— А я держу тебя под контролем? — Иногда, Дункан, ты кажешься мне просто шутом. — Если я не смогу смеяться над собой, я и вправду пропаду. — Смеяться и над твоими потугами на шутку? — В первую голову, — он повернулся к ней и положил руку на ее левую грудь, чувствуя, как под его ладонью твердеет сосок. — Ты знала, что меня никогда не отнимали от груди? — Никогда за все эти… — Ни разу. — Я могла бы и догадаться, — по ее губам скользнула улыбка, а через мгновенье они оба смеялись, обнимая друг друга, не в силах остановиться. Потом Мурбелла заговорила: — Проклятье, проклятье, проклятье… — Проклятье кому? — его смех умолк, они отстранились друг от друга. — Не кому — чему. Проклятье судьбе! — Не думаю, что судьбе есть до этого дело. — Я люблю тебя, но я не должна этого делать, если хочу стать порядочной Почтенной Матерью. Ему не нравились такие размышления: уж слишком они напоминали жалость к самой себе. Тогда — шути! — Ты никогда не была порядочной, — он гладил ее живот. — Я порядочная! — Когда тебя создавали, об этом слове просто забыли. Она оттолкнула его руку и села, глядя на него: — Почтенные Матери не должны любить. — Я это знаю. Неужели моя боль выдала себя?.. Она слишком глубоко погрузилась в свои собственные тревоги: — Когда я дойду до Агонии Спайса… — Любовь моя! Мне не нравится идея какой-либо агонии, связанной с тобой! — Как я могу избежать этого? Я — как пуля в стволе. Вскоре мне придадут нужную скорость, и тогда я буду продвигаться очень быстро. Он хотел отвернуться, но ее взгляд притягивал его. — Это правда, Дункан. Я чувствую это. В какой-то мере это похоже на беременность. Существует момент после которого слишком рискованно ее прерывать. Приходится с этим смириться. — Итак, мы любим друг друга! — стараясь переключить мысли — с одной опасности на другую. — А они это запрещают. Он взглянул на глазки камер: — Сторожевые псы следят за нами, и у них острые клыки. — Я знаю. Я сейчас говорю с ними. Моя любовь к тебе не недостаток. Недостаток — их холодность. Они такие же, как Чтимые Матры! Головоломка, в которой нельзя двигать один из фрагментов. Он хотел выкрикнуть это, но те, кто сейчас слушал его, могли уловить больше, чем было сказано словами. Мурбелла была права. Опасно думать, что можешь провести Почтенных Матерей. Что-то мелькнуло в ее глазах, когда она взглянула на него. — Как странно ты сейчас выглядел… Он узнал в ней Почтенную Мать, которой она собирается стать. Гони прочь эти мысли! Мысли о странностях его воспоминаний иногда отвлекали ее. Она думала, что его предыдущие инкарнации делали его в чем-то похожим на Почтенных Матерей. — Я умирал столько раз… — Ты это помнишь? Каждый раз один и тот же вопрос. Он покачал головой, не решившись сказать ничего, что могли бы по-своему интерпретировать сторожевые псы. Только не смерти и возрождения. Повторения смягчили яркость. Временами он даже не давал себе труда занести эти воспоминания в свой тайный банк данных. Нет… там содержались неповторимые встречи с людьми, долгий перечень узнаваний. Шиана говорила, что это ей и нужно от него. «Подробности жизни, мелкие детали. Это то, что нужно всякому артисту». Шиана сама не знала, чего просила. Все эти когда-то жившие и встретившиеся ему на пути люди создавали новые значения. Построения внутри построений. Крохотные детали приобретали огромную значимость, одна мысль о том, чтобы поделиться ими с кем-либо, вызывала отчаянье… даже если это была Мурбелла. Прикосновение руки к моей руке. Смеющееся личико ребенка. Блеск в глазах нападающего. Бесчисленное количество мелочей. Знакомый голос, говорящий: «Мне просто хочется задрать лапки кверху и расслабиться. Не заставляй меня двигаться.» Все это стало частью его самого. Все они вросли в его память, в его характер. Он никому не сумел бы объясните, чем стали для него эти мелочи. Не глядя на него, Мурбелла сказала: — В твоих жизнях было много женщин. — Никогда не считал. — Ты любил их? — Они умерли, Мурбелла. Все, что я могу тебе сказать — то, что в моем прошлом не было ревнивых призраков. Мурбелла погасила светильники. Он закрыл глаза, ощущая подкрадывавшуюся к ним тьму; Мурбелла скользнула в его объятия. Он крепко прижимал ее к себе, зная, что это нужно ей, но мысли его текли своим чередом. Старое воспоминание — учитель-ментат: «Все наиболее важное может стать неважным за мгновение, разделяющее два удара сердца. Ментатов должны радовать такие мгновения» Он не ощущал радости. Все эти прожитые жизни вступали в нем в конфликт с системой ценностей Ментата. Ментат вступал во Вселенную в невинности неведения. Ничего старого, ничего нового, ничего фиксированного — ничего, что было бы действительно известно. Ты был сетью и существовал только для того, чтобы оценить улов. Что же не проходило? Какую мелкую сеть я использовал для этого? Таков был взгляд Ментата. Но не было способа, с помощью которого Тлейлаксу могли бы вложить в гхолу-Айдахо все клетки прежних инкарнаций. В их коллекции его клеток должно было чего-то не хватать. Но в моей памяти нет провалов. Я помню их все. Он был вневременной сетью. Вот так я и вижу этих людей… сквозь сеть. Это было единственным объяснением, которое могло предложить сознание Ментата, и если бы Сестры узнали об этом, они пришли бы в ужас. Не имеет значения, как горячо он будет отрицать это; они скажут: «Новый Квизац Хадерах! Убейте его!» Так поработай на себя, Ментат! Он знал, что собрал большую часть кусочков мозаики, но они все еще не складывались в столь ценимую Ментатом совокупность вопросов — Ах-ха! Игра, в которой один из элементов головоломки нельзя двигать. Оправдания необычному поведению. «Они хотят, чтобы мы добровольно участвовали в их снах!» Искать пределы! Люди могут удерживать равновесие на довольно странной почве.