— Что ты попросишь? — спросил он. — Когда выиграешь? Баркович самодовольно усмехнулся, как будто ждал этого вопроса. Его лицо в колеблющемся свете казалось перекошенным и измятым. — Пластиковые ноги, — прошептал он. — Пла-а-асти-ковые ноги. А эти отрежу, суну в стиральную машину и буду крутить и крутить и… — Я думал, ты попросишь себе друзей, — Гэррети охватило безумное чувство триумфа. — Друзей? — У тебя ведь их нет. Все будут рады, когда ты умрешь, Гэри. Никто не пожалеет о тебе. Может быть, я подойду и плюну на твои мозги, когда они растекутся по дороге… Может, мы все так сделаем, — безумие переполняло его. Он будто снова бил Джимми стволом ружья… Текла кровь… Джимми кричал… Его переполняло дикое, животное чувство справедливости. — Почему ты ненавидишь меня? Я не хочу умирать. Тебе нужно, чтобы я извинился? Я извинюсь!.. Я извинюсь… Я… — Мы плюнем на твои мозги! — упрямо повторил Гэррети. Баркович уставился на него невидящими глазами. — Извини, — пробормотал Гэррети и поспешил прочь. Сзади ударили, упали два тела, и одним из них наверняка был Баркович. Теперь это была его вина, он стал убийцей. Потом он услышал смех Барковича, высокий и безумный. — Гэррети! Гэээрретиии! Я спляшу на твоей могиле! Я спляшууу… — Заткнись! — крикнул Абрахам. Баркович замолчал, потом начал рыдать. — Нехороший мальчик Эйб, — сказал Колли Паркер. — Заставил нашего крошку плакать. Он пожалуется мамочке. Баркович не умолкал. От его рыданий у Гэррети мороз прошел по коже. — Наш ябеда пожалуется мамочке? — оглянулся Квинс. — Ай-яйяй, Баркович, как не стыдно! “Оставьте его в покое! — прокричал про себя Гэррети, — Вы не знаете, как ему больно!" Но он лицемерил — он хотел, чтобы Баркович умер. Предвкушал эту смерть. А Стеббинс там, сзади, должно быть, смеялся над ними всеми. Он поспешил к Макфрису, который шел, задумчиво глядя на толпу. — Поможешь мне решить задачу? — спросил Макфрис. — Какую? — Кто из нас в клетке — мы или они? — Все мы в клетке у Майора, — Гэррети засмеялся. — Говорят, Баркович доходит? — Думаю, да. — Я не хочу больше его видеть. Обидно — так ожидать чего-то, а под конец разочаровываться. Может, это и есть настоящая правда жизни? — Не знаю. — Это все равно, что всю жизнь тренироваться в прыжках с шестом, а потом попасть на олимпиаду и подумать: "А чего это я приперся сюда с этой дурацкой палкой?” — Ага, — Гэррети что-то беспокоило. Он задумался. Потом спросил Макфриса и подошедшего к ним Бейкера. — Вы видели Олсона перед тем, как он получил пропуск? Его волосы? — А что с ними такое? — Они поседели. — Да нет, не может быть, — голос Макфриса звучал испуганно. — Это была пыль. — Поседели, — настаивал Гэррети. — Будто он провел на этой дороге всю жизнь. И знаете, когда я это увидел, я подумал… Может, это и есть бессмертие? — он замолчал, ощущая, как легкий ветерок из темноты обдувает его лицо. — Я иду, я шел, я буду идти, — прогнусавил Макфрис. — Переведите на латынь. Они шли. В толпе мелькали огоньки сигарет, фонарики, вспышки фотоаппаратов — земные созвездия, тянущиеся вдоль дороги в вечность. — Фу ты, — Гэррети вздрогнул. — С ума можно сойти. — Это точно, — Пирсон нервно засмеялся. Они поднимались на длинный пологий холм. Дорога будто стала тверже, и Гэррети казалось, что он чувствует под подошвами каждый камешек. Ветер ворошил на их пути бумажный мусор, и иногда им приходилось пробираться через кучи конфетных оберток, пакетиков из-под попкорна и сигаретных пачек. — Что там впереди? — спросил Макфрис. Гэррети закрыл глаза, припоминая: — Маленькие городки, я не помню. Будет еще Льюистон, второй город штата, больше Огасты. Мы пройдем прямо по главной улице — раньше она называлась Лисбон-стрит, а теперь Коттер-авеню. Реджи Коттер единственным из Мэна выиграл ДЛИННЫЙ ПУТЬ —. — Он умер? — спросил Бейкер. — Да. У него было кровоизлияние в глаз, и он пришел к финишу полуслепым. Он умер через неделю или около того, — словно оправдываясь, Гэррети закончил. — Это было уже давно. Все молчали. Конфетные обертки потрескивали у них под ногами, как отзвук далекого лесного пожара. Из толпы вылетела ракета и унеслась куда-то в сторону Льюистона, в край Обюшонов и Лавескью, в край надписей: «Здесь еще говорят по-французски». — А за Льюистоном? — Мы свернем с шоссе 196 на 121-е, к Фрипорту, где я увижу свою девушку и маму. Потом мы выйдем на дорогу № 1, и на ней-то все и кончится. Они услышали выстрел. — Это Баркович или Квинс, — сказал Пирсон. — Не знаю… Один из них еще идет… Баркович рассмеялся в темноте все тем же безумным смехом: — Нет еще, сволочи! Я еще здесь! Я здеееее… Он кричал все громче и пронзительней. Потом его руки внезапно взметнулись вверх, и он начал раздирать собственное горло. — О Боже, — простонал Пирсон, и его стошнило. Они бежали от него, а он продолжал идти, осыпая их проклятиями, задрав к небу лицо, утратившее всякое человеческое подобие. Потом крики смолкли. Баркович упал, и его застрелили, живого или мертвого. Гэррети повернулся и пошел вперед. На лицах тех, кто шел вокруг него, он видел отражение собственного ужаса. В судьбе Барковича все увидели прообраз того, что случится с ними всеми на этой пыльной и кровавой дороге. — Мне плохо, — ровным голосом сказал Пирсон. — Плохо. Не надо. Мне плохо. О Боже! Макфрис глядел прямо вперед. — Хотел бы я сойти с ума, — сказал он сквозь зубы. Только Бейкер молчал. И это было странно, потому что Гэррети вдруг почуял благоухание луизианской жимолости, услышал кваканье лягушек и тяжелое гудение цикад. И еще он видел, как тетка Бейкера качается взад-вперед в своем кресле, улыбаясь и слушая лягушек, цикад и далекие голоса из старенького приемника. Качается и качается, улыбающаяся и довольная, как кот, почуявший сметану. Глава 15 “Мне нет дела, выигрываете вы или проигрываете — до тех пор, пока вы выигрываете” Вине Ломбарды День возвращался, крадучись сквозь густую белую завесу тумана. Гэррети шел один. Он не считал, сколько погибло этой ночью. Может быть, пятеро. Его ноги страдали мигренью, которая усиливалась с каждым новым шагом. По спине разливался жидкий огонь. И все же в нем не гасло воодушевление: до Фрипорта оставалось всего тринадцать миль. Сейчас они были в Портервилле, и толпа едва видела их сквозь туман, но продолжала ритмично скандировать их имена, как было с самого Льюистона. — Гэррети? — это был Макфрис, череп, покрытый волосами. Его глаза лихорадочно мерцали. — Доброе утро. Еще один день. — Да. Много выбыло ночью. — Шестеро после Барковича, — Макфрис достал из пояса тюбик с ветчиной и начал выдавливать ее в рот трясущимися пальцами. — В том числе Пирсон. — Да? — Нас осталось мало, Гэррети. Всего двадцать шесть.