– Это хорошая свалка! – заявила Лупе. – Скажи Варгасу, Хуан Диего, что мы любим эту свалку. С Варгасом и человеком-попугаем мы закончим в «Потерянных детях»! – закричала Лупе, но Хуан Диего ничего не перевел, он молчал. – Давайте сделаем рентген, – сказал мальчик. Он просто хотел все узнать о своей ноге. – Варгас думает, что нет смысла оперировать твою ногу, – сообщила ему Лупе. – Варгас считает, что, если кровоснабжение нарушено, ему придется ампутировать ее! Он думает, что ты не сможешь жить в Герреро с одной ногой или хромым! По всей вероятности, Варгас считает, что твоя нога заживет сама по себе под прямым углом – навсегда. Ты снова будешь ходить, но только через несколько месяцев. Ты навсегда останешься хромым – вот что он думает. Варгас удивляется, почему здесь этот человек-попугай, а не наша мать. Скажи ему, что я знаю его мысли! – закричала Лупе брату. Хуан Диего кивнул: – Я скажу вам с ее слов, о чем вы думаете. И он выложил Варгасу все, что говорила Лупе, выразительно помолчав, прежде чем перевести это на английский для Эдварда Боншоу. Варгас заговорил с братом Пепе, как будто они были одни: – Ваш ребенок со свалки говорит на двух языках, а его сестра читает мысли. В цирке им было бы лучше, Пепе. Они не должны жить в Герреро и работать на свалке. – Цирк? – произнес Эдвард Боншоу. – Он сказал «цирк», Пепе? Они же дети! Они не животные! Действительно ли детский приют может позаботиться о них? Мальчик – калека! Девочка не может говорить! – Лупе много говорит! Она чересчур говорлива, – сказал Хуан Диего. – Они не животные! – снова повторил сеньор Эдуардо. Возможно, именно слово «животные» (даже по-английски) заставило Лупе внимательнее присмотреться к человеку-попугаю. О-о, подумал брат Пепе. Да поможет нам Бог, если сумасшедшая девочка прочитает его мысли! – Цирк обычно заботится о своих детях, – сказал доктор Варгас по-английски айовцу, мимоходом взглянув на убитого горем Риверу. – Эти дети могут выступать в интермедии… – В интермедии! – возопил сеньор Эдуардо, заламывая руки; возможно, именно так он заламывал руки, когда был семилетним мальчиком, потому что Лупе увидела его таким и начала плакать. – О нет! – всхлипнула Лупе и прижала руки к глазам. – Еще что-то прочла? – с напускным безразличием спросил Варгас. – Эта девочка действительно читает мысли, Пепе? – спросил Эдвард. О, надеюсь, не сейчас, подумал Пепе, а вслух сказал: – Мальчик научился читать на двух языках. Мы можем помочь мальчику – подумать о нем, Эдвард. Девочке мы помочь не можем, – тихо добавил Пепе по-английски, хотя Лупе не услышала бы его, даже если бы он сказал это на español. Девочка снова закричала: – О нет, нет! Они застрелили его собаку! Его отец и дядя – они убили бедную собаку человека-попугая! – проверещала Лупе своим сиплым фальцетом. Хуан Диего знал, как его сестра любит собак; она либо не могла, либо не хотела больше говорить – она безутешно рыдала. – А сейчас что происходит? – спросил Хуана Диего айовец. – У вас была собака? – спросил мальчик сеньора Эдуардо. Эдвард Боншоу упал на колени. – Пресвятая Богоматерь милостивая – благодарю тебя за то, что ты привела меня туда, где мне место! – воскликнул новый миссионер. – Думаю, у него была собака, – сказал по-испански доктор Варгас Хуану Диего. – Собака умерла – кто-то застрелил ее, – как можно тише произнес мальчик. Из-за плача Лупе и громогласных благодарений айовца Деве Марии маловероятно, чтобы кто-то еще слышал короткий диалог – или что-то вроде того – между врачом и пациентом. – Вы знаете кого-нибудь в цирке? – спросил Хуан Диего доктора Варгаса. – Я знаю человека, которого ты должен узнать в свое время, – сказал Варгас. – Нам нужно подключить твою мать… – Варгас увидел, как Хуан Диего инстинктивно закрыл глаза. – Или, может быть, Пепе… нам нужно его одобрение этой идеи, если не согласие твоей мамы. – El hombre papagayo… – начал Хуан Диего. – Я не лучший вариант для конструктивного разговора с человеком-попугаем, – перебил своего пациента доктор Варгас. – Его собака! Они застрелили его собаку! Бедная Беатрис! – рыдала Лупе. Несмотря на неестественную и невоспринимаемую речь Лупе, Эдвард Боншоу смог разобрать слово «Беатрис». – Ясновидение – это дар от Бога, Пепе, – сказал Эдвард своему коллеге. – Девочка действительно провидица? Вы употребляли это слово. – Забудьте о девочке, сеньор Эдуардо, – тихо проговорил брат Пепе, опять же по-английски. – Подумайте о мальчике – мы можем спасти его или помочь ему спастись. Мальчик спасаемый. – Но девочке что-то известно… – начал айовец. – Это «что-то» не поможет ей, – быстро сказал Пепе. – Разве сиротский приют не может принять этих детей? – спросил брата Пепе сеньор Эдуардо. Пепе беспокоили монахини в «Потерянных детях»; дело даже не в том, что им могли не понравиться дети свалки, – заведомой проблемой была Эсперанса, их мать-уборщица-подрабатывающая-по-ночам. Но Пепе лишь сказал: – Sí, «Niños Perdidos» примет детей. И тут Пепе сделал паузу – он гадал, что сказать дальше, и сомневался, стоит ли это говорить. Никто из них не заметил, когда Лупе перестала плакать. – El circo, – произнесла ясновидящая, указывая на брата Пепе. – Цирк. – Что насчет цирка? – спросил Хуан Диего сестру. – Брат Пепе считает, что это хорошая идея, – ответила Лупе. – Пепе считает, что цирк – хорошая идея, – сказал всем Хуан Диего на английском и испанском языках. Но Пепе не выглядел таким уж уверенным на сей счет. На этом разговоры временно прекратились. Просвечивание рентгеновскими лучами заняло много времени, в основном потому, что пришлось долго ждать заключения рентгенолога; ожидание настолько затянулось, что уже не оставалось сомнений относительно того, какой будет результат. (Варгас уже подумал об этом, а Лупе уже поделилась со всеми его мыслями.) Пока ждали ответа от рентгенолога, Хуан Диего решил, что ему на самом деле нравится доктор Варгас. Лупе пришла к несколько иному выводу: девочку в основном восхищал сеньор Эдуардо – и не только из-за того, что случилось с его собакой, когда ему было семь лет. Девочка так и заснула, положив голову на колени Эдварду Боншоу. То, что всевидящий ребенок привязался к нему, укрепило в новом учителе благое намерение; айовец смотрел на брата Пепе с таким видом, как будто хотел сказать: «И вы считаете, что мы не можем спасти ее? Конечно можем!» О Господи, молился Пепе, какой опасный путь ждет нас впереди, полный безумия и неизвестности! Пожалуйста, направь нас! Доктор Варгас, сидевший рядом с Эдвардом Боншоу и братом Пепе, слегка коснулся головы спящей девочки. – Я хочу взглянуть на ее горло, – пояснил молодой врач. Он сказал им, что попросил свою медсестру связаться с коллегой, чей офис также находился в больнице «Cruz Roja». Доктор Гомес была специалистом по уху, горлу и носу – было бы идеально, если бы она могла взглянуть на гортань Лупе. Но если доктор Гомес не сможет сама посмотреть, то она, по крайней мере, одолжит Варгасу необходимые инструменты. Там нужны были особая лампочка и маленькое зеркало, которое приставлялось к задней стенке горла. – Nuestra madre, – сказала Лупе во сне. – Наша мать. Пусть осмотрят ее горло. – Она не проснулась – Лупе всегда разговаривает во сне, – сказал Ривера. – О чем она говорит, Хуан Диего? – спросил мальчика брат Пепе. – О нашей матери, – ответил Хуан Диего. – Лупе может читать ваши мысли даже во сне, – предупредил он Варгаса. – Расскажите мне, Пепе, побольше о матери Лупе, – предложил Варгас. – Ее мать говорит так же неразборчиво, но не всегда, – ее невозможно понять, когда она волнуется или когда молится. Но Эсперанса, конечно, опытней, – попытался дать намек Пепе, не уточняя, что именно он имел в виду. Он изо всех сил старался объясниться как на английском, так и на испанском. – Когда Эсперанса хочет, ее все понимают – иногда она доступна для понимания. Время от времени Эсперанса работает проституткой! – выпалил Пепе, убедившись, что Лупе все еще спит. – А этот ребенок, эта невинная девочка – она ведь никому не может сообщить, что она имеет в виду, кроме как своему брату. Доктор Варгас посмотрел на Хуана Диего, который просто кивнул; Ривера тоже кивнул – хозяин свалки кивал и плакал. Варгас спросил Риверу: – Когда она была младенцем и когда она была маленьким ребенком, у Лупе были какие-либо расстройства дыхания – что-нибудь, о чем вы можете вспомнить? – У нее был круп, она кашляла и кашляла, – всхлипывая, сказал Ривера. Когда брат Пепе посвятил Эдварда Боншоу в историю с крупом у Лупе, айовец произнес: – Но ведь крупом болеют многие дети. – Ее сиплость – вот что обращает на себя внимание. Это явный признак напряжения голосовых связок, – медленно сказал доктор Варгас. – Мне нужно посмотреть горло Лупе, гортань, голосовые связки. Эдвард Боншоу, с ясновидящей девочкой, спящей у него на коленях, словно окаменел. Казалось, его захлестнула грандиозность взятых на себя обетов и в те же мятежные миллисекунды укрепила его: тут была и его преданность святому Игнатию Лойоле, по какой-то безумной причине объявившему, что он пожертвует жизнью, ради того чтобы уберечь от грехов одну лишь проститутку на одну лишь ночь; тут были два одаренных ребенка, стоявшие на пороге либо опасности, либо спасения – притом оба; а теперь тут был еще и человек науки, молодой доктор – атеист Варгас, озабоченный лишь тем, чтобы осмотреть горло ребенка-медиума, его гортань, голосовые связки… О, какие тут были сокрыты возможности для схоласта, какие острые коллизии! В этот момент Лупе и проснулась или – если она уже не спала какое-то время – открыла глаза.