя доверяется мне во всем. А он во всем доверяется ей. Императрица не имеет никакого значения и к тому же смертельно больна. Вообразите комбинацию. Царь управляет Россией. Царем управляет Катя. Катей управляю я. А рядом со мной вы – мой любовник и партнер. Что скажете? – Скажу «нет», – сразу ответил Ларцев, которому теперь всё сделалось окончательно ясно. – Что «нет»? – опешила Шилейко, по-видимому, никак этого не ожидавшая. – А всё. Я не буду ни вашим партнером, ни вашим любовником. Может быть, я вам и интересен, а вы мне – нет. Ни в каком смысле. Прощайте. С этими словами он повернулся и вышел, досадуя, что потратил вечер на чепуху – лучше бы закончил читать финансовый отчет за четвертый квартал 1873 года. Михаил Гаврилович нервничает Алеша Листвицкий был парень хороший и даже отличный, но Михаил Гаврилович желал Маше счастья, а вот счастья-то подобная связь ни в коем случае не сулила. Ладно бы молодой человек просто приударил за хорошенькой барышней – всякой девушке ухаживание на пользу, ибо повышает уверенность в себе. Пофлиртовать в таком возрасте невредно даже и с образовательной точки зрения. Но, во-первых, в самой Марии Федоровне никакой склонности к флирту не имелось, а во-вторых, чертов практикант был не из гусаров. Серьезный, честный, идеалистичный мальчик. Такой если влюбится – беда. А если влюбит в себя избранный предмет – беда в квадрате. Чем больше Питовранов об этом думал, тем хуже нервничал. Листвицкий был не красавец, но очень выигрывал при близком знакомстве. Не дай бог увлечет Машеньку своими разговорами об общественном благе и девочка ступит на путь, который в России приводит известно куда. При одной мысли об этом у Мишеля сжималось сердце. Надо было девочку от практиканта спасать, и срочно. Главное, Михаил Гаврилович уже присмотрел ей жениха, просто идеального. Готовился писать статью о новых людях российской науки – детях крепостных, которым открылась дорога к образованию. О том, как выиграла страна от этого притока свежей крови. Кондратий Кириллович Кирюшин в свои 26 лет был уже магистр, университетский приват-доцент и член Русского энтомологического общества, исследователь не то мотыльков, не то мух, в общем какой-то насекомой дряни. Неважно. Главное, что он был чрезвычайно положительная личность и восходящая звезда. В профессиональной среде у него в такие молодые годы уже было собственное почтительное прозвище: ККК, а это большое достижение. ККК ужасно понравился журналисту своей основательностью, ясностью мысли, целеустремленностью и – не в последнюю очередь – полным отсутствием интереса к политике. Мишель уже давно присматривал хорошего человека для Маши и твердо знал одно: революционера ей не нужно. При нынешнем состоянии российской молодежи задача была непростая – чтоб хороший человек, но без революционных увлечений. Такое уж время. А тут истинный ученый с большим будущим, который на проверочный вопрос о Чернышевском спрашивает: кто это? Узнаёт, что заточенный в Сибири революционер, – равнодушно тянет: а-а-а. Зато при рассказе о какой-нибудь лепидоптере оживляется, размахивает руками, изо рта брызги летят. Красота! Кстати говоря, сам очень недурен собой. Чистый лоб, ясный взгляд, пушистая борода. Похож на любимого Машей молодого композитора Чайковского, чей фотопортрет у нее на столе. Собственно, из-за этого сходства Мишелю и пришла в голову идея свести воспитанницу с магистром. Почуяв угрозу со стороны практиканта, Питовранов моментально разработал аварийный план и тут же приступил к его осуществлению. План состоял из двух частей. Во-первых, следовало показать товар лицом, то есть выигрышно презентовать Кирюшина девочке. Демонстрировать ККК надлежало в должном антураже – как светлячка, чудесные достоинства которого обнаруживаются только ночью. Например, попросить его, чтобы устроил Маше экскурсию по университетской энтомологической коллекции. Мужчина, воспламененный высокой целью, неотразим для русских девушек. Им даже не столь важно, в чем цель состоит. И пусть это лучше будет открытие нового вида чешуекрылых, нежели борьба с тираническим режимом. Но яйцекладущий энтузиаст науки, конечно, не выдержит конкуренции с живородящим Листвицким, а проблемы чешуекрылых – с темой народного страдания. Поэтому другая часть плана заключалась том, чтобы Алешу из состязания убрать.