— Да, кто же? — Да все! Все, кроме супруга. Сыновья его не любят меня, жены их гримасы корчат, особенно молодой граф не любит. Он говорит со мной, как сквозь зубы цедит. Рыцари графа и двор его тоже, родственники-приживалы тоже, даже лакеи и холопы мне свое пренебрежение показывают. Перины мои мокры были, просила просушить, так бросили их в угол, весь день там пролежали, я видела, а к вечеру положили их в кровать, говорят — высохли. И морды заносчивые, с ухмылочками. Живу среди змей. Волков от всех этих слов наливался злостью, темнел лицом на глазах. Уже не рад был, что отдал ее за графа. — Семейку графа — терпи, зубы стисни и терпи, — говорил он уже тем тоном, которым всегда говорил, когда решения принимал, тоном тяжким и холодным, — а для холопов хлыст заведи, рука у тебя тяжелая, мало им не будет, не жалей скотов. Одного прикорми, который поразумнее, побалуй серебром, чтобы был у тебя человек, хоть один верный. Но так дело веди, что бы все остальные о том не знали. Деньги есть у тебя? — Есть, есть, — говорила она, — у супруга денег столько, сколько и у вас не видала, мне ни в чем не отказывает. Любит. Он хороший человек, единственный хороший во всем доме. — Так заведи себе друзей, среди холопов. Кроме мужа пусть еще друзья будут, и терпи, главное — роди наследника графу, и поместье Грюнефильде на века твое будет. Ничье больше, только твое! — Да, да, — говорила Брунхильда и кивала, — рожу, коли Бог даст, а завтра к герцогу уедем, зовет к себе в Вильбург. Хоть неделю этих родственников видеть не буду. — К герцогу? — насторожился Волков. — А знаешь, зачем он графа зовет? — Так все из-за вас, зачем же еще. Как в замке узнали, что вы горцев побили, так там суматоха два дня стояла. Не знали, что делать. Боялись, что война начнется. Герцог мужу каждый день письма присылает, спрашивает, не пришли ли люди от горцев войну объявлять, муж ему отвечает, что нет пока. Волков полез в кошель, нащупал там маленький флакончик, достал и вложил его в руку красавицы: — Это редкий эликсир, от него любой муж к жене, что им помазала шею, страстью воспылает. — И где же вы взяли такое? — едко поинтересовалась графиня. — Агнес сварила, — ответил кавалер. — Ах, конечно, без этой ведьмищи оно не обойдется, — Брунхильда привычно поджала губы. — Я тебя им мазал, когда к графу ездили. — Да помню я, — отвечала графиня, тайком разглядывая флакон. — Вот отчего, он на меня слюной-то исходил. — Он бы и так изошел бы, это просто дело ускорило, — сказал Волков, — теперь поедешь к герцогу, так тоже помажься, околдуй и его, чтобы был помилостивее. — Спать мне с ним? — удивилась Брунхильда. — С герцогом? Да вы рехнулись, братец. Меня тошнит все время и без мужчин старых. Она поморщилась и отпила вина их кубка. — Да не спать, очаруй его, ты же умеешь. — Ладно, — сказала она, пряча флакон, за лиф платья, — лишь бы муженек мой от зелья этого не зверел. Я его от себя отвадила на время бремени, говорю, что тяжко и так, тошнит все время. А он все равно лезет, хоть раз за день да под юбку полезет пощупать, как там все. Старый, а неугомонный. Она говорила как будто специально, еще и улыбалась при этом, хотя по лицу кавалера видела, что не нравится это ему. А ей нравилось как будто. — Ладно уж, возьмусь за герцога, — сказала графиня благосклонно. Она была довольна, и он был доволен, кажется, встречей. Хотя чуть-чуть были грустны и под столом они держали друг друга за руки. Глава 9 Долго Брунхильда просидеть не смогла, поела кое-чего поначалу с аппетитом, и вскоре ей стало душно, и она, поцеловав кавалера по-сестрински, откланялась. Господа снова вставали, когда она уходила. Уехала к себе в поместье. Завтра далеко с мужем ехать ей. То ли от радости видеть ее, то ли от вина шея у него прошла. Но настроение не улучшилось. А тут еще к нему пришли просители, и просители такие, что сразу и не откажешь. — Кавалер, не соблаговолите ли вы выслушать просьбу достойного человека? — шептал ему на ухо бургомистр. Волков тут же понял, что просьба будет обременительна, но разве скажешь «нет» бургомистру? — Отчего же, конечно, выслушаю, — отвечал он. Бургомистр сделал кому-то знак и снова заговорил: — Добрейший господин Фейлинг, важный член города, дважды был в консулате, вы его знаете, вот он идет, он будет просить вас о чести. И действительно, к столу, за которым сидел кавалер, шел дородный и высокий господин, а с ним шли два молодых человека, явно не из простых. И да, Волков помнил этого господина, он был одним из тех, кто ссужал ему золото. С ним шли к столу два молодых человека. Все трое, встав с другой стороны стола, поклонились кавалеру и бургомистру. Старший, тот, что занимал Волкову денег, заговорил после поклона: — Славный рыцарь, смею ли я надеяться на высокую честь, что вы окажете моему четвертому и моему пятому сыну и возьмете их в обучение? В зале стояла тишина, музыка смолкла, разговоры затихли, женщины тянули шеи, пытаясь расслышать слова, а некоторые из мужей так и вовсе вставали с мест и шли поближе к разговору. Волков даже растерялся немного от такой неожиданной просьбы и ответил чуть удивленно: — Друг мой, а какому же ремеслу я их обучу? Пекарь или гончар из меня никудышный. По залу покатился смех, люди стали передавать его слова тем кто не расслышал. Господин Фейлинг тоже улыбался, он ответ воспринял как шутку, как и все вокруг. И продолжал с улыбкой: — Не пекарскому ремеслу прошу я учить моих сыновей, а искусству, которым вы владеете в совершенстве. Прошу учить их делу воинскому. — Прямо так и в совершенстве? — поморщился кавалер. Он повнимательнее оглядел молодых людей, что стояли пред ним и брать в услужение не захотел. — Отчего же вы так думаете? По делу одному обо мне судите. А может, то все случай удачный был? — Так мы про вас все узнали, — заверил его бургомистр. — Мы про ваши дела и Ференбурге вызнали. Вы и там еретиков крепко били, знаменитого рыцаря Ливенбаха убили, шатер его забрали. Будьте уверены, кавалер, господин Фейлинг кому попало своих чад в обучение не доверит. Волков посмотрел на бургомистра, потом еще раз на молодых господ Фейлингов. Одному лет шестнадцать — стар уже учиться-то. Второму лет четырнадцать. Типичные городские барчуки. Бархат да кружева. Какое им дело воинское? — Если думаете, что пойдут они к вам пустые и будут обузой, — продолжал господин Фейлинг-отец, поймав его взгляд, — то не думайте так, пойдут они к вам в полном доспехе и при полном оружии, на хороших конях. А при них буду еще и по два послуживца, тоже конные. Тоже при доспехе и оружии. Шесть человек да шесть коней? И все на его счет? Нет, уж точно не хотел он брать никаких людей к себе в учение. В бою от этих юных господ, что всю жизнь жили в сытости и достатке, прока, скорее всего, не будет, а расходы на них ежедневные будут обязательно. Все в зале ждали его ответа. — Живу я бедно, замка у меня нет, — наконец начал он после раздумий, — оруженосцы мои спят в людской, вместе с холопами. Ходят за моими лошадьми вместо конюхов, едят то же, что и холопы едят: и бобы, и горох, и даже просо. Не будет вам, юные господа, отдельных покоев и изысканных кушаний. И ласки от меня не ждите, люди мои меня добрым не считают, сами мне о том говорили. — Дозвольте мне сказать, отец, — произнес негромко старший из сыновей. Отец кивнул ему в ответ. — Господин рыцарь, — заговорил юноша, — вы в наших краях человек новый, и о том не знаете, что род Фейлингов уже три сотни лет служат городу и гербу Маленов. И среди наших предков были известные воины. Я, Эрнст Фейлинг, говорю вам: фамилию Фейлинг не напугают лишения и тяготы, для нас будет честь жить при вас там, где вы укажите. — Друг мой, — зашептал в левое ухо кавалеру бургомистр, — не отказывайте Фейлингу, он человек влиятельный, да и в самом деле, нашему городу нужны толковые офицеры. Пусть молодежь у вас поживет, пусть среди ваших людей побудет, поучится, вам сие зачтется, зачтется, не сомневайтесь. В словах бургомистра был смысл, кавалер задумался. И тут же… Волков даже вздрогнул от неожиданности, когда за спинкой его стула появился брат Семион и зашептал ему настойчиво в ухо правое: — Берите, берите их, господин. Берите всех, кто попросится. Чем больше у вас будет знатных людей графства, тем тяжелее будет герцогу вас сгрызть. Поживут у вас до весны, авось, прокормите, не пригодятся — так попросите до дома ехать, а если горцы опять сунутся, так шесть всадников лишними не будут. И горожан порадуете, что не брезговали ими. С этим монахом спорить было невозможно, всегда продумана речь его, всегда логична. Да, несомненно, кавалер прокормит шесть людей и шесть лошадей. И они буду полезны, когда… Когда придут горцы. И в другом монах опять прав: кавалеру нужно крепить узы с городом, кажется, в графстве по своему влиянию город был значительнее самого графа. Крепить узы… — Господин, Фейлинг, — заговорил он после раздумья, — думаю, нет нужды говорить вам, что не берусь обещать, что сыновья ваши и живы, и здоровы будут при мне. Сами знаете, что смерть и увечья к воинскому ремеслу прилагаются. — Знаю, кавалер, я то знаю, — отвечал Фейлинг, оглядывая зал и обводя его рукой. — И про то все знают, что в деле у реки вы сами получили рану. О том все говорят, что сами вы шли в первом ряду людей свих. А раз вы сами получили рану, то и другие могут. Могут и рану получить, и смерть принять. — Ну, что ж, я предупредил вас, а коли с сыновьями вашими случится что, то ни от вас, ни от женщин рода вашего я укора не приму. — Да будет так! — воскликнул Фейлинг-старший. — А вы, вы, — Волков указал пальцем на самого молодого из Фейлингов, — не боитесь смерти? Не испугаетесь сражения? — Не боюсь, кавалер, — отвечал юноша. — Совсем не боюсь. — Молодость никогда не боится смерти, — с улыбкой заметил епископ и вздохнул. — Ах, молодость. Прекрасная пора. Все стали улыбаться вместе со старым попом. А юноша вдруг опять заговорил, заговорил звонко, на весь зал, чтобы перекричать гул: — Кавалер, если вы меня возьмете, то для меня это будет тройная честь, я клянусь, что не испугаюсь, будь против меня хоть дюжина горцев. — Тройная? — улыбаясь, спросил бургомистр. — Расскажите же про три ваших чести. Все притихли в зале, всем было интересно узнать. — Первая честь — служить своему роду, — гордо начал юноша, — вторая — служить своему городу, а третья — встать под ваши знамена, кавалер.