– Он одинок, – сказала девочка. Она перевела взгляд с книги на руки мальчика, потом на его лицо, потом снова на руки с перепонками между пальцев. Мальчик не заметил этого. Он схватил енотовую шапку, висевшую на гвозде, торчащем из стены рядом с его гамаком. Накинул шапку девочке на голову. Она рассмеялась и, сняв ее, потерлась о шерсть щекой. Затем надела шапку обратно, закрыла книгу, встала и подошла к рабочему столу. Взяла ржавую пружину. Положила. Взяла наконечник стрелы и провела большим пальцем по острию. Тоненькая струйка крови. Малёк подскочил к ней и выхватил наконечник. Она сунула палец в рот. – Острее бритвы, – сказала она. Мальчик провел одним указательным пальцем по другому. – Острый. – Она кивнула. Он ухмыльнулся, довольный тем, что она его поняла, и повторил жест. Она поднесла палец к свету, проникавшему в маленькое окошко. Порез оказался неглубоким. Мальчик вывел ее из домика, чтобы показать свой огород. Цель Миранда выпустила стрелу из фокуса и увидела за ней старухино нутро. Только оно и имело значение. Под передником, сорочкой и грудью билось сердце. Возможно, оно кричало, чтобы его наконец остановили. От сердца стрелу повело к рукам, сплетенным у старухи на коленях. «Хирам мертв, мальчик жив». Безумие слишком глубокое, чтобы его постичь. Щель у мальчика в горле, запечатленная у Миранды в памяти как игра света и тени. Но это была не игра. Билли Коттон вырвал дитя из лона своей жены и перерезал мальчику горло… «А ты – ты работала на него все эти годы, на человека, который пытался убить твоего брата…» Миранда вспомнила его на лестнице, в его руках был предмет, с которого капало что-то красное, и теперь она представила, как в горле ее отца открывается похожая щель – сделанная ведьминым ножом. Она увидела Хирама, висящего на черном дубе на лугу. Неужели все так и было? Ее отца повесили, как убитого зверя на каком-нибудь холодном, чужом болоте? «Я осталась без отца из-за этой женщины, и у меня появился брат, потому что я лишилась отца. Я никогда не знала Коры, а Хирама знала слишком мало, чтобы узнать его так, как могла бы сейчас, если бы он остался жив, и вот она, эта женщина, которую я думала, что знала, но сейчас смотрю и вижу только массу странных и древних частей, но я знаю мальчика, и он хороший, настоящий, и я люблю его, а он родился в страшной обстановке, и это нельзя изменить, как нельзя изменить свое рождение, потому что все мы произошли из треснувших яиц и колючих гнезд». Она натянула тетиву сильнее, вернув фокус к наконечнику и нацелив его старухе в глаз. Неустрашимая сила. Этому ее научил Хирам. Чтобы содрать шкуру со зверя и надеть ее на себя. Та же сила, которой обладала старая ведьма. Это она привела ее руку к горлу Хирама. Миранда задрожала. Мальчик, девочка – две нити, переплетенные с ней самой. Яркие краски среди тусклого, блеклого. «Какие ужасы, должно быть, ведомы девочке, раз она смотрит на человека и видит его целиком!» «Мы – то, что мы выбираем». Она опустила глаза на гильзу, которая по-прежнему стояла на столе. Миранда сделала свой выбор. Здесь не укрыться Пока из сада доносился заливистый детский смех, лачуга, казалось, исходила стонами, пока дочь лодочника и ведьма находились в ней, и ее доски яростно выгибались. – Смирно, дом, – велела Искра. – Меня еще не застрелили. Лачуга затихла. – Ну, – сказала старуха. – Это все? Миранда ничего не ответила. Старуха сжала губы и сомкнула руку в кулак. Миранда выпустила стрелу. Тень полупустой бутылки спиртного меняла положение на столе, перемещаясь вместе с солнцем. Рядом лежала открытая Библия с вырезанными страницами. Стрела, выпущенная Мирандой, торчала по центру старухиного стола, красная гильза от дробовика была расколота ею надвое. Ведьма представлялась Миранде догорающим костром, в котором не осталось ничего, кроме углей и пепла. Она тихо сидела, пока дети играли снаружи, и было слышно, как смеется девочка. Миранда отошла к окну, чтобы взглянуть на детей, и увидела через стекло, что девочка следует за Мальком по его огороду, а за ними плывет туча из комаров. Мальчик метнулся за стебель помидора, который был увешан пустыми консервными банками. Девочка, в енотовой шапке и с комиксом в руке, пробежала между растениями. Искра оттолкнулась от стола дрожащей рукой и отнесла стаканы в раковину, ее походка стала неуверенной, она волочила одну ногу. Старуха прислонилась к раковине, будто не могла устоять без поддержки. Снаружи Малёк указал на кольцо кобальтовых бутылок, насаженных на палки и отсвечивающих на солнце. Он говорил руками, а девочка слушала, пусть и не понимала, что он говорит. – Им здесь небезопасно, так ведь? – спросила Миранда. – Пастор найдет это место. Лешачиха об этом позаботится. Она будет чуть не лодку его направлять. А если он найдет девочку, то увидишь, найдет и мелкого, и именно этого хочет лешачиха. Так что да, им здесь небезопасно. – К черту твою лешачиху, – сказала Миранда. – Она не моя. Она ничья. Противостоять такой силе… – Искра пренебрежительно махнула рукой. – Это все равно что пытаться изменить течение реки. Миранда выглянула из окна в сад, где играли дети. «Низины, – подумала она. – Я отвезу их в низины и спрячу. И ничего с ними там не будет. Это я смогу сделать без всяких договоров и колдовства». – Думаешь, можешь? – спросила старуха, будто услышав ее мысли. Миранда посмотрела на торчащую в столе стрелу. За этим болотом, за этими знойными землями, были и другие миры. Места, куда она могла уйти. Люди, которыми она могла быть. Теперь она чувствовала их, этих других себя, они колыхались, будто призраки в могиле ее души. Ее прошлое, течение времени и реки слишком сильно повлияли на нее, и она допустила это сама. Миранда вытащила стрелу из стола. Коснулась острого как бритва наконечника. Из пальца показалась кровь. – Иди, – сказала старуха. – Здесь не укрыться. Миранда вышла. Все, что осталось День, казавшийся Джону Эйвери самым долгим в его жизни, клонился к закату. Похоронив Кука, он ушел в оранжерею к своим растениям. И там то ходил между рядами, то просто сидел. Один раз даже уснул. В самое жаркое время дня он скурил последние косяки, что оставались перед ним на столе, но страх, поселившийся в нем, не исчез – только превратился в параноидальную уверенность, будто жирная туша Чарли Риддла рыщет где-то за затемненными окнами. Сомнения бурами сверлили ему череп. Желудок скручивался от страха за себя, за свою семью, за Миранду. От тревоги из-за этой последней, третьей ходки, которой требовал Коттон. Какой груз оставался? Вся готовая дурь ушла еще прошлой ночью. Не осталось ничего, кроме самих растений, а их на лодке ей было не перевезти. Что Риддл ему недоговаривал? Со стороны Миранды будет глупо прийти сегодня вечером. А она не дура. «Это ты дурак. Тебе нужно было уже уехать. После того как похоронил Кука. Нужно было сразу уехать с женой и ребенком и не оглядываться. С деньгами или без, с младенцем или без. Мир за этой границей едва ли так же жесток. Так почему ты не смог покинуть это проклятое место?»