3 июля Снова ночь. Пытаюсь собрать мысли в кучу. Очень устал. От всего, что видел. От дороги. От напряжения. По сути ничего не происходит, а нервничаешь и потеешь, словно свинья на бойне. Ладно. Начну с начала. Спал часов пять, проснулся, когда звезды стали бледнеть. Я так и не смог ответить той женщине, что приеду. В рации был только треск. Антенна отказывалась ловить сигнал. Слишком далеко. То ли погода, когда я услышал голос, была хорошей, то ли божественное провидение. Вполне допускаю, что второе. Пинок мне под зад, чтобы я сорвался с насиженного места. Но я все же попробовал наладить связь отсюда, хотя и не надеялся. Неудача. Треск. Тишина. Расстояние и лес, а также портативная антенна играли свою негативную роль. Выехал, как только рассвело. Видел интересную и странную форму на старой просеке – большой, футов восемь, лохматый, пульсирующий шар, висящий между трех сосен. С одной стороны у него торчали могучие оленьи рога. Я так и не понял – это видоизменившийся олень или же нечто, его пожравшее? На машину оно никак не отреагировало. У Мейнсвилла встретил первых зараженных. Два хвача, высокие и проворные, точно орангутанги, устремились за машиной, ловко цепляясь за стены и фонарные столбы, когда я выехал на семнадцатую, возле «Хардис», но быстро отстали. Потом я видел изменившихся и дальше, прямо на шоссе. У Поллоксвилла, Трентона и в полях. Некоторые пытались меня догнать. Жуткое зрелище. А еще удручающее. То, чем мы стали. Я просто ехал, благо дороги были относительно свободны и единственный затор – желтый перевернувшийся школьный автобус, перекрывший путь, смог без труда объехать по обочине. Почему удручающее? Пусто. Мир пуст. Заброшен. Оставлен. Словно люди ушли, бросив на произвол судьбы все, чего они достигли. Чем жили. Да так оно и есть. Ушли в землю. Или на Небеса. Кто во что верит. Сияет солнце. Поют птицы. И никого. Пустая равнина, пустая дорога. На мосту, через реку Трент уже основательно проржавевший лист металла и выцветшая надпись: «Дальше хуже». Но хуже не было. Все так же. Какая-то тварь, я не успел разглядеть, что это, бросилась из кустов прямо под капот и машина подмяла ее под себя, оставив на асфальте. Теперь я, проехав сгоревшую заправку, встал на ночевку возле стоянки трейлеров. Они заросли со всех сторон сорняками, здесь были люди. Совсем недавно. Я видел следы костра и отпечатки протекторов. Не знаю, куда они ехали, но оставили несколько бутылок пива и «Колу» под навесом. Очень любезно с их стороны, но меня тошнит от одной мысли о еде. Я уже возле Кинстона. Будет последний рывок. Попробую связаться по рации. Добавлено чуть позже. У меня дырявая голова. Видел людей! Какая-то ферма, на склоне маленького холма, обнесенная колючкой. Они услышали машину и вышли посмотреть. Держали руки у лба, когда солнце светило им в глаза, провожая меня взглядами. Они не остановили и не окликнули. Просто смотрели. Лишь ребенок, выглядывавший из-за материнской юбки, неуверенно махнул вслед рукой. Ему года три, а значит, он даже не помнит мира, который был до. Грустно. Печально. Страшно. У меня нет объяснения моим эмоциям. Я уже многие месяцы, несмотря на мою активность, апатичен и иногда с трудом подбираю слова. Мадлен бы смогла лучше. Если я вернусь домой, то расскажу ей, что видел. Может у нее получится. Просто… просто дети не должны жить в таком мире. Пустом. Без людей. Наполненном чудовищами из ночных кошмаров. Чудовища должны оставаться в сказках и комиксах. И их должны убивать рыцари и супергерои. В реальной жизни им не место. Но мы, увы, не в сказке. 4 июля Есть не хотелось. При мысли от еды тошнило, но я впихнул в себя банку «Киркланда» ростбиф в бульоне и вскрыл консервированный хлеб от «B&M». Затем вышел на несколько минут, осматривая мокрые трейлеры и еще одну ферму вдалеке. День Независимости. Он теперь у нас более настоящий, чем прежде. Мы независимы от всего: от правил, законов, условностей и даже вежливости. Делай, что хочешь и что можешь. И ничего тебе не будет. Некоторые так и поступали. Те, кого законы сдерживали. В первые месяцы многое случалось на дорогах и в городах. Мы с Мадлен сами стали свидетелями. И участниками. Помните тот фильм? «Судная ночь»? Здесь же были «Судные месяцы», когда шла агония человеческой цивилизации. А потом все резко кончилось. Цивилизация. И желавшие потешить свои темные желания. И те, кто оставался правильным до конца. И даже большинство зараженных. Теперь наша Независимость – это свобода. Но не та, о которой мечтали отцы-основатели. Другая. Пустая. Одинокая. Наполненная страхами. Желанием стать незаметными для новых видов, появившихся среди нас. Стоит ли бояться других людей? Наверное. Возможно. Не знаю. Дело в том, что я в последний год встречал их лишь дважды. И один из них лежал убитым в поле. Да. Убитый другими людьми. В фантастических книгах и фильмах, выжившее человечество сражается за ресурсы. Еду. Патроны. Оружие. Топливо. (я уже об этом писал в дневнике) Действительность нашего мира – это не может быть причиной для конфликтов. Во всяком случае пока. Три года – не срок. Слишком мало времени прошло. А нас… нас тоже слишком мало. Люди -- исчезающий вид. И они не могут освоить такое количество ресурсов. Магазины в первые дни паники, конечно вымели, но зайди в любой дом – всегда найдешь пасту, крупы, консервы. Еще много лет никто не будет голодать. Скорее умрем в зубах хвача или лапах старой мамочки, чем от недостатка еды. Ну вот… меня понесло. И я даже знаю, почему. Осталось сделать последний шаг, а я пишу, лишь бы протянуть еще несколько минут. Это ли не трусость? Мадлен так бы и сказала. Четвертое июля началось с дождя. Он шелестел по крыше машины, пожирая все иные звуки. Вчера не заметил висельника в самом центре трейлерного парка. Точнее то, что от него осталось. Страшное и отталкивающее зрелище для любого мало-мальски разумного человека. Но за время апокалипсиса я порядком насмотрелся на кости. Они есть во всех городах, вдоль дорог, на фермах, в машинах и лесах. Когда на планете внезапно не стало миллиардов, не нашлось и тех, кто будет их хоронить. Так что солнце, холод, дождь, ветер, снег, зверье, птицы и насекомые стали могильщиками человечества. А мы… мы просто перешагиваем через скелеты, да идем дальше. Уже пять утра. Пора двигаться, но надо еще столько записать. Признаюсь – мне страшно. До тошноты. И я делаю над собой усилие, чтобы двигаться дальше. Вчера, перед сном, я связался с ними, благо помнил частоту. Признаюсь, они были удивлены. Думали, что я их бросил. Женщина заплакала, хоть и пыталась это скрыть. Ее зовут Лэрри. Это я узнал. Еще с ней Тавиньо и малышка Клер. Укушенная Марта, к сожалению, не выжила. Умерла в тот день, когда мы в первый раз говорили по рации. Еда у них закончилась. Вода тоже. В шесть утра, как мы и договорились, я вновь связался с ними. -- Дождь нам на удачу, -- Лэрри старалась быть бодрой. – Мы смогли набрать немного. -- Я уже близко. Буду через пару часов. Прием. Молчание длилось дольше, чем я ожидал. -- Уезжайте, Марвин, -- наконец сказала она. – Обстановка слишком сильно изменилась. Мое сердце застыло. -- Еще зараженные? Прием. -- Нет. Хуже. Началось слияние. Я скрипнул зубами и откинувшись в кресле, закрыл глаза. Надо сказать, что ее предложение уехать было вполне себе милым. Да. В прошлой жизни я бы так и сказал: «очень мило с вашей стороны подумать о моем здоровье, мэм». -- Эй. Вы еще там? Прием, – спросил я через несколько минут.