– Это наша плата? – спросила Миранда. – Скажи пастору, – ответил коренастый скрипучим голосом, – оно во рту. – Он ухмыльнулся, показав острые, как у акулы, зубы. Пот выступил у Миранды под мышками и заструился по спине. Нагнувшись за ним, она почувствовала, как задралась рубашка, явив пистолет. Что бы ни лежало внутри, оно было большое, тяжелое и вмерзло в старый лед. Встав, она позволила подолу свободно упасть и двинулась вниз по пандусу, надеясь, что пистолет не выпирал у нее под рубашкой. – Погоди, – сказал великан. Она замерла. В салоне «Бронко» включился верхний свет, когда коренастый потянулся за каким-то невидимым грузом на переднем сиденье. Он пинком захлопнул дверь, и в руках у него уже был спящий ребенок – девочка, завернутая в серапе[13]. Босые ножки торчали из-под шали, раскачиваясь при каждом шаге, пока двое мужчин спускались по пандусу. Миранда почувствовала, как что-то внутри нее перевернулось. – Что это значит? – спросила она. Великан, не обращая на нее внимания, вытащил из кармана толстовки шприц с прозрачной жидкостью. Миранда рывком опустила пенопластовый ящик на землю, его содержимое расплескалось. – Что это значит? – повторила она вопрос, на этот раз громче. Страх в ее голосе уступал место ярости. Великан, зажав зубами пластиковый колпачок шприца, снял его с иглы. Затем потянулся к серапе и ухватил девочку за предплечье, закатал рукав хлопчатобумажной пижамы с розовыми крылатыми поросятами. На руке виднелись тонкие белые шрамы. На сгибе локтя – множество следов от уколов. Миранда выхватила с поясницы свой тридцать восьмой калибр и большим пальцем взвела курок. – Стой, – сказала она, но услышала слабость в собственном голосе. Это прозвучало скорее как просьба, чем как приказ, и Миранда сразу поняла – как часто понимала в момент, когда выпускала стрелу и та уходила выше или ниже, – что просчиталась. Великан выплюнул колпачок шприца себе в руку и закрыл иглу. Затем сделал три медленных шага навстречу Миранде. Как легко это, наверное, было – нажать на спусковой крючок. Между дулом и целью было такое маленькое расстояние, но он был человеком, а не оленем, не кроликом, не бутылкой из-под пива. Ее палец замер. Пистолет – это лишь кусок металла, не часть ее, не вещь, и ее слабость распространялась по всему телу. Ее будто разоблачили, застигли врасплох. Словно у нее не осталось стрел. То же самое она чувствовала, когда ей было десять и она случайно наткнулась в низинах на кабана. Огромного, лохматого, облепленного мухами, с изогнутыми, как серпы, клыками. Тогда только стрела Хирама, вылетевшая из-за деревьев, спасла ее от того, чтобы ее выпотрошили. Великан протянул руку и взял пистолет. – Мне не нужно говорить, в чем ты сейчас ошиблась, так ведь? – сказал он. Он схватил ее за запястье и повернул кругом, обхватил мощной рукой за горло. Она вцепилась в его предплечье, ощутив дыхание у себя над ухом и запах жвачки, когда он сказал: – Держу пари: судя по тому, как ты только что встала в стойку для стрельбы, ты понимаешь, что нужно делать. Но раз вытаскиваешь пушку, надо стрелять, а ты этого не сделала, Какая-Разница. – Он сильнее сжал ее горло. Миранде стало трудно дышать. Когда он говорил, его красный язык извивался в пасти черепа, вытатуированного у него на лице. – Это девчонка – никто. И все души, что мы сожгли, чтобы ее достать, тоже были никем. Мы ее хорошо накачали. Такая вот сегодня плата. Завтра, может, еще что-нибудь будет. А пока подумай вот о чем: что было самое худшее из того, что с тобой делал мужчина? Мир ускользал от Миранды, у нее перед глазами загорались пурпурные пятна. – Думаешь, мы будем обходительнее? Она обмякла в его руках. Великан отпустил ее и швырнул пистолет в траву. Миранда упала на колени, отчаянно пытаясь вдохнуть. В девичье предплечье скользнула игла, попав в вену на сгибе локтя, и великан нажал на поршень. Когда жидкость ввели, девочка прижалась головой к груди коренастого, будто ее неожиданно сморил сон. Он поднес ребенка к Миранде и положил на днище «Алюмакрафта». Поправил ей серапе. Миранда даже не успела перевести дух к тому времени, как они завели «Бронко», а когда они отъехали, она упала на спину и лежала, уставившись в небо, на слабое зарево на востоке. Затем подняла пистолет из травы и положила его на ящик, прежде чем проковылять в лодку, где спала девочка. Трясущейся рукой закрыла пистолет в ящике для снастей и села на кормовую банку. Девочка осталась лежать на днище. Миранда сидела и дрожала, глядя пустыми глазами, пока сверчки в тростниках вдоль берега не возобновили свою песнь. Оно во рту На обратном пути она заглушила мотор и позволила течению унести лодку с реки в кипарисовую рощу, где мелководье заросло ряской и в полых пнях распустились белые цветочки. Похожие на соборы кипарисы тянулись ввысь в утренней мгле. Вокруг становилось все серее. Девочка спала, будто околдованная, под своим ярким одеяльцем. Миранда дала бы ей на пару-тройку лет больше, чем Мальку. Лицо у нее было землистое, сама она казалась крошечной. Поперек лба тянулась полоска сажи. Волосы были подстрижены совсем коротко. Пахла она дымом и чем-то еще – чем-то нездоровым. Миранда переместилась к средней банке и приподняла краешек серапе. Задрала девичий рукав. Возле локтя виднелись следы игл, похожие на отпечатки ножек каких-нибудь фей; на самых свежих подсохли капельки крови. Под ними до самого запястья – выцветшая сетка шрамов. Ото льда в пенопластовом ящике отвалился кусок. Миранда прикрыла ребенка и поставила термобокс себе под ноги. Взяла из ящика складной нож Хирама. Разрезала пленку и подняла крышку – та открылась со скрипом. «Нет». «НЕТ». В прозрачном полиэтиленовом пакете с изображением синего белого медведя, завязанном сверху зажимом-закруткой, лежала голова Кука. Глаза его закатились, борода вся в кровавых пятнах. На дне пакета собрался дюйм-два крови, которая переливалась, сверкая в его складках. Миранда ухватилась за планширь, уставившись на свои кроссовки, на манжеты джинсов, закатанные до щиколоток. Каждая деталь ее кожи – вены, несущие кровь к пальцам ног; родинка над лодыжкой и комар, усевшийся рядом с ней, чтобы испить живительной силы; костяшки пальцев, покрывшиеся струпьями там, где она несколько часов назад ударила по полу магазина, – все вступало в резкий контраст с белым пенопластом, в котором качалась в воде смерть, будто неимоверно крупная пробка от бутылки. Где-то рядом на дереве ухнула сова. Миранда заставила себя взглянуть на голову Кука. И увидела что-то – плотный сверток полиэтилена, обмотанного резиной. Он не давал сомкнуться его губам. Она закрыла крышку и долго сидела не двигаясь, пока влажное утро медленно заползало ей под рубашку. Глядя на крышку все с той же надписью – «ПАСТОРУ». В какой-то момент – она не знала точно ни когда, ни спустя сколько – птичье пение перекрыл гул мотора. Звук был не самый желанный, но Миранда на удивление ему обрадовалась – лишь бы переключить внимание с ящика на что угодно другое. Где-то за деревьями проплыла лодка. Девочка зашевелилась. Покрывало упало, когда она перекатилась на бок, свернулась калачиком и, открыв рот, простонала. По ее животу прокатился спазм, и Миранда поняла, что происходит, ровно в тот момент, когда оно произошло. Девочку вырвало на днище. Желчью и каким-то бесцветным комком то ли овсянки, то ли детского питания. Мелкими комками, с дурным запахом. Ее глаза были широко открыты, ее трясло. Рвота прилипла к ее щеке полумесяцем. Миранда перемахнула через среднюю банку, чтобы оказаться рядом с девочкой. Протянула руку, чтобы вытереть ей щеку, но девочка вздрогнула и сжалась всем своим тельцем. – Все хорошо, – заверила Миранда и снова потянулась к ней. Коснулась мягкой щечки. Позднее она видела в этом только внезапный прогресс – как когда рыба разбивает стеклянную поверхность воды в позднем вечернем пурпуре: явление чего-то резкого, красивого, крупного и всеохватывающего. Оно возникло между ними, когда пальцы Миранды коснулись девичьей кожи, и ее глаза обратились к ней, встретились с ее взглядом, разделив осознание – чего именно, Миранда не знала. В один миг само время обрушилось, и все последующие ее дни, полные печали и скорби, – разбились. В этом видении наяву она смотрела на саму себя, неопределенного возраста, в привычной одежде – джинсах, кроссовках и старой рубашке Хирама. Она засыпала под раскидистыми ветвями дуба, чья кора была опалена молнией. Лук с колчаном лежали рядом, стрел не было. И вместе с тем – скрытый поток тепла, доброты, сильное, ровное биение сердца. Знакомое. Миранда резко втянула воздух ртом и отстранилась. Девочка еще мгновение смотрела в одну точку, затем погрузилась в наркотическую пустоту. Глаза закатились, ее продолжало трясти. Миранда ощущала слабость, старый змеиный укус на руке зудел, нервы были напряжены. По ее щеке скатилась слеза. Она ее смахнула, накрыла ребенка и завела мотор. Вывела лодку из зарослей и вернулась на реку. Выбор Позднее Миранда достала из ящика для снастей старый протеиновый батончик и, не отрывая руки от руля, протянула через лодку. Девочка всю последнюю милю вдоль реки не сводила глаз с синего утреннего неба, они были открыты, но пусты, словно подернуты пеленой. Через мгновение Миранда содрала обертку и съела батончик сама. Ветер стянул серапе с груди девочки. Та, хоть и казалась совсем крошечной в детской пижаме, не была лишена первых признаков взросления. Они обогнули последний поворот перед Воскресным домом, и над водой выросла высокая осыпающаяся стена. Затем стена исчезла за деревьями. Впереди Миранда увидела бухту. Не отдавая себе отчета в том, что собирается сделать, она заглушила мотор, и лодка поплыла по течению сама. Миранда вслушивалась в ночную тишину утра, в редкие птичьи крики, смотрела, как туман над водой испаряется на поднимающемся из-за деревьев солнце. Взглянула на девочку и вдруг прониклась ужасом, охватившим ее сердце. В это утро она лишилась контроля надо всем, над будущим, которое больше ей не принадлежало. Она почувствовала, что течение уносит лодку в сторону. Берег впереди заливался золотистым светом. В речной траве, прямо перед бухтой стоял и наблюдал за кружением «Алюмакрафта» белый журавль – с черной кромкой на крыльях. Миранда встретилась с ним глазами, зная, что это та же птица, которую она видела накануне ночью в Гнезде. Сейчас журавль снова стоял на пороге – бухты, что вела к Воскресному дому. «Одним местам мы принадлежим, – будто бы говорила птица. – А другим нет». Места, которые, вероятно, еще предстояло открыть. Она подумала о Чарли Риддле, Билли Коттоне, людях, завладевших этим ребенком, грязным, одурманенным, не намного младше, чем была сама Миранда, когда стала работать на них. Она помнила, как пастор и Джон Эйвери излагали свой замысел у нее в гостиной, рассказывали о деньгах, что она заработает. Все есть часть промысла Божьего во благо его царствия, сказал тогда Коттон, на что она ему ответила, что ей не нужны ни боги, ни царствия. И самому старику, судя по его хитрой улыбке, тоже. Но наличные, сказала четырнадцатилетняя она, ей бы пригодились. Чтобы сохранить крышу над головой, чтобы электричество не отключилось и холодильники охлаждали наживку. Чтобы снабжать ведьму табаком, а тайный ребенок рос здоровым. Снаружи, на жаре, стоял и ждал у машины одноглазый и раздобревший Чарли Риддл. Он жевал зубочистку, отмахиваясь от мух. Миранда, стоя у окна, чуть подвинула материнскую самодельную занавеску. – Только держите его от меня подальше, – сказала она. Обещание пастора: – Он тебя больше не побеспокоит.