— В этом есть некоторая грубая решимость. Она говорит, что решительный выбор укрепляет душу и дает чувство подлинности — поддержку в стрессовой ситуации. Ты согласен, Ментат мой? — Ментат не твой, — но в его голосе не было силы. Мурбелла рассмеялась и снова откинулась на подушки: — Ты знаешь, чего хотят от нас Сестры, Ментат мой? — Им нужны наши дети. — О нет, гораздо большее! Они хотят, чтобы мы стали добровольными участниками их сна. Еще один элемент мозаики! Но кто иной, кроме Бене Джессерит, знал этот сон? Сестры были актрисами, они всегда играли, не позволяя ничему естественному пробиться сквозь их маски. Реальный человек был словно бы заточен в них; реальные чувства отмерялись по капле. — Почему она хранит эту старую картину? — спросила Мурбелла. Айдахо почувствовал, что желудок у него сжимается. Одрейд принесла ему голографическое изображение картины, которую держала в своей спальне. «Домики Кодервилля» Винсента Ван Тога. Разбудив его в каком-то жутком часу ночи почти месяц назад. — Ты спрашивал о том, что привязывает меня к человечеству? Так вот оно, — голограмма появилась перед его мутными от сна глазами. Он сел и уставился на изображение, пытаясь понять. Что с ней было не так? В голосе Одрейд был такой восторг… Она оставила голограмму в его руках, выключив свет; комната начала внушать странное ощущение — множество острых углов, множество жестких линий, все отдает чемто еле уловимо механическим — как, вероятно, и должно быть в не-корабле. Где Мурбелла? Они ложились спать вместе… Он сосредоточился на голограмме; она странно трогала его, словно связывала его с Одрейд. Ее связь с человечеством? Голограмма казалась его ладоням холодной. Она взяла ее из его ладоней и поставила на столик у кровати. Он продолжал смотреть на картину, пока она искала стул и усаживалась у его изголовья. Усаживалась? Что-то принуждало ее находиться рядом с ним! — Эта картина была написана сумасшедшим на Старой Земле, — сказала она, почти прижимаясь щекой к его щеке, пока они оба разглядывали копию картины, — Посмотри на нее! Зафиксированное состояние человека. В ландшафте? Да, будь все проклято. Она была права. Он устремил взгляд на голограмму. Эти великолепные краски не просто краски. Все в целом, общее впечатление. — Большинство современных художников посмеялись бы над тем, как он создавал это, — сказала Одрейд. Неужели она не может помолчать, пока он смотрит на это? — Человеческое существо как лучший из записывающих приборов, — продолжала Одрейд, — Человеческая рука, человеческий взгляд, суть человеческая сфокусированы в сознании одного человека, который искал предела возможностей. Предел возможностей. Еще один осколок… — Ван Гог создал это, пользуясь примитивными материалами и оборудованием, — ее голос звучал так, словно она была пьяна. — Пигменты, знакомые даже пещерному человеку! Изображение на холсте, который мог быть сделан его собственными руками. Возможно, и свои инструменты он сделал сам из меха и стеблей. Она коснулась поверхности голограммы — тень ее пальца закрыла высокие деревья: — Культурный уровень по нашим меркам — на грани дикости, но — видишь, что он создал? Айдахо почувствовал, что должен что-то сказать, но слова застряли в горле. Где Мурбелла? Почему ее нет здесь? Одрейд отстранилась, и следующие слова ее, показалось ему, врезались в него, как раскаленные шипы: — Эта картина говорит о том, что мы не можем подавить дикости, особенности, которая будет проявляться в людях, как бы мы не пытались этого избежать. Айдахо оторвал взгляд от голограммы и пристально посмотрел на губы Одрейд — а она продолжала говорить: — Винсент сказал нам кое-что важное о наших приятельницах в Рассеянии. Этот художник, умерший так давно? О Рассеянии? — Они там делали и делают то, что мы не можем даже представить себе. Дикость! Взрывное увеличение популяции Рассеяния убеждает в этом. Мурбелла вошла в комнату и остановилась за спиной Одрейд. Она была в мягкой белой рубахе, босая; волосы ее были влажными. Итак, вот, значит, где она была. В душе. — Преподобная Мать? — голос Мурбеллы был сонным. Одрейд не обернулась к ней — только слегка повернула голову: — Чтимые Матры считают, что они могут предупредить и взять под контроль любое проявление дикости. Какая глупость. Они не могут контролировать это даже в себе. Мурбелла подошла ближе и встала в ногах постели, вопросительно взглянув на Айдахо: — Похоже, я пришла на середине разговора. — Равновесие, вот в чем ключ, — сказала Одрейд. Айдахо был по-прежнему сосредоточен на Преподобной Матери. — Разумные существа могут удерживать равновесие на весьма странной почве, — говорила Одрейд. — Даже на непредсказуемой в своем поведении… Это называется «попасть в тон». Великие музыканты это знают. Те люди, которые занимались серфингом на Гамму в дни моего детства также знали это. Некоторые волны сбрасывают тебя, но ты готов к этому. Ты поднимаешься снова, и все повторяется. Безо всякой на то причины Айдахо вспомнил другую фразу Преподобной Матери: «У нас нет складов или свалок. Мы перерабатываем все.» Переработка. Снова и снова. Круг. Части круга. Кусочки мозаики. Он гнался за случайностями, а потому понимал это лучше. Такой путь не для Ментата. Переработка — Иная Память не была складом, но чем-то, что они считали переработкой. Это означало, что они пользовались своим прошлым только для того, чтобы изменить и обновить его. Попадание в тон. Странная иллюзия для того, кто утверждал, что избегает музыки. Вспоминая, он ощущал мысленно создаваемую мозаику. Но с головоломкой что-то было неладно. Ни один элемент не подходил к другому. Случайные осколки, которые возможно, вовсе не были частью единого целого. Но ведь были же! Голос Преподобной Матери продолжал раздаваться в его памяти. Значит, есть что-то еще. — Те, кто знает это, проникают в самую суть, — говорила Одрейд, — Они предупреждают, что невозможно думать о том, что делаешь. Это верный способ прийти к неудаче. Просто делай! Не думай. Делай. Он чувствовал хаос. Ее слова привели его к иным источникам, нежели обучение Ментата. Шуточки Бене Джессерит. Одрейд сделала это намеренно, рассчитывая на определенный эффект. Куда подевалось то расположение, которое она временами прямо-таки излучала? Могло ли ее всерьез заботить благополучие того, с кем она так обращалась? Когда Одрейд покинула их (он едва заметил ее уход), Мурбелла села на постель и расправила рубаху на коленях. Разумные существа удерживают равновесие даже на весьма странной почве. Движение в его сознании: кусочки мозаики, пытающиеся образовать построение. Он чувствовал волнение во Вселенной. Та странная пара в его видении? Они были частью новой волны. Он знал это, но не смог бы сказать, почему. Что там говорили о себе Бене Джессерит? «Мы изменяем старые образы и верования.» — Посмотри на меня! — сказала Мурбелла. Голос? Не совсем, но теперь он был уверен, что она, попыталась воспользоваться им, а ведь она не сказала, что они обучали ее этому ведьмовству. Он увидел что-то странное, чужое в ее зеленых глазах — что-то, что подсказало ему: она думает о своих прежних связях. — Никогда не пытайся стать умнее Бене Джессерит, Дункан. Было ли это сказано для наблюдателей? Он не был уверен в этом. В ее глазах было знание, словно бы запускавшее в него когти. Он чувствовал, как оно растет в ней, как интеллект Мурбеллы растет подобно плоду в ее чреве. Голос! Что они делают с ней? Глупый вопрос. Он знал, что они делают. Они отнимают ее у него, превращая ее в Сестру. Больше не моя возлюбленная, моя прекрасная Мурбелла. Почтенная Мать, отстранение просчитывающая все свои действия. Ведьма. Кто может любить ведьму? Я и буду любить всегда. — Они подкрались к тебе со спины и поймали тебя в ловушку, чтобы использовать в собственных целях, — сказал он. И увидел, что его слова возымели действие. Она словно прозрела и воочию увидела эту ловушку. Бене Джессерит были так чертовски умны! Они заманили ее в силки, показывая картинки столь же завораживающие, как сила, привязывающая ее к нему. А осознание этого могло только разъярить Чтимую Матру. Мы ловим в ловушки других! Но не они нас! Но Бене Джессерит это сделали. Они принадлежали к другой группе. Почти Сестры. К чему отрицать это? И она хотела получить их возможности. Она хотела, чтобы закончились эти испытания и началось настоящее учение — то, которое она чувствовала вне корабля. Неужели она не знает, почему ее до сих пор продолжают испытывать? Они знают, что она все еще сопротивляется их ловушке. Мурбелла выскользнула из рубашки и скользнула в постель. Не касаясь его. Но сохраняя это настороженное ощущение близости их тел. — Изначально они хотели, чтобы я держал под контролем для них Шиану, — сказал он. — Как меня?