Глаза впали в глазницы. Лицо покрылось синеватой щетиной. — Я наплюю ему в морду. — Расслабься, — посоветовал Гэррети. С него уже сняли все три предупреждения. — Сам расслабься, — буркнул Бейкер. — Погляжу я на тебя. — Зря ты так про Майора. Он ведь тебя не заставлял. — Заставлял? Он убивает меня, вот и все! — Это не… — Заткнись, — сказал коротко Бейкер, и Гэррети послушался. Он почесал шею и взглянул на раскаленное добела небо. Его тень уродливым карликом скорчилась у ног. — Прости, — сказал Бейкер. — Зря я кричал. Мои ноги… — Ладно, — сказал Гэррети. — Это со всеми происходит. Может, это хуже всего. — Знаете, что я хочу сделать? — спросил Пирсон. — Наплевать в морду Майору, — предположил Гэррети. — Все хотят наплевать в морду Майору. Как только он приедет, мы набросимся на него и… — Да нет, — Пирсон шагал, как человек в последней стадии опьянения. Голова его едва не падала на плечо. — Майор тут ни при чем. Я хочу просто пойти в поле, лечь и закрыть глаза. Просто лежать среди пшеницы… — В Мэне нет пшеницы, — уточнил Гэррети. — Это просто трава. — Ну, в траву. И читать стихи сам себе. Гэррети порылся в поясе, нашел печенье и стал грызть его, запивая водой. — Чувствую себя решетом, — пожаловался он. — Пью воду, а через две минуты она выступает у меня на коже. Ружья грянули снова, и еще одно тело безжизненно рухнуло на асфальт. — Сорок пять, — сказал Скрамм, подходя к ним. — Этак мы и до Портленда не дойдем. — У тебя что-то с голосом, — заметил Пирсон с осторожным оптимизмом. — Похоже, я подхватил лихорадку, — жизнерадостно сказал Скрамм. — Господи, как же ты идешь? — с благоговейным страхом спросил Абрахам. — Как я иду? Посмотри на него! Хотел бы я знать, как он идет! он ткнул пальцем в сторону Олсона. Олсон молчал уже два часа. Он не дотронулся до фляжки. Все с завистью глядели на его почти полный пояс. Глаза его, цвета темного обсидиана, смотрели прямо вперед. Губы высохли и растрескались, и из них высовывался язык, как дохлая змея из пещеры. Язык Олсона был грязно-серым. Как глубоко он зарылся? Гэррети вспомнил слова Стеббинса. На мили? На световые годы? Ответ был: слишком глубоко, чтобы увидеть это. И чтобы выбраться. — Олсон! — тихо позвал он. — Олсон! Олсон не отвечал. Двигались только его ноги. — Хоть бы язык убрал, — нервно сказал Пирсон. ДЛИННЫЙ ПУТЬ — продолжался. Леса расходились, уступая место лугам, и опять сходились. По обочинам стояли восторженные зрители. Появлялось все больше плакатов с именем Гэррети. Но его это уже мало интересовало — он слишком устал. Скоро он устанет настолько, что не сможет говорить с другими. Лучше действительно уйти в себя, как малыш, завернувшийся в ковер. Так было бы проще. Он облизал губы и отпил немного воды. Они прошли зеленый указатель, извещающий, что до Мэнского шоссе осталось сорок четыре мили. — Вот оно, — сказал он неизвестно кому. — Сорок четыре мили до Олдтауна. Никто не ответил, и Гэррети подошел к Макфрису и опять пошел радом с ним. Тут начала кричать женщина. Движение на дороге было остановлено, и толпа окружала их с обоих сторон, крича и размахивая плакатами. Кричавшая женщина была грузной и краснолицей. Она пыталась перелезть через канат ограждения и кричала на полицейских, которые держали ее. “Я знаю ее, — подумал Гэррети. — Откуда я ее знаю?” Синяя косынка. Блестящие глаза навыкате. Платье цвета морской волны. Все это было знакомо. Одной рукой женщина вцепилась в лицо полицейскому. Брызнула кровь. Проходя мимо, Гэррети узнал ее. Конечно, это была мать Перси. Перси, который пытался убежать в лес и был застрелен с первым же шагом. — Где мой сын? — кричала она. — Отдайте моего сына! Толпа с энтузиазмом приветствовала ее. Маленький мальчик плюнул ей на ногу и поспешил прочь. “Джен, — думал Гэррети, — Джен, я иду к тебе, и черт с ним со всем. Клянусь, что я дойду". Но Макфрис был прав. Джен плакала, она умоляла его изменить решение: “Пожалуйста, Рэй, я не хочу тебя потерять, это просто убийство…" Они сидели на скамейке за эстрадой. Это было месяц назад, в апреле, и он обнимал ее за талию. Она надушилась духами, которые он подарил ей на день рождения. Этот запах, томный и таинственный, пьянил его. «Я должен идти, — говорил он. — Должен, ты просто не понимаешь». “Рэй, это ты не понимаешь, что делаешь. Рэй, не делай этого, я люблю тебя". “Что ж, она была права. Конечно, я не понимал, что я делаю. Но я и теперь не понимаю. Черт меня побери, я и теперь не понимаю. Вот и все". — Гэррети! Он тряхнул головой, пробуждаясь от своих мыслей. Рядом с ним шел Макфрис. — Как ты? — Нормально, — неуверенно ответил Гэррети. — Кажется, нормально. — Баркович спятил, — с довольным, видом сообщил Макфрис. — Говорит сам с собой. И он хромает. — Ты тоже хромаешь. И Пирсон. — Да, правда. Но Баркович… Он все время трет ногу. Похоже, он растянул мускул. — За что ты его так ненавидишь? Почему не Олсона? Не Колли Паркера? Не нас всех? — Потому что Баркович знает, что делает. — Хочешь сказать, он думает, что выиграет? — Откуда ты взял? — Ну… Он сволочь. Может быть, сволочам везет? — Хорошие парни приходят к финишу раньше? — Не знаю. Ничего не знаю. Они проходили мимо маленькой сельской школы. Ученики стояли во дворе и махали им. Некоторые забрались на забор, и Гэррети вспомнил рабочих. — Гэррети! — закричал один из них. — Рэй Гэррети! Гэ-рре-ти! Мальчишка прыгал, как заведенный, выкрикивая его имя, и Гэррети помахал ему. Когда школа вместе с мальчишкой скрылись из виду, он испытал облегчение. Их догнал Пирсон: — Я тут думаю… — Побереги силы, — посоветовал Макфрис. — И о чем ты думаешь? — спросил Гэррети. — Каково будет тому, кто дойдет вторым. — И каково же? — Ну, — Пирсон прищурился, — представляете: пережить всех, кроме одного! По-моему, нужно установить приз для второго. — Какой? — Не знаю. — Жизнь, — предположил Гэррети.