КЛАЦ. Хирам исчез. Миранда взбирается по металлической лестнице. Кора режет морковь перед раковиной на кухне. Маленькая худощавая женщина, на спину между плеч спадают черные кудри. Руки в платье без рукавов бледны и усыпаны веснушками. Она режет ножом, тот стучит по доске, напоминая тиканье часов. Прямо перед Мирандой в москитную сетку бьются июньские жуки. Она не заходит, пока что только наблюдает за женщиной на кухне. Лезвие проходит сквозь морковь, впиваясь в дерево. Морковь скатывается на пол, только теперь Миранда видит: это не морковь, а красная гильза дробовика. Кора улыбается через плечо. У нее милое, нежное лицо. Клац. Клац… Дальше по коридору другой звук – мягкая музыка из «Виктролы» и женское пение. Звук разливается по кухне. Миранда рывком открывает сетчатую дверь и бросается внутрь. В мягком сумеречном сиянии на ветру шелестят занавески гостиной. Хирам танцует с женщиной в платье в синий цветочек, платье отчего-то кажется знакомым. Миранда вспоминает фотографию. Отцовский армейский альбом. Кору на наложенном кадре. Нож на кухне: клац, клац, клац. Парочка поворачивается, и женщина, тесно жмущаяся щекой к сердцу Хирама, оказывается не Корой Крабтри. Миранда помнит ее с похорон Хирама, когда она стояла в магазине рядом с пастором, держа накрытое блюдо с какой-то запеканкой, от которой Миранду потом вырвало. С ее отцом танцует Лена Коттон. Они целуются, отрываются друг от друга, и Хирам выходит из комнаты, заходит в туалет, минуя завороженную Миранду и не видя ее, а Лена поворачивается, стоя босиком на ковре, чтобы выглянуть из окна в ночь. Хирам окликает ее из-за Мирандиной спины, а когда оба оборачиваются, вспыхивает фотоаппарат, запечатлевая первый кадр пленки, которую так и не вынимали после того, как умерла Кора Крабтри. Лица сливаются, кажущийся венчик на фото – не игра света, а блеск светлых волос Лены Коттон. Миранда отступает на шаг. Нож клацает на кухне. Клац! Лена переводит взгляд на Миранду. На мгновение ее глаза вспыхивают золотом, как у того журавля. А потом тускнеют. – Билли лжет, – говорит она. – В той девочке от него ничего нет. Неужели ты сама не видишь? Миранда смотрит на отца. Он смеется, настраивая фотоаппарат. Эту улыбку она помнит из детства – такая улыбка, словно облака расступаются и открывают солнце… и да, она ее видит, и эта схожесть вдруг кажется такой отчетливой. Девочка так же улыбалась Мальку возле бани, тепло и легко. Миранда подсознательно, по-детски, сложила руки в фигуру – в слово, означающее «сестра». Лена отворачивается к окну, туда, где на фоне влажной грозовой тьмы горят похожие на часовых фонари Коры. – Хирам заплачет, – говорит пасторская жена, у нее такой ровный голос, он совсем лишен эмоций. – Когда увидит, как испортил фотографию твоей матери. А потом скажет мне, что все кончено. Что это просто невозможно. – Она поворачивается боком, и Миранда видит, что она держит одну руку на раздувшемся, полном животе. – Я даже не буду рассказывать ему про ребенка. Иногда это безопаснее – не знать правду. Тебе так не кажется, Миранда? Музыка уже стихла, игла «Виктролы» зацарапала, застучала. – Мышка. – Голос у нее за спиной. Миранда оборачивается. Женщина, резавшая овощи на кухне, перестала быть Корой. Теперь ее улыбка – уродливая и натянутая, зубы – серые и грязные. – Мышка, – говорит Искра, и у старой ведьмы кровоточит макушка, каждый удар ножом по дереву каким-то образом вскрывает рану у нее в волосах, оставляя новые и новые порезы. Кровь стекает по ее шее, по рукам, пропитывая платье насквозь, обагряя кожу – старую, обвисшую, всю в прожилках. Кровь льется по Искриному лицу и капает на линолеум между ее башмаков. Она пересекает кухню, подходя к шкафу, за ней тянутся алые следы. Только шкаф – это не шкаф, а занавеска из устричных раковин, и из-за нее Искра берет банку – зеленое стекло с ведьминого бутылочного дерева – и протягивает ее Миранде. Старухины ноги теперь приросли к кухонному линолеуму, а веснушки на покрытых паутиной вен икрах темнеют до цвета древесной коры, и каждый из десяти пальцев на ногах прорывает обувь и впивается в пол. На коленях распускаются маленькие белые цветочки, вокруг них жужжат пчелы. Миранда отшатывается от банки, когда женщина-дерево-сущность ставит ее на прилавок. Речная вода с илом, где, точно рыба, всплывает глаз, чтобы удариться о стеклянную стенку. Радужка – василькового цвета. Красавчик Чарли. – У тебя есть другое ДЕЛО, – говорит старуха. Ее голос постепенно становится ниже. – ЕСТЬ ЧТО УВИДЕТЬ. – На щеках прорастают лозы, и на них распускаются листья, будто пальчики у младенца, когда он разжимает ладошку. – Ты лешачиха, – говорит Миранда. Сущность склоняет голову. «Я ЕСТЬ ЗЕМЛЯ, Я ВОЗДУХ, Я ГРАНИЦА ЗЕЛЕНОГО КРАЯ. Я ЗЕМЛЯ. Я ЖИЗНЬ. Я СМЕРТЬ. Я ЕСТЬ». Лицо лешачихи сплетается по новой, в волосах раскрываются желтые цветы. Она роняет кухонный нож, и земля сотрясается. Сущность широко раскидывает руки, и ее конечности становятся ветвями, которые пробиваются сквозь рифленые панели стен. Пол трескается и раскалывается, когда чудовище растет, заполняя комнату и весь дом. Оно прорастает посреди гостиной, пробивается через рухнувший потолок, и ствол дерева принимает форму – широкую, сильную и старую. Внутри двух дупел, все еще грозных, – свет солнца, а сама комната – как раскаленная добела печь. Свет пульсирует, вьется вдоль ветвей, точно кровь по венам. – Я тебя не боюсь, – сказала Миранда. – Мальчик мой, а не твой. Смех, мощный, раскатистый – сотрясает стены. Картины падают с гвоздей. «ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ИЗМЕНИТЬ ЕГО ПУТЬ. ОН ПРЕДНАЗНАЧЕН ДЛЯ МОЕГО ДЕЛА». – Ты не можешь его забрать. «МЫШКА, ДУРОЧКА, ЧТО ТЫ ЗА НЕГО ДАШЬ?» – Что угодно, если нужно. Все отдам. «ЗАЙМЕШЬ ЕГО МЕСТО?» Миранда колеблется, затем кивает. Лешачиха смеется, и теперь стены рушатся, доски отваливаются, будто мясо с костей. Миранда бегом спускается в магазин, где лешачиха проломила пол огромным клубком мха, корней и земли. Она вылетает через сетчатую дверь в ночь, где слышно только цикад, выводящих свои неистовые песни, сидя на деревьях. – Милое дитя, – произносит старый пастор. Будто маятник каких-то отвратительных часов, он висит за ноги на ветке эвкалипта над пустой могилой ее отца. Могила вскрыта, зияет чернотой, а рядом с ней – кучка мокрой красной глины. Коттон открывает рот, будто собираясь заговорить и запеть, но из него вылетает рой белых пчел – они словно туман, который однажды указал ей путь, когда она спотыкалась в ночи с младенцем, своим братом… Малёк. В руках он держит оленье сердце, протягивая его ей, будто подарок. Вся ее любовь обрушивается на мальчика сплошным потоком, который грубо, уверенно вырезает новые формы и заполняет их, как река – свое русло. «ВИДИШЬ СВОЙ ПУТЬ?» – Вижу. «ПОЙДЕШЬ ПО НЕМУ?» – Пойду. Под ночным небом, которое на самом деле вовсе не небо, в месте, которое на самом деле находится нигде и повсюду, она тянется к колчану, сама не зная, висит ли тот у нее на спине, и стрела разве что сама не прыгает ей в руку. В другой руке – «Бэр», лук ее отца. Она вставляет стрелу и направляет наконечник в сердце старого пастора. Выпускает ее – стрела летит и зарывается в цель. Гудение пчел резко смолкает. Когда Миранда опускает лук, оказывается, что старик – не пастор. Перед ней висит ее отец, на его лице – умиротворение. – На Земле Испанской, – произносит он. Миранда со слезами вновь вставляет стрелу и натягивает тетиву. Целится в лозу, которая удерживает его над черным провалом могилы. Стрела срывается с тетивы с едва слышным шепотом. Хирам Крабтри бесшумно падает в землю. Миранда бросает лук с колчаном и подходит к краю, перед ней бездонная тьма, и она, вздохнув, переступает этот край и падает, а потом летит, пока не ударяется о влажную землю. Одна в могиле, без Хирама, вонзает в грязь кулаки, будто личинка, роющая нору, ощущает влажную жижу, затекающую ей в уши, нос, рот, и ее поглощает тьма. Здесь в пустоте – существа. Те же чудовищные стражи, которые готовы были порвать и сожрать ее у подножия скалы, если бы не милость лешачихи. Она не может их видеть, только чувствует, будто великих исполинов, плавающих за пределами света. Они забрали Хирама после того, как старая ведьма вылила из него всю кровь. Существа с черными круглыми глазами и молочно-белыми телами, они вырываются из темноты, над которой он висит, чтобы схватить его своими когтями и утащить в бездну. Миранда, задыхаясь и ощущая в легких грязную жижу, все глубже погружается в пустоту, будто гонясь за сомом в течении Проспера. Наконец ее пальцы смыкаются вокруг какого-то знакомого предмета – она ухватывается за наконечник стрелы и вытягивает его из топи, издавая влажный КЛАЦ… Из однотонного серого неба хлестал дождь. Заливал остатки Искриной лачуги. Заливал байу. Лес. Болото, где раскололась скошенная скала и разверзлась земля. Одна половина скалы утонула в иле, но дерево, высокое, скрюченное, осталось на месте. Через некоторое время затопило всю поляну, и по холмику у подножия скалы, среди поганок, побежали серые ручейки. Потом с громким всплеском из жижи возникла кисть, за ней предплечье, плечо. Голова с запекшейся в волосах грязью. Подобравшись к краю холмика и перевалившись через него, Миранда упала на рыхлую сырую землю, будто нечто заново родившееся. Прижимая к груди жуткие ребра, позвоночник, треснутый череп, забившийся грязью. Перекатилась на бок, и ее вырвало в черную воду. В руках у нее было то, чего ее сердце так давно желало обрести, – останки отца. Дрожа и намокая под дождем, который смешивался с ее слезами, она крепко прижимала их к себе.