Сегодня никуда не пошел. Забил на пробежку, не стал навещать Мадлен. Сидел с апатией глядя в окно и раздумывал, не вскрыть ли новую бутылку бурбона прямо с утра пораньше? Черт меня дернул включить рацию. Я этого не делал с середины июня, уже давно потеряв всякую надежду. -- Меня слышит хоть кто-то?! – с отчаяньем спросил женский голос с трудом пробиваясь сквозь сильный треск, и я разом забыл о желании напиться. – Ну хоть кто-нибудь?! Я просто застыл и сидел так почти минуту, прежде, чем ответить: -- Эй? Вы еще там? Прием. Задержка с ответом была долгой. -- Господи! О, Господи! – вскричала она. – Пожалуйста! Помогите нам! Остальная часть слов пропала в треске. -- Я почти не слышу вас. Прием. -- Должно быть батарея. Я ее сильно разрядила, пытаясь хоть с кем-то связаться. Прием. Нет. Не батарея. Не только батарея. Проблема в расстоянии. Я потратил неделю, чтобы закрепить армейскую антенну на высотной мачте, стоявшей рядом с отелем, но ее дальности кажется не хватало. И мощности рации тоже. -- Тогда быстро и четко. Что у вас случилось, а главное где вы? Прием. -- Где-то на окраине Кинстона. Мы заперлись в старой баптистской церкви. Здесь рядом лес, через дорогу дилерский центр «Тойоты», еще поля и фермы. Ферма Сандерсона. Да. Много зараженных, они загнали нас в ловушку. Мы даже не ожидали, что их будет столько в этом месте. Возле Кинстона? Они бы еще в Нью-Йорк заехали, а потом удивлялись, отчего вокруг озверевшие тюльпаны и хвачи с толсторожами. -- Сколько вас? Прием. -- Четверо. Марту укусили, мы сделали ей укол и изолировали, у нее жар. У нас заканчивается еда и мало патронов, чтобы добраться до машины. Вы поможете? -- А их сколько? Прием. -- Не знаю. Двадцать. Тридцать. До черта. -- На какой стадии? Прием. -- Первая. Она врала. Столько разом недавно заболевших спустя три года после эпидемии? Если только зараженный заглянул в закрытый монастырь к непорочным монашкам и всех покусал. Хвачи как минимум. А может и толстоморды. -- Свяжемся через час, -- сказал я ей мрачно. – Прием. -- Что?! – в ее голосе проскользнула паника. – Не бросайте нас. Умоляю! -- Выключите рацию, чтобы не тратить заряд, включите через час. Мне следует все обдумать. Я не дожидался ответа, спустился вниз, бросился к нашей с Мадлен последней машине – совершенно новому серому «Dodge RAM», который приглянулся нам на одной из стоянок, где раньше торговали автомобилями. Я, если говорить образно, держу его под «парами», хоть и не сидел за рулем уже полгода. Ездить на нем на нашем побережье особо некуда. Но бак полный, а в кузове еще и четыре канистры, по пять галлонов каждая, шины накачаны, с аккумулятором все в порядке. Рюкзак с самым необходимым тоже там. Да и стоит он не на виду, в сарае, прикрытый всяким картонным хламом. Но если потребуется быстро уехать, то – это лучший вариант. Я вытащил из кабины пачку дорожных карт, которыми мы разжились на одной заправке, где зараженные оставили после себя лишь обглоданное тело продавца. Быстро перебрал, находя карту штата, думая о том, что все было бы гораздо проще, останься в мире интернет. Кинстон. Это совершенно другой округ. Ленуар. От меня, до них, по прямой сто сорок восемь миль. Два с половиной, ну пускай три часа по меркам прошлого мира. Но только в нынешнем мире совсем другие расстояния, и чтобы их покрыть требуется совсем иное время. Только идиоты ездят по центральным шоссе – там больше всего зараженных, заторов, брошенных на произвол машин и тех выживших, что предпочитают охотиться на чужаков, заезжающих на их территорию. Слишком рискованно. Слишком. Лишь чудом можно объяснить, что я поймал ее радиоволну. А значит путь в сто сорок восемь миль растянется миль на двести. Сперва через национальный заповедник, затем вдоль кряжа и болот, мимо редких ферм, по дорогам без асфальта. За три года этих дорог, отмеченных на карте, уже могло и не быть. Природа на удивление быстро забирала себе свое. Скрывая травой, молодыми деревцами, смывая дождями и укрывая снегом. Дороги портились, трескались, ломались и тонули. Однажды с Мадлен отрезок в сорок миль мы преодолевали пять дней. Пришлось бросить две машины и идти пешком, через леса полные москитов. И даже там мы встретили этих тварей, уже измененных слишком сильно, чтобы назвать их людьми. В другой раз, уже оказавшись южнее, вообще пришлось возвращаться и искать дорогу через железнодорожную станцию, где все кишело. Без присмотра людей, произошла авария на плотине (ну мы так подумали) и разлив перед нами был такой, что без лодки никаких шансов двинуться дальше. Час я прикидывал маршрут, лишь бы оказаться как можно дальше от Джексонвилла. По пятьдесят восьмой, через одичавшие леса Кротана, у Мейнсвилла (черт бы его побрал) на участок шоссе, а с него, если не будет заторов, опять на пятьдесят восьмую. И кроме Трентона там не будет ничего крупного. Если повезет, если очень повезет… Два-три дня, и я окажусь в пригородах Кинстона. Меньшая из проблем будет решена. Потому что дальше надо проскочить через город. Насквозь. Церковь на карте не была указана, а вот центр «Тойоты» отмечен. Как на зло, западная часть – самая дальняя от меня и река не даст возможности проехать напрямик. Либо делать крюк в еще два десятка миль через кучу поселков до моста. Задача. Я посмотрел на себя в зеркало. Уставшее худое лицо, заросшее щетиной. Глаза красные, губа треснула. Волосы не стриг черт знает сколько времени и они торчат во все стороны, словно у безумного профессора из комиксов. Только там они обычно белые, а у меня цвета грязной соломы. Ну что? Ты решил? Ведь она тебе наврала. Плевать. Кажется да. Я решил. Я устал бояться. Устал жить по расписанию. Устал сидеть на одном месте. Возможно смерть собаки там на меня повлияла? Не знаю. Я понимаю, что путь на запад, откуда мы с Мадлен когда-то приехали, это вполне возможно дорога в один конец. Ну и черт с ним. Надоело! Потянувшись к рации, я нажал на кнопку. 2 июля Уже второе Да. Три минуты, как второе число второго месяца лета. Как только начало темнеть я остановился, где-то в Кротане. Ночью ехать опаснее, чем днем. Солнечный свет все еще защищает от тех редких личностей у которых бешенство на ранней стадии. Хоть какой-то бонус. Да и банально дорогу (точнее все, что от нее осталось) видно. Не рискуешь влететь в упавшее дерево или в канаву. Так что остановился и вырубился на несколько часов. Разбудил меня стрекот. Надеюсь, что это все-таки цикады, а не какая-нибудь новая форма. Лес звенел несколько минут, а потом все затихло, но я пока не заснул. Сижу, укрывшись с головой одеялом, пишу при свете фонарика. Почерк оставляет желать лучшего, но вряд ли кто-то это будет читать. Дороги еще хуже, чем я думал. Надеялся, проскочить лес за световой день, но кажется придется потратить еще и утро. Надеюсь, что только утро. За весь день я никого не встретил. Это хорошо. Однозначно. Никаких людей. Никаких зараженных. Одни комары. Их тут до черта, и они те еще злобные твари. Особенно, когда проезжаешь мимо озер. Видел единственную машину на обочине, въехавшую в кустарник. Внутри -- мертвецы. Сейчас почти весь мир – мертвецы. Все было просто и довольно быстро. Где-то в Техасе, а может в Нью-Мексико, какой-то парень, на свою беду решил пострелять луговых собачек. Может это был фермер, защищавший свое поле. Может охотник, занимавшийся вармитингом. Никто не успел разобраться. Слишком быстро все случилось. Но подранок, маленькая проклятущая белка, не успевшая доползти до норы и там сдохнуть, цапнула человека. На беду человечества, у этого грызуна оказалось бешенство, какая-то пограничная, дери ее, мутация. Так говорили в последних новостях. Ну и понеслось. Вспышка среди людей, с совершенно нехарактерными для этого заболевания симптомами, скоростью, течением и проявлением. И пока хоть кто-то успел опомниться – поздно было вводить карантинные меры. Все развалилось меньше чем за три месяца. Специалист по продаже комплектующих для принтеров мало что может рассказать о происходившем дальше. Лишь догадки, редкие разговоры с выжившими, пока мы с Мадлен ехали с запада на восток, став свидетелями мировой агонии. Бешенство – смертельная болезнь. Вирус пытался передать себя, как можно большему количеству носителей. И у него получилось. Я помню тот жуткий июль и август, когда нам приходилось скрываться в Лент Бетуин Лейкс, подальше от дорог и городов. Самое тяжелое время. А потом, зараженные начали умирать. И как говорили по рации, это случалось не только у нас. Миллионы. Миллиарды трупов. Кости так и остались лежать везде. Но в вирусе вновь произошла мутация и умерли не все. Выжили тысячи для того, чтобы те немногие, кто остался здоров, не чувствовали себя в безопасности. Эволюция, пускай странная и извращенная, взяла на себя заботу о зараженном материале и вирус изменил людей. Появились хищники. Достаточно умные, чтобы охотиться и по одиночке и стаями. А потом и они стали изменяться. Кто-то погибал, конечно же, на первой или второй форме, а кто-то двигался дальше. Создания, похожие на людей и совсем на них не похожие. Хвачи, толстоморды, тюльпаны, старенькие мамочки. У них были разные прозвища. В зависимости от штата, полагаю. Но одно содержание – если они видели нас, то старались если не убить, то передать измененный вирус дальше. Как сказала Мадлен, а она в этом понимает куда больше, чем я: люди стали промежуточным звеном, ступенькой для появления новых видов. Никто из нас не испытывает никакой гордости по этому поводу.