Они отправились на летнюю кухню. Марк нарезал и обжарил лук, а Николь тем временем размышляла. Какие же сложные создания люди! Не просто хорошие или плохие. Взять того же Чана или Жиро, который теперь обезумел от горя. – Если вернется Чан, нам будет опасно здесь оставаться, – сказала Николь. – Он неплохой человек, но теперь я… – Ты что-то слышала? – Марк повернулся и посмотрел на нее. – У Лан получила письмо. Именно она предложила мне уехать во Францию. – Ей можно доверять? – В этом я не сомневаюсь. Она говорит, что Чан вернется не скоро. Хотя Николь защищала Чана, она видела его жестокость, и это ее пугало. – Мне нужно уезжать, но, когда я вернусь, мы подумаем о том, чтобы перевезти тебя во Францию. Как ты на это смотришь? На глаза Николь навернулись слезы. – Прошу, не уезжай снова. Марк обнял ее: – Я должен. Ты же знаешь это. Мы на войне. Вьетминь пока не слишком обосновался тут, но мы планируем организовать операцию на юге. Мне нужно быть в Сайгоне, а потом, как я и говорил, в России. – Не хочу даже думать об этой поездке в Россию. – Николь отстранилась. – С тобой все будет хорошо? – Не стану обманывать и говорить, что это безопасно. Русские поддерживают Вьетминь, снабжают оружием и прочим. Нам нужно узнать, что еще они делают. Кого скрывают. Николь опустила голову, стараясь сдержать слезы. – Не переживай. Если ты передумаешь насчет Франции, у меня есть друзья в Америке, которые помогут. – Он приподнял ее голову и поцеловал во влажные от слез щеки. – Я уеду ненадолго, хотя потом пропаду на несколько месяцев. Но к тому времени мы что-нибудь решим с твоим отъездом. Николь посмотрела в глаза Марку, молясь, чтобы все вышло, как он сказал. – Если тебе понадобится уехать, прежде чем я приготовлю для тебя место, тогда поезжай во Францию и оставь адрес в американском посольстве в Париже. А еще лучше – отправляйся к Лизе. Она живет в Нарбонне, на рю-де-Арт, рядом с каналом. – Он достал клочок бумаги. – Вот ее адрес. Я пришлю тебе денег. – Мне нужно вернуться в дом и поискать детские вещи, которые прибрала Лиза. – Мы скоро этим займемся, а пока оставайся здесь и жди моего возвращения. Я уезжаю на неделю или две. Николь вспомнила, как отважилась проделать тот ужасный путь на юг в одиночку и это ее чуть не убило. Возможно, в следующий раз она отправится во Францию, к Лизе, и скорее всего, очень скоро. Николь надеялась, что Марк будет рядом с ней. – Что бы ни случилось, я ни за что тебя не брошу. Не забывай. Пока я жив, мы будем вместе. И вот снова упоминание о смерти. Николь всей душой любила Вьетнам, здесь она родилась и провела всю свою жизнь. Будет сложно покидать места, которые так глубоко отпечатались в ее душе. Марка она тоже любила, и ей не нравилась сама мысль об отъезде, пока она не знала, где он. Внутри зарождался новый страх, куда более ужасный. Она найдет способ прожить эти темные дни, маячившие на горизонте, и не важно, куда он отправится. Главное, чтобы вернулся. – Береги себя, Марк. – Николь снова потянулась к нему. – Возвращайся поскорее. Часть четвертая Запах рыбы Октябрь 1953 года – май 1954 года Глава 32 Переодевшись в чистое французское платье, Николь надела симпатичные жемчужные серьги. Дождь закончился, на улице посвежело, а жара еще не достигла своего апогея. После недавнего ливня туда-сюда сновали люди, словно все решили поскорее выбежать на воздух. Велосипеды, трехколесные такси и пешеходы едва не сталкивались. Николь вышла на улицу, желая проверить, можно ли уже вернуться на виллу в их французский квартал за детскими вещами. Сливаясь с толпой, она прошла мимо пагоды и людей, тащивших чемоданы. Когда Николь добралась до перекрестка в конце Шелковой улицы, то увидела, что повсюду расхаживают французские полицейские. Не оглядываясь, она поспешила обратно в магазин. К вечеру все нормализовалось. Николь стояла на улице возле магазина с большой сумкой из парусины на широких лямках и с кожаными ремешками. Девушка ждала велорикшу, чтобы добраться до дома. Обернувшись, она посмотрела на ряды шелка – пурпурного, желтого, изумрудного, лазурного. Такие яркие, как и весь ее прекрасный магазин. Здесь она повидала много хорошего, но теперь следовало подумать о будущем. В более мирное время она могла воспитать ребенка во вьетнамском квартале, но с приближением Вьетминя и возможным возвращением Чана пришлось осознать всю опасность ситуации. Может, в Хюэ и не лучше, она сама видела, что собой представляют лагеря. Николь опустила сумку на тротуар и надавила на болевые точки поясницы, снимая боль. Когда небо окрасилось в индиго, она окинула улицу взглядом и приставила ладонь ко лбу, закрываясь от света закатного солнца. В переулке она увидела несколько куривших мужчин. Рядом, на тротуаре, женщина купала ребенка в ванночке, а старуха собирала свои пожитки в большую корзину, прекращая торговлю до завтра. Уже захлопнулись ставни нескольких магазинов, другие только закрывались. Ушел беззубый продавец вареного арахиса. Мимо проследовала девушка, и Николь уловила мускусные нотки ее духов. Из соседнего окна донеслось монотонное пение, которому она несколько секунд вторила. Когда Николь увидела выехавшего из-за деревьев велорикшу, ею овладела тоска. Пришлось признаться себе, что она будет тосковать. И все же Николь таила надежду, что все наладится. Одурманенная ароматами угля и имбиря, Николь замечталась. Сейчас ее даже не волновало возвращение Сильвии. Лучше сосредоточиться на беременности, подумала девушка и закрыла глаза, впитывая окружающую атмосферу. Марк любил ее, и лишь это имело значение. Николь открыла глаза, велотакси подъехало ближе. Она наклонилась за сумкой, увидела расстегнувшийся ремешок и потратила минуту на то, чтобы его поправить. Из переулка напротив выскользнули двое мужчин, но когда Николь подняла голову, то заметила, что они теперь в метре от нее. Такси остановилось, и оттуда вышел пассажир. Николь ахнула, когда перед ней во весь рост выпрямился Жиро, уставившись на нее своими водянистыми глазами. Она запаниковала и повернулась, желая убежать, но по обе стороны уже стояли те двое. Жиро прокашлялся: – Николь Дюваль. Вы арестованы. Вас проводят в Мезон Сентраль, где вы останетесь до суда. Она выдержала его взгляд. – В чем меня обвиняют? Суд по какому поводу? Жиро засмеялся и выпятил грудь. Ухмылка вышла полной презрения и в то же время усталости. – Вы сбежали из-под домашнего ареста, а еще предали Францию. – И долго вы знали, что я тут? – Скажем, вы были под наблюдением. Николь заморгала и осмотрелась по сторонам, ища спасения. Никого поблизости не оказалось, и она увидела его самодовольную ухмылку. – Но почему теперь? Разве вы не видите, что я жду ребенка? Я на пятом месяце беременности. Жиро оскалился, демонстрируя потемневшие зубы: – Я всегда знал, что ты вьетнамская шлюха. – Этот ребенок не имеет отношения к Вьетминю. – Расскажешь это судье. Когда у нее на запястьях сомкнулись наручники, Николь расправила плечи. Она не собиралась плакать перед этим ужасным человеком, но ее охватил настоящий страх. Девушка вспомнила все, что слышала о тюрьме Хоа Ло. Забираясь в такси вместе с Жиро, Николь заметно дрожала. * * * В первые сутки она старалась сохранять спокойствие, хотя слухи о Мезон Сентраль оказались правдивыми. Ночью там стоял жуткий запах прогорклого жира, а днем – гнилой рыбы. Через единственное крохотное оконце в камеру проникал свет, воздух был жарким и влажным, и Николь казалось, что она задыхается. Ее сердце отчаянно стучало. Она пыталась совладать с хаосом в мыслях, но лишь усталость могла притупить панику. Надо было поехать во Францию, когда У Лан впервые это предложила, сокрушалась Николь. Ее словно держали в клетке. Цепь от наручников крепилась к стене, а ноги удерживала металлическая скоба на полу возле ее бетонного спального места. В начале дня охранники-французы приносили металлическую миску с водой, но часто ее опрокидывали. Остальные женщины в ее крыле были вьетнамками. Николь пыталась поговорить с одной заключенной из соседней камеры – истощенной, со стеклянным взглядом, – но та сплюнула на пол и отвернулась. Николь не впервые слышала о жестокостях в колониях, но личного опыта у нее не было. На второй день заключения в этой тесной камере у нее разболелась спина. Хотелось подвигаться, чтобы уменьшить боль. Мочевой пузырь уже лопался, но она терпела – с такой частотой мочеиспускания, как у беременных, ей не всегда удавалось добраться до ведра вовремя. Приходилось испражняться под себя. Горло пересохло, и Николь боялась, что недостаток воды скажется на ребенке. «Почему это произошло теперь, когда Марк уехал?» – думала Николь. Будь он здесь, то непременно нашел бы способ вызволить ее, хотя бы по состоянию здоровья. Вспомнив прикосновения любимого, она чуть успокоилась, но следом пришло ужасное осознание – если он в скором времени не вернется в Ханой, ее будут судить и казнят и ребенок погибнет вместе с ней. С опухшим от слез лицом она взывала к охранникам. Ее бросало в жар, со лба ручьями стекал пот. Один охранник смягчился и принес немного воды, которую Николь тут же выпила. Она боялась лишь, что кошмарные условия пребывания в камере причинят ее малышу вред, и вспоминала лучшие времена, а когда одолевали сомнения, она молилась Богу о спасении. Мысли о еде вытесняли страхи. Дважды в день пленницам давали по небольшой миске бурого риса. Николь воображала, что ест любимые блюда – яйца-пашот в супе со шпинатом, жареную кукурузу и вкуснейшие пирожные. Но больше всего ей хотелось кофе со сгущенным молоком. С наступлением ночи дневная жара уступала место прохладе, до раннего утра на улицах с визгом дрались коты. Николь продрогла до костей. Она вертелась на бетонной лежанке, пытаясь найти удобное положение. Наконец устроившись, пусть и на пять минут, она все равно не могла уснуть из-за кошачьих воплей и резкого света фонаря у охранника. Через пять дней Николь отвели в небольшую затхлую комнату, якобы на допрос. Шли минуты. Скованная наручниками, она ждала. Кожа зудела, особенно на макушке, куда Николь не могла дотянуться. Минуты переросли в часы. Зуд стал нестерпимым. Чтобы отвлечься, Николь подняла голову и посмотрела на небольшой квадрат солнечного света, пытаясь представить, каково сейчас снаружи, но больше всего ей хотелось почесаться. Пребывая на грани истерики, она позвала охранника. Вместо него в комнату вошел Жиро с мерзкой ухмылкой на лице. Николь, замерев от страха, наблюдала, как он сел на табурет и широко расставил толстые ноги. Говорил он мало, покуривая «Голуаз блю». От сигаретного дыма в столь тесном пространстве ее замутило. Николь наклонила голову, чтобы спрятаться от него за стеной густых волос. Так он не видел отвращения на ее лице, да и она не знала, с каким выражением смотрит он. – Итак, – наконец произнес Жиро жестким, как наждак, голосом. – Что ты можешь нам рассказать? – Я ничего не знаю. Николь подняла голову и посмотрела в окно. Свет угасал, и комната словно бы сузилась, смыкаясь вокруг нее.