Птица-Отец с грохотом оттолкнул стол, упал на колени и, неуклюже отбившись от дрыгающихся ног мальчика, пробрался к нему. Схватил Малька за уши и стукнул черепом о кирпичное основание оранжереи. После первого удара мальчик увидел звезды. Птица-Отец закряхтел. Издаваемые им звуки были чем-то средним между стонами боли и смехом. После второго удара Малёк уже не видел ничего. Наконец к реке «Эвинруд» завелся с первой попытки, и Миранда устремилась вдоль байу на полном газу от Искриной лачуги. Она плыла к реке. Ветер раздувал ей волосы, настолько покрывшиеся грязью и сажей, что сошли бы за корону из веток. Проливные дожди образовали водоворот в том месте, где байу соединялось с Проспером. Она сбавила скорость и медленно вошла под сень нависших деревьев. Течение несло по реке упавшую ветку, и Миранда проследила за тем, как та вращалась, пока не скрылась из виду. Точно как ее жизнь, подумала она, весь ее мир будто слился с неизбежным концом всей этой природы. Она пришвартовалась к Гнезду и вошла в дом, чтобы взять лук Хирама, колчан свежих стрел и запасную стрелковую перчатку. Достала спичечный коробок из старых запасов магазина, наполнила бензином последнюю канистру из имевшихся у нее на причале и поставила ее в лодку. А потом в последний раз направилась к Воскресному дому. Лена Коттон нес одурманенную девочку по тускнеющему лесу; содержимое ампулы, которую ему доставили в голове Кука, теперь распространялось по ее венам. Он держал ее бережно, как Мария Магдалина – Иисуса, когда его сняли с креста. Он шагал, обнаженный, среди сосен, под безумное пение насекомых, пока не вышел на поляну у подножия сгоревшей церкви. Он поднес девочку к железной двери крипты, которую прежде оставил открытой. Они вошли под свод, где стены были сложены из кирпича ручной работы, а наверху, среди теней кишели летучие мыши. Воздух стоял сырой и прохладный. Пастор шлепал по камню босыми ступнями, и каждый его шаг отражался эхом. Он спустился по тоннелю в большую круглую усыпальницу, над которой виднелись элементы фундамента церкви, проложенные среди корней. Между двумя гробами на холодном каменном полу лежал мальчик. Он был в сознании и весь дрожал от ужаса, лежа на боку с наручниками за спиной и связанными лодыжками, и от наручников к лодыжкам тянулась веревка. В волосах у него все еще были сломанные сосновые иголки после того, как Коттон волочил его по лесу за ноги. Пастор положил девочку рядом с ним. Билли Коттон посмотрел на кости своей жены. Он не видел ни черепа, ни крошащейся челюсти, ни кривых зубов или темных пустых глазниц, а только молодую женщину, которую впервые встретил. Сам он к тому времени уже миновал возраст Христа, а ей не было и двадцати пяти. Он ехал автостопом с техасских нефтяных месторождений и остановился на стоянке для грузовиков вдоль подсвеченной неоном границы Тексарканы. «Ты все такая же, – подумал он, – милая официантка, которая принесла мне яичницу». Вспомнил, как ему было тогда стыдно сидеть в грязной рубашке с воротником на пуговицах и затасканных в дороге джинсах, пропитанных запахом его немытого тела, и ковбойских сапогах с отрывающимися подошвами, да и сам он изрядно истрепался, прокладывая себе путь. Бездомный, оборванец. Скиталец. Преступник. У него не было денег на еду, не было даже монетки, чтобы купить себе кофе. И в этом оазисе он встретил посланницу Божью по имени Лена Боуэн. «И как я оказался ее недостоин!» – подумал он. Он повернул ключ в замке, располагавшемся в изголовье гроба. Ключ поддавался с трудом, но когда наконец щелкнул, то гроб зашипел, и язычок крышки высунулся из паза, нарушив печать и выпустив затхлый запах старых костей и смерти. Коттон, кряхтя, поднял тяжелую стеклянную крышку. Оба гроба были изготовлены компанией из другого штата и доставлены сюда зимой шестьдесят третьего. Коттон протянул руку, чтобы погладить почти лишенный волос череп жены. – Я кое-кого тебе привел, – сообщил он и подхватил тяжелого мальчика, чьи путы только сильнее затянулись от его попыток освободиться. – Смотри, – сказал он, держа ребенка, будто огромную рыбу, которую выловил в байу. – Вот кто вернулся к нам после стольких лет. И бросил мальчика в гроб. Сухие кости Лены Коттон хрустнули под весом мальчика. Пастор закрыл крышку и запер замок. Путь ее брата Она обошла причал и провела лодку прямо через тростник и вонзила в берег, словно стрелу. Вооружившись луком, ступила на землю и пробралась по краю участка, который казался мертвенно тихим в этих сумерках. Очутившись за первым из «домов-ружей», вставила стрелу в гнездо и пригнулась, чтобы обогнуть пустое строение. На углу крыльца оглядела дорожку и дом напротив. Слышен был только далекий неземной стрекот цикад. Почерневшие стекла впереди – оранжерея. Она быстро пересекла дорожку и вошла в открытую дверь, очутившись в тусклой полосе света. Сразу увидела тело констебля – оно лежало на гравии, наполовину скрытое густыми растениями. Под рукой – мачете. Увидев его, она ничего не почувствовала, просто отметила себе, что его больше нет, что из него вылилось много крови. Кончиком лука она выбила еще четыре-пять стекол, чтобы впустить больше света. Тогда Миранда увидела перевернутый стол и лунки на полу в местах, где стояли его ножки. На земле под ним была вмятина, которую вполне мог оставить испуганный мальчик. Она коснулась металлической трубы, слегка выдвинувшейся из кирпичной кладки, и увидела на ней следы наручников – которые отсутствовали на ремне Чарли Риддла. Их оставил Малёк, когда яростно пытался освободиться. На гравии рядом с Риддлом валялся маленький серебряный ключ. Она сунула его в карман джинсов. Миранда увидела кровь брата на кирпичном основании, там же осталось несколько его волос. И борозды на гравии – его волокли к открытой двери. Кровь на двери, и еще волосы, где он ударился головой при выходе. Кровь еще не засохла. Снаружи оранжереи Миранда увидела дорожку, отмеченную сломанными стеблями и придавленными травинками. Она уводила в лес. К старой сожженной церкви. Миранда услышала тяжелый шелест крыльев. Наверху, в сером небе, кружили стервятники. Еще больше их сидело на дубах, наводя ужас, словно участники некого празднества. Миранда прошла по траве к месту, где три птицы суетились на земле. «Это не он. Это не он. Это не мой брат». Это оказался не он. Это был Джон Эйвери. Она подняла лук и выпустила стрелу. Та попала самой крупной из птиц в грудь. Остальные две улетели, пусть и недалеко. Одна села на нижнюю ветку соседнего дерева. Другая – на полуразвалившиеся перила крыльца Воскресного дома. Пораженный стрелой стервятник остался лежать у ног Эйвери. Она села перед карликом на колени, увидела, что птицы выклевали ему глаза. Съели губы и часть языка. Увидела и дыру в джинсовой футболке – рану, от которой он умер. Перекатила его на спину, надеясь, что это сбережет от стервятников то, что осталось от его лица. Она двинулась по борозде в траве, по следу своего брата. В чащу, туда, где путь отмечался потревоженными сосновыми иголками, сломанными ветвями и отпечатками босых ног старика. Она больше не оборачивалась. Тени, корни и камни Дверь крипты была открыта, из нее веяло сыростью и прохладой. Миранда вошла и начала спуск. Она прошлепала по широкой луже, в которую накануне собралась дождевая вода, затем бесшумно выбралась на сухие камни. Впереди ход расширялся, открываясь в сводчатую усыпальницу, где плясал свет фонаря. Миранда прислушалась. Различила сильный баритон пастора, который напевал: О, лучший день грядет, не омрачен он ночью будь… Он странно выплевывал эти слова, выпуская через губы воздух и что-то еще, что-то влажное. Миранда вынула стрелу, вставила ее в гнездо. Все печали прочь уйдут и выправят беду… Она натянула тетиву. Господь страхи отведет, слезы все твои утрет… Вошла в камеру. Пастор стоял спиной к Миранде, абсолютно голый перед стеклянным гробом с поднятой крышкой и что-то аккуратно в нем выкладывал. Второй гроб, который находился рядом, мерцал жирным пламенем фонаря. – И будешь ты там… – пропел он. Когда он отступил, Миранда увидела, что в гробу на парче из сиреневого шелка лежала девочка. …буду я… Пастор повернулся к фонарю, что стоял на полу, рядом с которым у него лежала бритва. Обрюзгшая плоть тут и там свободно свисала с его тела. Щека, как увидела Миранда, отслоилась окровавленным лоскутом, и когда он пел, оттуда брызгала кровь. В лучший день грядущий будем мы… Из другого гроба – закрытого на замок – донесся приглушенный стук.