– Возможно, к ночи все ужасы закончатся, и этот дом превратится в самую заурядную недвижимость. – Эйнштейн загадочно улыбнулся. – У тебя есть какой то план? – Это не было надеждой в полной мере, это была лишь тень надежды, но сжимавшие Варю тиски страха немного разжались. – Есть, но мне нужно будет смотаться в город. Не волнуйся, Варвара, я вернусь ближе к вечеру, еще засветло. И если до наступления полночи у нас с тобой ничего не получится, мы уедем из этого дома. Договорились? – Договорились. – Тиски разжались еще чуть чуть. Эйнштейн не собирается ее бросать. А кроме того, для реализации его плана не нужно дожидаться ночи – и это самое главное. – Ну, я поехал, – он встал. – А ты пока постарайся выспаться. Тебе еще понадобятся силы… Ворон уехал в полдень: забросил дорожную сумку на заднее сиденье джипа, посмотрел на вышедшую на крыльцо Варю. У него был странный взгляд: точно он принял решение, о котором уже сожалеет, точно ему не хочется уезжать. Варя тоже не хотела, чтобы он уезжал. До того сильно, что готова была просить его об этом. Не судьба. Они уже пробовали начать все сначала – у них ничего не получилось. Его решение – единственно правильное, у них разные дороги, и дороги эти больше никогда не пересекутся. Если только… Слова уже готовы были сорваться с губ, но Варя сдержалась, до боли прикусила губу, вместо того, что хотелось сказать больше всего на свете, с губ сорвалось: – Всего хорошего. – Варя, – Ворон обернулся, сделал шаг к крыльцу, но остановился, посмотрел снизу вверх, – ничего не бойся. У тебя все будет хорошо. Может быть, все и было бы хорошо, если бы он остался. Но он уезжает, потому что она посмела посягнуть на самое святое для любого мужчины – его честолюбие. – Да, Влад, я надеюсь. Он ничего не сказал, сел в джип и уехал. Навсегда из этого дома, навсегда от нее. Вода в Чертовом озере была маслянисто черной, как нефть. Варя зачерпнула пригоршню, плеснула себе в лицо, смывая непрошеные слезы… Эйнштейн приехал в шестом часу, озабоченно посмотрел на вышедшую навстречу Варю, спросил: – Ну, ты как? – Нормально. На всякий случай уже собрала вещи. – Ворон? – Уехал пару часов назад. – Значит, все таки уехал. – Эйнштейн задумчиво посмотрел на петляющую среди сосен дорогу. – Ты говорил про какой то план, – напомнила Варя. – Да, план, – он рассеянно кивнул. – Давай войдем в дом, я тебе кое что покажу. Они сидели за кухонным столом – последнее время кухня казалась Варе самым безопасным местом в доме, – перед ней лежала истрепанная, совершенно ветхая не то книга, не то тетрадь, пожелтевшие от времени страницы которой были исписаны мелким, торопливым почерком. – Что это? – Варя перевела взгляд с тетрадки на Эйнштейна. – Это дневник приказчика Артемия Поклонского, и в нем есть ответы на все наши вопросы. – Поклонского?.. – Да, предка Владимира Леонидовича Поклонского и потомка Пантелея Поклонского. – Кто такой Пантелей Поклонский? – Помнишь, я рассказывал о художнике, состоявшем на службе у Себастьяна Гуано? – Эйнштейн в нетерпении подался вперед. – Того, что написал портрет Барбары? – Да. – И чем сможет помочь нам дневник его правнука? – Я прочел этот дневник. – Эйнштейн понизил голос, словно их мог кто то подслушать. – Потратил почти сутки на расшифровку этих каракулей. Зато теперь я точно знаю, куда исчезла Барбара и почему она не может обрести покой. – Почему? – спросила Варя и поежилась. – Артемий Поклонский в своем дневнике пересказывает историю, которую перед своей смертью поведал ему прадед. Этот дом начали строить в конце семнадцатого века. Гуано хотел жить в настоящем дворце. Он сам лично начертил план дома. Загвоздка была только в одном – нужно было найти строителей, способных воплотить его мечту в жизнь. Местные мужики ничего сложнее деревянных изб складывать не умели, и он выписал мастеров из самой Москвы. Посулил очень большие деньги, но и за работу спрашивал строго. В дневнике написано, что двоих провинившихся подмастерьев из местных он собственноручно запорол до смерти. Каменщики заложили фундамент дома, а тот то ли просел, то ли вообще развалился, доподлинно неизвестно. В общем, все пришлось переделывать заново, а это дополнительные стройматериалы и, что самое главное, время. Когда такая же ерунда случилась и во второй раз, Гуано собрал московских мастеров и пригрозил им четвертованием, если подобное снова повторится. И тогда самый старший из каменщиков сказал, что для того, чтобы дом стоял нерушимо, нужна строительная жертва. – Какая жертва? – спросила Варя шепотом. – Строительная. – Эйнштейн, нетерпеливо поморщился. – Это очень древний ритуал. В те времена он был широко распространен в Европе. В основание дома или под его порог замуровывалась жертва. Это могли быть овощи, зерно, иногда горшок с монетками, но чаще всего в жертву приносилось какое нибудь животное. А в особо серьезных случаях в стену дома заживо замуровывались люди. – Господи, какая дикость… – От услышанного, казалось, померк даже солнечный свет, на кухне, до этого обжитой и вполне комфортной, стало неуютно. – Это для тебя дикость, а наши пращуры верили, что жертва после своей смерти становится духом хранителем дома и что с таким хранителем ни дому, ни его обитателям ничто не угрожает. Нетрудно догадаться, что Гуано выбрал самую надежную жертву. Угадай – какую. – Человеческую? – Варя достала из кармана ингалятор. – Ты думаешь, они замуровали в стену дома Барбару? – Я уверен в этом. В дневнике так и написано. – Но почему именно ее?! Ты же говорил, что Гуано ее любил. – Может, и любил, но собственные прихоти были ему дороже. К тому же изначально он не планировал приносить в жертву Барбару. Просто так получилось. – Как это – просто так получилось? – Варя вдохнула лекарство из ингалятора. – Видишь ли, у славян было поверье, что строительной жертвой должен стать первый человек, который подойдет в означенный день к дому. Несчастная Барбара оказалась первой. Варя зажмурилась, спросила после долгой паузы: – Скажи, а откуда об этом узнал Пантелей Поклонский? – Скорее всего, он оказался случайным свидетелем. Важно не это, важно, что нынешний дом построен на старом фундаменте. – Она все еще здесь?.. – Ладони мгновенно взмокли. Кажется, ингалятор не помог. – Да, она все еще здесь, и дух ее жаждет мщения или упокоения. Опираясь о стол, Варя медленно встала. Эйнштейн поймал ее за руку: – Ты куда? – За вещами. Ты отвезешь меня в город? – Подожди, присядь. Есть другой вариант. – Он не отпускал ее руку. – Мне не нужны варианты, – затрясла она головой. – Я хочу отсюда уехать! – Мы можем ей помочь! – Эйнштейн тоже встал. – Помочь женщине, погибшей триста лет тому назад? Как?! – Я знаю, где она замурована. Это в подвале… – Замолчи! Я не хочу ничего слышать. – Варя выдернула свою руку. – Нам нужно просто найти ее останки и похоронить по человечески. Поверь, Барбара хочет именно этого. – Я не пойду в подвал… – Варя, как ты думаешь, каково это – оказаться заживо замурованной, сходить с ума от ужаса и отчаяния? – спросил Эйнштейн очень тихо. – А потом, уже после мучительной смерти, стать пленницей этого дома и не иметь надежды на спасение души? – Почему я? – Потому что в тебе ее кровь! Заклятье можно сломать только кровным родством. – Она меня ненавидит. – Она всех ненавидит, даже саму себя. Она мучается. Варя, еще есть время, подумай. – Там что то ужасное, в том подвале, – она сжала ладонями виски. – Я боюсь. – Не бойся, я все приготовил. У меня с собой святая вода, она на время успокоит дух Барбары. Для нас главное – добраться до ее останков. Варя, посмотри, на улице еще светло, а в подвале проведено электричество. Днем у призрака нет силы, а до ночи мы управимся. Варя согласилась. Все, что рассказал Эйнштейн, было намного ужаснее самых страшных ее кошмаров, но она все равно спустилась вслед за ним в подвал. В тот самый подвал, в котором тринадцать лет назад едва не умерла… Она не помнила, как он выглядел в то время, но сейчас это был самый обычный подвал, ярко освещенный, со свежеоштукатуренными стенами и почти стерильной чистотой. – Видишь, здесь нет ничего страшного. – Эйнштейн успокаивающе обнял ее за плечи.