– Я клянусь на Святом кресте. Разве есть клятва сильнее этой? В подвале на долгое время воцарилось молчание. Бенедикта неотрывно смотрела на Симона и Магдалену. В конце концов торговка вздохнула. – Меня лично такой расклад вполне устраивает. Я-то рассчитывала на настоящие сокровища. Ну может, на позолоченное и украшенное рубинами распятие, обитый бархатом серебряный сундук или что там еще… Но от этого трухлявого креста толку не больше, чем от тысяч других щепок, которые выдают за истинный крест. Мне он не принесет никакой выгоды, так что можете его забирать. – Бенедикта права, – сказал Симон Боненмайру. – Как вы докажете всем верующим, что этот крест настоящий? – Да потому что это и есть настоящий крест! – упорствовал настоятель. – По крайней мере, часть его. Проклятые тамплиеры всех убедили в том, что он по-прежнему находился у этих еретиков. Поэтому Святейший престол долгое время им покровительствовал, даже когда заметил, что храмовники избрали собственный путь и становились все более надменными и корыстными. Когда французский король устроил над ними скорую расправу, церковь понадеялась, что крест снова объявится. Многие тамплиеры были преданы Святой инквизиции, но все они молчали под пыткой – и реликвия до сих пор считалась утраченной. Наше братство потратило сотни лет на его поиски! Еретики между тем, как ядовитые грибы, словно из земли вырастали. Нам удалось спасти от их рук сотни других реликвий, но истинный крест как в воду канул! И вот теперь он вернется в лоно святой католической церкви. Все обернулось как нельзя лучше! Епископ Аугсбурга сообщит папе о нашей находке, и Его Святейшество подтвердит истинность креста. – Вы и в самом деле в это верите? – спросил Симон. Настоятель ревностно закивал. – С благословения папы крест этот станет важнейшей святыней христианства! Сюда станут стекаться паломники с самых дальних земель. Я собрался уже выстроить роскошную паломническую церковь вблизи… – Да будь ты проклят, этот крест замаран кровью! – перебила его Магдалена и указала на Бенедикту. – На нем кровь вашего брата и многих других! Я сама чуть не померла из-за чертового креста! – Она грозно двинулась на Боненмайра. – Если ты думаешь, что можешь как ни в чем не бывало выйти отсюда и продолжать свои поганые проповеди, то сильно ошибаешься. Я на тебя своего отца натравлю, он тебе твоим же крестом кости переломает! – Магдалена, успокойся! – вмешался Симон. – Предложение настоятеля не такое уж и плохое. Мертвых уже не вернуть, и… – Секундочку! – перебила его Бенедикта. – Вы тоже чувствуете? Симон принюхался и учуял едкий горелый запах. Пока еще слабый, но все-таки вполне ощутимый, он доносился из подвала позади них. – Пожар! – закричала Бенедикта. – Уходим отсюда! Они все вместе выскочили в большую комнату. Через люк в сцене в подвал врывались густые клубы дыма. В скором времени весь потолок, словно мрачное ноябрьское небо, скрылся под клубящимся серым слоем. Настоятель встал на обломках плиты и прижал к своей груди крест, словно своим тощим телом мог спасти его от огня. Губы его беззвучно шептали молитву. На сцене языки пламени пожирали старую парчу, словно сухую солому. Они взбирались по занавесам до самого потолка, пробирались вдоль галерей и оставляли после себя только пепел. В скором времени зрительный зал озарился ярким красным светом. Несмотря на январский мороз, в театре стояла почти непереносимая жара. Палач и монах, словно волки, кружили друг перед другом; каждый выжидал, пока другой допустит роковую ошибку. В конце концов Натанаэль отважился на выпад. Он сделал обманное движение вправо, а затем ринулся на палача и ударил кинжалом слева. Куизль сместился в сторону и ударил монаха локтем, так что тот рухнул вперед. Натанаэль перекатился, чтобы не налететь на горящий занавес, вскочил, словно кошка, на ноги и снова бросился в атаку. На столь яростный отпор палач не рассчитывал. Кинжал полоснул его в правое плечо, куда еще днем угодил клинок разбойника. Куизль подавил стон и взмахнул дубинкой, метя монаху в плечо, но удар получился смазанный. Натанаэль, описав полукруг, метнулся к палачу, внезапно пригнулся и рубанул его под колено. Куизль мощным прыжком отскочил в сторону. В густом дыму он слишком поздно разглядел впереди охваченный пламенем занавес. Чтобы не угодить в огонь, Якоб еще в прыжке изменил траекторию. Он покачнулся, завалился вперед и успел ухватиться за раскрашенную кулису с изображением неба в белых облачках, над которыми возвышался Христос. Куизль потянул за кулису, и тяжеленная перегородка начала вдруг опрокидываться вперед. С Господом в обнимку палач свалился на пол, и его накрыло льняным полотном. Сверху на него с грохотом свалилось еще несколько занавесов. На мгновение воцарилась тишина, которую нарушали только треск пламени и сиплый, с необычным акцентом голос монаха. – В Саламанке я встречал человека, подобного тебе, – шептал он. – Большого и сильного, но довольно тупого. Я перерезал ему глотку, а он своим двуручником даже замахнуться не успел. Помню, как он удивленно на меня уставился, прежде чем свалиться. Куизль силился спихнуть с себя громоздкую, обклеенную полотном раму, но она, судя по всему, где-то застряла. Как он ни старался, она сдвинулась лишь на пару сантиметров. Вдоль опрокинутого занавеса зашаркали шаги. Палач услышал, как по холстине заскользил кинжал монаха. Натанаэль рассекал клинком тонкую материю, скоро он доберется до горла Куизля. – Церковь – это вовсе не сборище кротких овечек, идущих на убой, – говорил монах, не прерывая своего занятия. – Церковь всегда нуждается и в таких, как я. Только так она дожила до такого возраста. Ей приходится и карать, и уничтожать, все это предсказал нашему Спасителю еще Иоанн Креститель. Помнишь стих из Библии, Куизль? И во время жатвы я скажу жнецам: соберите прежде плевелы и свяжите их в связки, чтобы сжечь их, а пшеницу уберите в житницу мою[41]. – Кинжал замер возле горла палача. – Так вот, тебя сожгут с плевелами, Куизль. Сквозь полотно, на том месте, где нарисованы были страдальческие уста Иисуса, вдруг выстрелил кулак палача. Пальцы впились в руку с кинжалом и потянули брата Натанаэля вниз. Монах потерял равновесие и, вскрикнув, упал на кулису. Кинжал со звоном полетел на пол. Сквозь материю продралась вторая рука и обхватила горло Натанаэля. Монах отчаянно пытался подняться, но ладонь словно тисками сдавила его шею. Затем к горлу его потянулась и вторая рука палача. Натанаэль дергался, как рыба на песке, пальцы его скребли по занавесу, но добраться до человека под ним не могли. Монах задрыгался и засучил руками, движения становились все слабее, пока Натанаэль в итоге не уткнулся лбом в полотно. Со стороны выглядело все так, словно он приник к устам Иисуса на ткани. Затем монах перевалился на бок и с раскрытыми глазами остался лежать на сцене. Куизль выбрался из-под рамы и бросил последний, едва ли не сочувственный взгляд на доминиканца. – И чего вы вечно болтаете, – проворчал он, вытирая о сюртук грубые, покрытые копотью руки. – Собрался убивать, так убивай молча. Только теперь он заметил ад вокруг себя. Языки пламени между тем добрались до стульев в центре зрительного зала. Даже кулисы под ногами Куизля уже охватило пламя. С галереи на пол с треском начали падать первые балки. Люк в полу сцены из-за густого дыма было уже не разглядеть. Палач закашлял и двинулся по лестнице к выходу, чтобы выбраться наружу. Он оглянулся в последний раз и покачал головой. Если из подвала нет других выходов, то все, кто в нем находился, обречены на смерть. В любом случае спускаться туда было бы безумием. Он уже дошел до середины зрительного зала, как за его спиной вдруг заскрипел подъемник. Дым под потолком крипты стал тем временем настолько густым, что в нем утопала треть подвала, и веревки подъемников терялись теперь в сером небытии. Симон лихорадочно соображал. Туннель, по которому они пришли сюда, вероятно, уже полон дыма. Значит, единственный выход отсюда вел через люк. Лекарь бросился к опущенной платформе и стал озираться в поисках механизма, который приводил его в движение. – Где-то должен быть подъемник! – крикнул он Магдалене с Бенедиктой. – Рычаг или что-нибудь такое! Помогите найти! Краем глаза Симон заметил, что Боненмайр все так же стоял в проломе с крестом в обнимку. Настоятель уставился на языки пламени, которые прогрызались сквозь пол сцены. Дрожащий свет отражался в стеклах съехавших набок очков. Театр грозил в любую минуту рухнуть в подвал. Шепот настоятеля перерос в громкие причитания. – Первый ангел вострубил, – завывал Боненмайр, – и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю… – Где чертов подъемник? – прорычал Симон в ухо брату Лотару, который, оцепенев от ужаса, уставился на дымное облако под потолком. – Хочешь выбраться живым, тогда открой свою пасть! Брат Лотар бездумно указал на неприметный рычаг с лебедкой, установленной справа от полки с костюмами. Без лишних расспросов Симон бросился к нему и принялся вращать рукоятку. – Быстрее! – крикнул он спутницам. – Вставайте на платформу! Я подниму вас наверх, потом спустите платформу обратно. Давайте уже! Магдалена и Бенедикта помедлили мгновение, а потом бросились на платформу. Симон продолжал вращать рукоятку, весь механизм наконец заскрипел и пришел в движение. В последнюю секунду девушки вскочили на площадку. – Симон, осторожно, сзади! – крикнула вдруг Магдалена. Глухой удар пришелся лекарю по затылку. Еще в падении Симон увидел возле себя настоятеля с занесенным крестом. – Вы разожгли этот огонь, не так ли? – прошептал Боненмайр. – Вам захотелось, чтобы крест сгорел? Но у вас ничего не выйдет. Кто ты, Симон Фронвизер? Лютеранин? Или кальвинист? Как ты связался с этими отродьями тамплиеров? – Опомнитесь, ваше преподобие! – прохрипел Симон. – С какой стати нам разжигать огонь? Мы же сами сгорим, если не поторопимся. Нужно всем вместе… Крест обрушился на него во второй раз. Юноша успел выставить перед собой руки, и все же удар оказался столь мощным, что у лекаря на мгновение потемнело в глазах. Прогремел выстрел, и Симон пришел в чувство. Вероятно, Бенедикта все-таки успела зарядить пистолет. Настоятель навис над лекарем и занес крест для третьего, теперь уже смертельного удара. Но вдруг он схватился за бок, где по белой тунике начало расползаться красное пятно. Боненмайр чуть ли не с изумлением разглядывал свежую кровь на своей ладони. – В том же самом месте копье римского солдата пронзило Иисуса, – пробормотал Боненмайр и поднял восторженный взгляд к потолку. – Теперь не остается сомнений. Сам Господь избрал меня! Симон попытался подняться, но ноги его не слушались. Он распластался на полу и вынужден был смотреть, как настоятель, невзирая на рану в животе, бросился на девушек, размахивая крестом, как дубиной. – Проклятые еретики! – кричал Боненмайр. – Крест вернется в лоно церкви! Господь ниспослал мне его, чтобы освятить это место! И вы мне не помешаете! Настоятель замахнулся в очередной раз, Бенедикта пригнулась и поставила ему подножку. Боненмайр споткнулся, очки его слетели на пол, он привалился к противоположной стене и сумел удержать равновесие. Устало оперся на крест. С туники стекала кровь, но настоятеля это, похоже, не особенно ослабило. – Брат Лотар, чтоб тебя! – хрипло окликнул Боненмайр своего помощника, который стоял со слезами на глазах и дрожал, как ребенок. – Соберись. Перед тобой враги церкви. Еретики! Делай то, чему я тебя учил! Deus lo vult! Последние слова вырвали монаха из оцепенения. Дрожь прекратилась, Лотар выпрямился и с громким криком бросился на Магдалену, которая как раз собралась помочь Симону. Она в своей жизни не раз уже отвешивала оплеухи наглым ремесленникам, однако брат Лотар принадлежал к другому калибру. Он был шести футов ростом, широкоплеч и силен, как аугсбургский плотогон. Вытянув ручищи-коромысла, монах устремился к дочери палача. Магдалена извернулась и побежала за одну из полок. У нее не было никакого плана, она знала только, что ни в коем случае нельзя попадаться монаху в руки. Быть может, она придумает что-нибудь на бегу. Магдалена снова резко повернула, но брат Лотар не отставал. Она пробиралась под полками, перескакивала через и жестяные механизмы, о назначении которых даже не догадывалась, и перелезала каменные гробы и кучи камней. Справа вдруг вырос громадный шкаф, набитый костюмами. Магдалена влезла в него и понадеялась, что неуклюжий монах пробежит мимо. Внутри стоял спертый запах платьев, слишком долго провисевших во влажности. В нос забилась пыль. Магдалена сразу почувствовала, что она не одна. Рядом кто-то сопел, и пахло чужим потом. Она отодвинула в сторону серебристый костюм ангела: перед ней сидела Бенедикта. Торговка приложила палец к губам и знаком велела сидеть тихо. Их отделяли друг от друга всего несколько сантиметров. Магдалена до сих пор никогда еще не стояла так близко к своей сопернице. В глазах Бенедикты теперь тоже стоял неприкрытый страх. От благородных манер, жеманства и французской грации не осталось и следа. На лбу у нее выступил пот, растрепанные волосы ниспадали на лицо, изящное платье с дорогими кружевами висело на ней закоптелыми лохмотьями. Но под всем этим Магдалена разглядела кое-что еще, нечто такое, что обнаружилось, вероятно, только сейчас. Глаза Бенедикты горели яростным огнем; в них Магдалена распознала готовность сражаться, несокрушимую волю и внутреннюю силу, которой, несомненно, позавидовали бы многие мужчины. Магдалена как-то раз уже видела такие глаза. В зеркале. Несколько секунд девушки неотрывно разглядывали друг друга. Затем послышался скрежет, и обе они вздрогнули. Магдалена испуганно покосилась в сторону и почувствовала, как шкаф начал опрокидываться. – Бенедикта, осторожно! Магдалена услышала, как у задней стенки сопел брат Лотар, который, видимо, уперся в нее. Шкаф качнулся пару раз на задней кромке, после чего громадина опрокинулась, и девушки оказались погребенными под пыльной одеждой. К тому же рядом запахло горелым – где-то возле них, должно быть, загорелась ткань костюмов. Магдалена в отчаянии толкнула дверцу шкафа, но та оказалась заблокирована. Дым становился все гуще, рядом закашляла Бенедикта. Магдалена заметалась, охваченная паникой. Сквозь щель в верхней части шкафа она вдруг заметила полосу света. Девушка надавила руками на крышку, та со скрежетом оторвалась и грохнулась на пол. В душный плен ворвались воздух и свет. Когда девушки, задыхаясь от кашля, выбрались наружу, они как раз успели увидеть, как настоятель с крестом в обнимку поднимался вверх на платформе. Внизу стоял брат Лотар и, словно одержимый, вращал лебедку. – Крест! Он спасен! – кричал Боненмайр и смотрел в люк над головой. – Он возносится к небесам, а еретики остаются гореть в аду! Жаль, что эту пьесу нельзя будет разыграть на сцене. На нее нашлось бы немало зрителей! С этими словами он скрылся в черных клубах дыма. На пленников начали сыпаться первые обломки сцены. Возле дверей Куизль еще раз обернулся: из глубин сцены вырос закутанный в белую мантию окровавленный призрак. В руках он держал крест высотой себе до плеч и что-то выкрикивал, чего Куизль из-за бушующего с нарастающей силой пожара разобрать толком не смог. Он смог расслышать только слова «небеса» и «ад». Палач был человеком не особенно верующим, но в первые мгновения действительно решил, что перед ним, залитый кровью и окруженный пламенем, из-под земли возник сам Христос, чтобы вершить суд над людьми. Быть может, это и есть Страшный суд? Куизль прищурился и только теперь разглядел в белом призраке настоятеля Штайнгадена. Боненмайр, судя по всему, раненый, нетвердо шагнул на сцену и стал искать прохода к зрительному залу, но лестница уже была охвачена пламенем. Палач насторожился. Что, черт побери, происходило под сценой? Вот только что Куизль слышал выстрел, и там, похоже, происходила борьба. Вот только с кем? Между тем Боненмайр заметил за дымовой завесой палача. Настоятель взвизгнул и тонким пальцем указал в его сторону. – Ты тоже мне не помешаешь, Куизль! – крикнул он. – Сам дьявол тебя послал! Но Господь на моей стороне! С крестом в руках Боненмайр устремился на левую сторону сцены, откуда на узкую галерею вела узкая витая лестница. От верхних ступеней уже остался один лишь обугленный остов, но настоятеля это не остановило. Он мощным рывком прыгнул вперед, и ему действительно удалось левой рукой ухватиться за балюстраду. Крест из правой руки настоятель так и не выпустил и, вцепившись в парапет, болтался над пылающим залом. – Проклятье, бросьте вы этот чертов крест! – крикнул ему Куизль. – Иначе сами предстанете перед Господом!