– Что мне делать? – Швейный набор, – проговорила Миранда, указав на дверь. – В комоде в спальне. Спирт в туалете. Она оттолкнулась от стены и отодвинула лук со стрелой в сторону, чтобы лечь в полный рост на сосновом полу. А когда Эйвери вернулся с набором и бутылкой протирочного спирта, перекатилась на правый бок. – Подними руку вот так, – сказал Эйвери. Она закинула руку за голову. Он достал из набора ножницы и разрезал на ней рубашку. – Пистолет там, – указала Миранда. – В шкафу. В ящике для снастей. На случай, если отрублюсь. Эйвери полил ей на бок спиртом. Миранда выпустила воздух сквозь губы. Эйвери вынул катушку синих ниток, лизнул кончик и продел в игольное ушко. Помедлил на мгновение, когда увидел выпуклость ее обнаженной левой груди. – Что там, блин? – сказала она. – Не думал я, что выдастся такая неделька, – ответил он. – Просто сделай это, и все. Он набрал воздуха в грудь и принялся за работу. Она проснулась завернутая в вязаный шерстяной платок с отцовской кровати. Под головой – подушка. Эйвери стоял у открытого окна гостиной и следил за дорогой. Он смастерил себе килт из рубашки Хирама и стоял теперь с голой грудью в развевающихся шторах. Порезы на коленях и лице были промыты. Пистолет Кука лежал на подоконнике. Миранда села, платок с нее соскользнул. Рубашка висела лохмотьями. Она подтянула платок, прикрыв грудь, и осмотрела бок – онемевший, засохший, перевязанный попавшимися под руку парой прокладок и медицинской лентой. Ее взгляд упал на «Бэр» Хирама на ступеньках, где она его оставила. Прижав к себе платок и совершив несколько медленных осторожных движений, поднялась на ноги. Боль в ноге теперь стала тупой, ее можно было терпеть. – Прости, я не смог тебя перенести на кровать, – сказал Эйвери от окна. – Сколько времени? – И часа не прошло. Миранда завернулась в платок и, на каждом шагу опираясь рукой на стену, проковыляла в кухню. Подошла к холодильнику и достала из морозилки коробку неаполитанского мороженого. Из клубники все еще торчала ложка, которую она туда в последний раз воткнула. Поставила на стол мороженое, упала на стул и принялась за шоколад. – Ложка есть? – спросил Эйвери из двери кухни. Она указала на ящик стола. Он взял ложку и уселся, положив пистолет Кука на стол. Затем вонзился ложкой в ваниль. – М-м, – проговорил он. – Да, хорошее. Они ели быстро, и Миранда чувствовала действие мороженого, сглаживая жесткие, рваные края, которые оставили в ее горле когти банника целую жизнь назад. Она ела, пока у нее не заболела голова. Потом закрыла глаза и надавила пальцем на переносицу, а когда открыла снова, то увидела, что Эйвери тоже сидит, обхватив голову руками, и ваниль капает с ложки ему на запястье. Они встретились глазами и рассмеялись, и так и сидели, смеясь, мороженое стекало по подбородкам. Во лбу было больно от холода, зато они до сих пор оставались живы. Потом Миранда встала, подошла к раковине и бросила туда ложку. Вытерла лицо тряпкой. – К этому времени я должен был уже уехать, – сообщил Эйвери и воткнул ложку в мороженое. – Не нужно было мне оставаться. Ради жены, ради дочки. – Ты мог уплыть на лодке Хирама, – заметила Миранда. Затем прислонилась к прилавку, прижав к телу платок. – Не знаю, почему не уплыл, – сказал Эйвери. Миранда уставилась на него. – Но сейчас мне нужно идти. – Я могу тебя отвезти, – сказала она. – Дай только рубашку надену. Она вышла из кухни в спальню и бросила платок с изодранной рубашкой на кровать. Выдвинула ящик комода, достала выцветшую серую футболку, натянула ее, ослабив давление на рану в боку. Под тканью выпячивались прокладки. Она увидела свое отражение в зеркале комода: щеки поцарапанные, горло в синяках, глаза запавшие. Когда она вернулась на кухню, Эйвери, обхватив голову руками, клевал носом за столом. Она вынула его ложку из коробки – было нелепо, неуместно и обыденно мыть за собой посуду, после того как стреляла в людей, прыгала с моста, истекала кровью и как ее зашивали, – и бросила в раковину. Подумала о детях, которых оставила в лесу, и почувствовала острый укол вины. Посмотрела в окно, вдаль за низины, туда, где верхушки деревьев серебрились в утреннем тумане. «Нужно их найти. Потом держаться подальше, пока Риддл и Коттон не получат в ответ по заслугам, и тогда все закончится». Тогда-то она и заметила тяжелый серый столб дыма, поднимающийся выше деревьев на юге. Вспомнила сон мальчика. Все в огне. И мгновенно поняла, что ошиблась. Это был не ее огонь. Эйвери поднял голову, когда услышал, как ложка падает в металлическую раковину. Она устремилась мимо него в коридор, подняла с пола «Бэр» Хирама с единственной стрелой, что валялась рядом. Ее тело, онемевшее, изможденное, кричало: «Нет, хватит», но она, игнорируя его, выбежала на крыльцо, спустилась по лестнице на плавучий причал, где бросила оружие в плоскодонку, на которой когда-то уплыла в низины с ведьмой, младенцем и лодочником. На металле засохла кровь оленихи, которую она привезла вечером в воскресенье. Эйвери вышел к перилам заднего крыльца и звал ее, но она его словно не замечала. Подергала за шнур стартера, пока «Эвинруд» не завелся, и уехала на полном газу к излучине вниз по течению, к узкому входу в Искрино байу, в другой мир – ее мир, который сейчас горел. V. Откровения Природа дружбы Риддл сидел на капоте «Плимута» и курил «Мальборо», Роберт Алвин – за рулем, запрокинув голову и распахнув рот достаточно широко, чтобы просунуть в него кулак. Горячий летний ветер рыскал по ровной пашне, простиравшейся за пустой парковкой, где когда-то находилось кафе на остановке для грузовиков; теперь же изодранный навес, предлагающий «СОЛСБЕРИЙСКИЙ СТЕЙК» и «СУП», был покрыт плесенью, а окна – заколочены фанерой. С юго-запада надвигались тяжелые серые тучи. Далеко за бобовыми полями рой газующих машин жужжал на какой-то грязной трассе, будто пчелиный улей. В «Плимуте» было тепло и темно, и Роберт Алвин захрапел. Риддл пересек парковку, пиная крошащийся асфальт. Наклонился, чтобы сорвать странный одуванчик и посмотреть, как разлетаются его семена. Ветер тянул дым и стряхивал пепел с его сигареты, хлестал галстуком по плечу. Глаз Риддла слезился за серебристым стеклом зеркальных очков. В глубине шеи словно завращался бур, скручивая нервы, дергая за них, как за ниточки марионетки. Он невольно подумал о Миранде Крабтри. О том, как она прижималась спиной к стене магазина, взмокшая от пота и крови, как недовольно ежится. Он надавил пальцами на лоб – режущая часть бура уже поднялась туда. Теперь сучка была мертва, а карлик висел поперек рамы какого-нибудь здоровенного мотоцикла. И скоро появится мистер Костяное Лицо на своем грохочущем звере и сообщит констеблю, что дело сделано. В багажник «Плимута» загрузят мешки денег – плату за Джона Эйвери, – а острозубый достанет сумку и вручит Чарли Риддлу, будто приз. Внутри будет серо-зеленый человеческий глаз. «Миранда, – думал Риддл, – у нее всегда были глаза матери». Но это был не конец, нет, потому что в Воскресном доме еще ждала баба Эйвери – черная, стройная и нахальная. Ох как она загорюет, когда узнает, что ее муженька продали в рабство. «Точно как твоих предков», – возможно, скажет ей Риддл, а потом рассмеется и ткнет сигаретой ей в ухо, а потом Роберт Алвин будет держать ее за руки, чтобы она могла смотреть, как он размозжит мозги ее ребенку рукоятью своего «Скофилда». Господи боже, до чего же это прекрасно. «Только почему у меня башка так раскалывается?» Бур вошел еще глубже, нервы напряглись сильнее. Он вытащил сигарету. Кончик загорелся красным. Фанера, закрывавшая дверь старого кафе, была расшатана, и он, оттянув уголок, пролез внутрь и стал бродить в благословенном мраке развороченного здания по вырванным страницам телефонной книги и старых меню, разбросанных кругом, будто грязные перья в пустом гнезде. Когда они явились, приехали с запада, группа мотоциклов катилась по асфальту, что стелился по равнине длинным горячим языком. Он услышал их из здания, а когда вышел за дверь, то понял, что Роберт Алвин тоже был начеку. Заместитель наполовину выбрался из автомобиля, одним ботинком стоя в нем, а другим на дороге. Мотоциклы заехали на парковку рядами по двое, всего их было шесть. Нарезав пару кругов вокруг «Плимута», они сбросили скорость на втором и загазовали. Риддл понял, что сейчас будет, в тот же миг, когда это произошло, – и это показалось ему совершенно немыслимым. Ощущение было такое, будто он терял равновесие, будто весь мир покачнулся у него под ногами. На третьем мотоцикле вторым номером сидела женщина с толстыми руками, в белой футболке, отрезанной над животом. Она вытащила дробовик из футляра у хромированной трубы на боку мотоцикла. В шуме моторов Риддл даже не услышал выстрела – только увидел вспышку и последовавший за ней дым. Окно в открытой двери «Плимута» взорвалось, отбросив Роберта Алвина обратно в салон. Круг стальных коней разомкнулся и направился к Риддлу, стоявшему под потрепанным навесом старого кафе. Старинный пистолет уже оказался у него в руках, курок был взведен. Мотоциклы рассредоточились, устремившись на него. Риддл выстрелил три раза, и двое посередине упали, а те, что ехали по бокам, – поспешили свернуть подальше от товарищей, чтобы не свалиться за компанию. Таким образом байкеров осталось четверо. Риддл скрылся за листом фанеры, висевшим в двери. Очутившись внутри, ринулся в дальний угол, где за столом из металла и стекла обвалилась часть крыши и потолок болтался, как отвисшая челюсть. Он нашел укрытие за прилавком и вставил три пули из кобуры в свой «Скофилд». Снаружи раздался рев моторов, и сквозь фанерный лист прорвался одинокий мотоцикл. Риддл встал из-за своего укрытия и выстрелил. Ездока сбросило с мотоцикла – и последний, без управления, влетел в обшитую сосновыми панелями стену и застрял в ней. Риддл услышал, как снаружи зашумели и затихли двигатели. Увидел, как три мотоцикла пронеслись мимо раскуроченного проема, уезжая и скрываясь из виду. Шум затих, остался слышен лишь слабый гул автодрома за полем и сплевывания умирающего, который лежал на полу менее чем в десяти футах от Риддла. Под байкером расползалась лужа крови. Констебль осторожно обогнул прилавок, хрустя ботинками по битому стеклу, и присел на корточки рядом с умирающим. У того были длинные ярко-желтые волосы и красная пестрая бандана, повязанная на горле. Зубы были стиснуты, и Риддл заметил у него неправильный прикус и серый налет на челюсти. – Все должно было быть не так, – произнес Риддл. Испуганные глаза байкера скользнули на констебля.