Максимилиан засмеялся, пожал плечами и ничего не ответил. — Пусть Сыч ко мне идет, — сказал Волков. — Да, кавалер. * * * Волков услышал в прихожей тихую ругань, даже Мария вышла глянуть, что там. За нею и кавалер пошел. Там, в прихожей, препирались Максимилиан и Сыч. Сыч идти не хотел, а Максимилиан тащил его едва ли не силком и говорил при этом: — Иди уже, кавалер ждет… Зол с утра. — Да он всегда зол, дурья твоя башка… — бубнил Фриц Ламме и упирался. — Дай мне умыться хоть. Мария, дай воды теплой. У Волкова отличные были глаза, он как Сыча увидал, так сразу скривился. По вороту куртки у Сыча ползла вошь, крупная такая, отъевшаяся. — Максимилиан, вы что, не видите, что он во вшах, гоните его к черту отсюда, весь дом мне завшивит, — разозлился кавалер. — Извините, кавалер, не увидал, — сказал Максимилиан. — Он валялся в кабаке, таким и взял его там. Фриц Ламме зарос щетиной, от него даже за два шага воняло старым перегаром и чесноком. — Вот и я ему о том говорю, экселенц, — забубнил Сыч, — дай, говорю, хоть в себя прийти, дай хоть помыться, а он тащит, дурень, здоровый вырос… Волков только плюнул: — Висельник, бродяга, сволочь, как тебя в дом пускать такого грязного, денег же полные карманы серебра, а не можешь себя в человеческом обличии держать… — Экселенц, после обеда буду как принц, клянусь распятием. — Вон пошел, еще и распятием клянется, богохульник, черт вшивый! Через час, чтобы был в одежде чистой, выбрит был, вымыт и без вшей. Через час у меня! — сказал Волков и пошел в залу из прихожей. — Ну, рад, балда? — выговаривал Сыч Максимилиану. — Зачем тащил только. — Видел же, что он зол. Вот и тащил, чтобы еще больше не злился, — объяснял ему Максимилиан. — Балда ты, он всегда зол… Вот теперь времени нет на помывку, одежу чистую нужно искать, помогай теперь, — бубнил Фриц Ламме, выходя на двор и снимая с себя колет. — Мария, вода-то есть у тебя горячая? — Одежу со вшами можно в кипятке выварить, — сказала Мария, едва удерживаясь от смеха. — А с ним самим что делать? На нем тоже вши копошатся, — заметил Максимилиан. — Так и его в кипяток, — засмеялась девушка. Максимилиан тоже посмеивался. — Дура, — ругался Сыч, раздеваясь, — одно слово — баба, дурь какую скажет и «ха-ха-ха»… Смешно ей очень. И этот дурень тоже смеется, ей Богу, как дети… Пришел он к Волкову в мокрой одежде, хоть на улице совсем не жарко было. Был выбрит и даже причесан, но все равно господин смотрел на него с неудовольствием. — Экселенц, да не серчайте вы так, — объяснял он кавалеру, — дома у меня нет, а в старом вашем доме не повернуться. Там и монахи, и кавалеры живут всякие, и солдаты их в людской спят, и ваши дворовые, спят там все плечом к плечу, не развернуться, не продохнуть, вот и ночую иной раз в кабаке на лавке. Вот и подцепил зверей от бродяг каких-то. От него даже уже и пивом не так несло, но Волков смотрел на него все равно неодобрительно и спросил вдруг: — Дома, говоришь, у тебя нет? А куда ты тогда все деньги свои деваешь? — Деньги, что за деньги? — не понимал Фриц Ламме. — Не крути, деньги, говорю, куда деваешь, у тебя денег должно быть чуть меньше, чему офицеров, ты от меня серебра получал кучи, за одно дело на ярмарке гору серебра взял, на них дом можно было поставить не хуже, чем у Брюнхвальда. — Эк, вы хватили, дом как у Брюнхвальда, — Сыч даже засмеялся, — там такие хоромы, у него жена, что гусыня золотая, деньги носит и носит, а у меня и вовсе нет жены. — Оно и видно, все деньги на кости, на девок кабацких да на выпивку спустил. Максимилиан говорит, что ты живешь в кабаке. В кости играешь, на местных девках там едва не женился уже. — Брешет, экселенц, если три раза в неделю там отдыхаю, так и то хорошо, — Сыч явно врал. — Играю совсем по маленькой, а девки… Люблю, конечно… Трачу, оно, конечно, так. Ну, а как не тратиться на них, без них жить невмоготу, жены-то у меня нет. Волков не хотел и дальше с ним пререкаться, отвернулся, махнул на него рукой, черт с ним. Потом вздохнул и сказал: — Знаешь, зачем звал? — Да уже догадался, — невесело сказал Сыч и без приглашения господина, а, когда речь пошла о деле, уже было можно, сел к нему за стол, — на тот берег плыть. — Да, на тот берег плыть, — произнес Волков. Конечно, больше всего думы его занимали горцы, ни жена с любовником, ни герцог, ни архиепископ с купцами со своими. Он немного медлил, обдумывая слова. — Проверишь людишек своих. Они там зажились за мой счет, спроси, что делали, что узнали. — Ясно, спрошу, экселенц. И вправду хорошо они устроились, живут, хлеб жуют да пивко попивают за наш счет, ничего не делают, — соглашался Фриц Ламме. — Должны горцы затевать что-нибудь, не могут они так все оставить, — продолжал Волков. — Быть того не может, чтобы не затевали, — уверенно говорил Сыч, — я как на них погляжу, сразу вижу, обидчивые сволочи, злопамятные, нипочем они нам не спустят, что мы им на реке резню устроили. — Вот, и мы должны точно знать… — он замолчал, ожидая от Сыча продолжения. — Где, когда и сколько их будет, — договорил Сыч. Пьяница, распутник, игрок в кости, грубиян и грязнуля — все, конечно, так, но при том Фриц Ламме дело свое знал крепко, за то Волков его и держал при себе, не то давно бы погнал. — Да, еще тебе письмо купчишкам тамошним передать нужно будет. — А письмишко от вас будет? — сразу насторожился Сыч. И Волков прекрасно его понимал, попади с таким письмом в руки стражи, не весело Сычу придется. — От меня, поэтому сам его не носи, не знаю я, как на мое письмо купцы те посмотрят, может быть, и стражу кликнут, — продолжал кавалер задумчиво. — Ясно, велю кому-нибудь из людей моих письмо отдать, а сам издали посмотрю, что дальше будет. — Верно, собирайся, сегодня, сержанту Жанзуану скажи, пусть переправит тебя ночью на лодке, чтобы ты в воде не мок, холодно уже на улице. — Экселенц, — не уходил Фриц Ламме, улыбался, смотрел на господина настолько застенчиво, насколько только мог при всей своей бандитской морде. Волков знал, чего он ждет, полез в кошель, достал две монеты. Серебра у него уже больше не было, это были гульдены: — Это на троих. Тебе и людям твоим. — Вот теперь и на тот берег не страшно, — сказал Сыч, скалясь в подобии улыбки и жадно хватая золото. — Сегодня же переплыву. — Письма дождись. — Конечно, господин. Глава 31 Сыч отъедался на три дня вперед, пока дождался писем от Бруно Дейснера и Михаэля Гренера. Ел все, что Мария ему приносила. С набитым ртом рассказывал кавалеру о дурацких нравах, что царят за рекой у еретиков. Волков слушал его в вполуха, плевать ему было на то, как молятся горцы, какие у них церкви и как они ведут себя в трактирах. Он просто слушал Сыча из уважения, зная, что дело у того будет нелегкое. Опасное дело. Пришел трактирщик, за которым он посылал, разменял Сычу золото на серебро, пытался жадничать, да кавалер его приструнил. — Ну, теперь все, — сказал Фриц Ламме, пряча деньги и едва переводя дух после съеденного, — можно собираться в путь. — Максимилиан, проводите Фридриха Ламме до сержанта Жанзуана, — Волков, чтобы проявить уважение, назвал Сыча полным именем, Сыч это заметил, был горд, — проследите, что бы сержант переправил его на тот берег. — Да, кавалер, — привычно ответил оруженосец, и уже обращаясь к неспешащему вылезать из-за стола Сычу, сказал: — Ну, пошли, что ли. Собирайся, только вшей своих не забудь. Он потянул Сыча за локоть. — Но-но, повежливее, — сказал Сыч с важностью, — ты что, не слышал, как ко мне обращается экселенц?