Он почти у цели. Теперь оставалось только надеяться, что не ошибся. Юноше потребовалось некоторое время, чтобы сориентироваться на поросшем низким кустарником острове, но в конце концов он узнал высокое строение с черепичной крышей, к которому в прошлый раз приводил его Натан. Лекарь замедлил шаги; он по-прежнему понятия не имел, что ожидало его внутри. Что, если мельницу охраняли? Он решил не заходить внутрь сразу, а заглянуть для начала в одно из окон. С трудом вскарабкался на кучу бревен, сложенную штабелем у стены, и добрался наконец к заколоченному окну. Оттянул одну из досок и стал вглядываться в сумрак, царивший внутри. Разглядеть удалось немного. Как и в прошлый раз, повсюду грудились мешки с мукой и пшеницей. В глубине со скрипом вращались громадные жернова, приводимые в движение водяным колесом, установленным с обращенной к реке стороны. Симон хотел уже отвернуться, как в глаза ему бросился очень уж большой мешок, который, судя по всему, свалился из общей кучи и теперь валялся бесхозный посреди пола. И мешок этот шевелился. Симон поморгал и присмотрелся. Действительно! Громадный мешок метался и дергался. Только теперь лекарь понял, что это был не мешок вовсе, а человек, связанный в тугой кокон. Когда этот кокон снова метнулся в сторону, Симон смог разглядеть лицо. И с огромным трудом подавил крик. На полу лежала Магдалена. Волосы у нее были мокрые и растрепанные, лицо бледное, и сама она дрожала всем телом. Но в глазах ее метался гневный огонь, от чего Магдалена напоминала пойманную рысь. В следующую секунду из затемненного угла выступили несколько человек. Двое из них оказались неотесанными широкоплечими бугаями – взгляд выдавал в них людей, привыкших исполнять чужие приказы. Как показалось Симону, по крайней мере одного из них он уже встречал до этого на набережной. А вот третий был иным: низкого роста, в красной рубашке с белыми завязками, и на голове его была нарядная мушкетерская шляпа, из тех, какую лекарь и сам с большим удовольствием приобрел бы. Там, возле Магдалены, стоял Сильвио Контарини. Закинув ногу на ногу, венецианец уселся на мешок с пшеницей и уставился на дергающийся кокон перед собой. Все время, пока они плыли по реке, Магдалена тщетно пыталась освободиться от веревок. Постепенно движения ее становились все слабее, и Сильвио сочувственно покачал головой. – Мне и вправду ужасно жаль, что нашему знакомству пришлось принять такой оборот, – вздохнул он. – Но ведь пути Господни неисповедимы. Поверьте, я по-прежнему вас уважаю. Ваша отвага, ваша проницательность и, разумеется, красота… – Карлик чахоточный! – прошипела Магдалена и попыталась подняться, что ей, конечно, не удалось. – Только попробуй еще раз ко мне прикоснуться, я тебе стручок твой мигом вырву! – Scusate[25], но это, боюсь, неизбежно, – проворковал Сильвио. – Все-таки вы мне еще нужны для эксперимента. Но если так вам будет угоднее, я позабочусь о том, чтобы лишь эти очаровательные cavalieri… Он кивнул на ухмылявшихся молодчиков – …чтобы только они могли к вам прикасаться. Так для вас лучше? – Что за эксперимент такой, будь он неладен? – грубо спросила Магдалена, хотя в голосе ее слышалась неуверенность. – И говори со мной на немецком. Сильвио откинулся на мешках и, заложив руки за голову, оглядел мельницу так, словно только сейчас понял, где находится. Потом, довольный, повернулся к Магдалене. – Как вы думаете, что это? – Зерно. Мука. Что же еще? – огрызнулась Магдалена. Сильвио кивнул. – Esattamente[26]. Но из особенного зерна. Венецианец достал нож и ткнул в один из мешков, на которых восседал подобно королю на троне. Потом задумчиво высыпал между пальцами пригоршню пшеницы. Почти половина зерен была черно-синего оттенка, словно уже начали плесневеть. – Это новый урожай с арендованных мною полей вокруг Регенсбурга, – пробормотал он. – Нам стоило немалых трудов вывести пшеницу такого вот сорта. Он продолжал задумчиво пересыпать зерна на пол. – Вообще это обыкновенный грибок, что поражает зерно в дождливое лето. Крестьяне этого грибка боятся, хотя воздействие его просто поразительно. Такую пшеницу, можно сказать, благословил сам Господь. Он вызывает ignis sanctus, святую горячку, – он резко взглянул на Магдалену. – Хотя вам, знахаркам, ближе название антонов огонь. – Господи! – просипела Магдалена. Лицо ее стало еще бледнее. – Гангрена! Значит, во всей этой пшенице… Сильвио кивнул. – Спорынья. Все верно. Яд Господа. С ее помощью люди способны пережить день Страшного суда. Те, кто ее принимает, возносятся на небеса – или извергаются в ад. Говорят, она зародилась вместе с человечеством. Снова на пол посыпались зерна. – Попробовав ее, люди целыми деревнями пускались на поиски Господа. Поедали зараженный спорыньей хлеб и впадали в экстаз, видели в окружающих ведьм и демонов и уничтожали их. Носились по улицам с плясками и воздавали хвалу Искупителю. Очистительный яд! Я с гордостью могу утверждать, что никогда еще человек не получал спорынью в таких огромных количествах. Он величественно обвел рукой груды мешков, сваленные по всей мельнице, и по лицу его пробежала восторженная улыбка. – Достаточных для целого города. Симон следил из своего укрытия, как венецианец поднялся и принялся обходить мешки, словно строй солдат. Сердце выпрыгивало из груди. Они с самого начала могли догадаться! Голубоватый, приторно пахнущий порошок в муке. Размолотая спорынья! Этот грибок, растущий не только на пшенице, но и на других злаках, довольно часто приводил к массовым отравлениям. Люди ели зараженный хлеб и впадали в безумие, многие погибали. И лишь в ничтожных количествах она имела целебные свойства. Ее использовали, чтобы облегчить боль или избавиться от плода в чреве. И теперь этот полоумный, похоже, решил отравить ею целый город! Симон вполголоса выбранил себя за то, что не подумал об этом раньше. Ведь незадолго до их отъезда в Регенсбург пекарь Бертхольд скормил спорынью беременной служанке Резль. Хотя в Шонгау лекарь этого яда ни разу не видел: отец, вероятно, хранил его втайне от сына. Все, что лекарь помнил о ней, он узнал еще во время учебы в Ингольштадте. Ему вспомнился иллюстрированный травник в кабинете цирюльника. В нем были отмечены некоторые виды злаковых. Должно быть, Гофман вывел у себя в лаборатории какой-то особенный сорт спорыньи. Разгадка все это время находилась у Симона под носом, но он просто не замечал ее! Лекарь отчаянно соображал, как ему быть. Неотесанные пособники венецианца устроились на мешках и по очереди прикладывались к глиняной фляге. Судя по довольным физиономиям, в ней было что-то крепкое, но лекарь сомневался, что они опьянели достаточно, чтобы не представлять угрозы. И что же теперь делать? Позвать стражников? Пока эти тугодумы возле моста дотопают до мельницы, Сильвио, а с ним и Магдалены наверняка уже след простынет. Кроме того, кто даст гарантию, что кто-нибудь из патрициев не замешан в заговоре? Разве не пытался казначей Меммингер заполучить порошок? Да еще и убийцу для этого нанял… В это мгновение Симон услышал шум позади себя. Он обернулся и с ужасом уставился на очередного прислужника Сильвио; тот, словно кошка, карабкался по бревнам. Так, значит, их трое! Один из них, вероятно, дежурил возле дверей и теперь заметил Симона. Поняв, что его заметили, здоровяк выругался и схватил лекаря за ногу. Тот отчаянно брыкнулся и ногой врезал ему в лицо. Прислужник с пронзительным криком полетел вниз, увлекая при этом некоторые из бревен. Весь штабель под ногами пришел в движение, Симон почувствовал, как бревна начали раскатываться в стороны. Еще немного – и его раздавит, как в жерновах. Он выпрямился, пытаясь поймать равновесие, и решительным прыжком отскочил наконец в сторону. Рядом в землю с грохотом ударялись бревна, Симон оглянулся на прислужника: тот отчаянно пытался выползти из грохочущего хаоса. В следующий миг на него рухнуло громадное бревно, и крик мужчины резко оборвался. Бревна все громыхали вокруг Симона и сотрясали землю. Внезапно лекарь почувствовал мощный удар в плечо и упал. На него накатилось и придавило к земле длинное бревно. Симон заметался из стороны в сторону, попытался столкнуть с себя ствол, но освободиться не удалось. Через несколько мгновений грохот прекратился, и вместо него послышались тихие шаги. Они приближались, и Симон тщетно пытался повернуть в ту сторону голову. Внезапно на лицо его легла тень, лекарь зажмурился. А когда снова открыл глаза, над ним стоял венецианец. Сильвио склонил голову набок, улыбнулся и провел кинжалом по дрожащей груди лекаря: сантиметр за сантиметром, пока клинок в конце концов не остановился у горла. – Вы только посмотрите, – прошептал он. – Преданный и ревнивый любовник. Che drama![27] По крайней мере, теперь у вас появилась веская причина испытывать ко мне неприязнь. Куизль и Тойбер молча сидели в маленькой, хлипкой лодке и плыли по Дунаю к восточной оконечности города. Они выпросили трухлявую лодку у паромщика, и тот за несколько монет не стал задавать лишних вопросов. Поначалу Якоб не очень-то и воодушевился тем, что палач Регенсбурга к нему присоединился. Но, заметив угрюмый взгляд Филиппа, лишь протянул ему руку. Что бы ни побудило Тойбера помогать ему – он был его другом. А друг в эти мгновения Куизлю был крайне необходим. Левое плечо до сих пор изнывало от боли, а руки и ноги то немели, то начинали пульсировать болью. – Не нужно тебе этого делать, – тихо проговорил Куизль. – Я и без… – Заткнись, пока я не передумал. – Тойбер с такой силой погрузил весла в воду, словно старался прибить какое-то чудище в толще реки. – Я и сам не знаю, зачем помогаю тебе, ослиная ты башка. Давай, делай вид, будто сети забрасываешь, а то те вон ребята с плота уже на нас косятся. Куизль усмехнулся и пошарил у себя за спиной, где лежала пропахшая рыбой сеть. Взвалил ее на колени и принялся старательно в ней копошиться. Когда лодка проплывала мимо Верхнего Верда и пересекала водовороты под Каменным мостом, оба палача втянули головы. Но никто из стражников у ограждения не удостоил их даже взглядом. Для караульных эти двое в грязных рубахах были всего-навсего рыбаками, что собрались расставить сети ниже по течению. Один из низеньких прохожих на мосту внезапно напомнил Куизлю Симона, но палач наверняка обознался. Бо́льшую часть времени Якоб сидел с закрытыми глазами. Он следил за образами, сменявшими друг друга под опущенными веками, – образами из прошлого, что захлестнуло палача с новой силой. Казалось, лихорадка помогла ему после стольких лет освежить память. – Мы были здесь, где-то неподалеку, – пробормотал Куизль, когда восточная стена города осталась позади. – Я почти забыл об этом. Вдали на холме виднелась крепость. Разрушенная… – Он открыл глаза и взглянул на Тойбера. – Есть у вас тут разрушенные крепости? Она немаленькая была; а у подножия – спаленный городок. И Дунай совсем рядом протекал. Есть что-нибудь наподобие? Тойбер задумчиво кивнул. – Это, наверное, Донауштауф. Пару миль вниз по течению. Шведы тогда спалили крепость, после того как гарнизон увел у них целую партию соли. Ты как-то связан с этим? Куизль оглядел Дунай, грязно-зеленым чудищем извивавшийся между лесами. Кроме мельницы на правом берегу, других домов видно не было. – Мы были здесь через пару лет, – ответил он и снова закрыл глаза. – От крепости тогда уже только развалины остались. Но мы встали здесь на зимовку… где-то неподалеку. Весной собирались двинуться на Богемию. Еще один год резни… – Он сплюнул в воду. – Господь свидетель, за каждый этот год я в аду по сотне лет буду жариться. Тойбер с плеском погрузил весло в водную гладь. В воздух с криками поднялась стая уток и понеслась прочь. – Долго ты, видимо, на войне был, так? – спросил он наконец. – Слишком долго. Некоторое время никто не произносил ни слова. Тем временем на востоке над лесом поднялось солнце и начало припекать спины. – И чем же ты занимался? – снова спросил Филипп. – Пикинером был или мушкетером? Или саблей размахивал? – Фельдфебелем был. Тойбер присвистнул сквозь зубы. – Палач, да еще и фельдфебель, вот так раз! Видимо, хорошим солдатом был. – Убивать я умею. Они снова замолчали. За изгибом реки показался наконец маленький грязный городок, и над ним высилась на холме крепость, лишь кое-как отремонтированная. Берег окаймляла перекошенная пристань, возле которой покачивались несколько лодок и плотов. Когда подплыли чуть ближе, Куизль увидел, что многие из домов были разрушены, крыши провалились и стены почернели от копоти. Крепостная стена, некогда окружавшая город, была вся в дырах, как кусок старого сыра. – Донауштауф. – Тойбер направил лодку к покрытому илом причалу. – Когда-то был милым торговым селением. Но после шведов городок заселили чума и голод. Придется немного подождать, пока люди все тут восстановят. А потом и еще война грянет. Он тихонько засмеялся и привязал лодку к трухлявому столбику.