Глава 1 Монах долго осматривал его затылок и шею, просил крутить головой, наклонять и задирать ее, трогал и трогал отек пальцами, выдавливая из раны кровь и после этого сказал: — Думаю… Слава Богу, кость в шее цела и зашивать рану не нужно… Вдруг начнет гнить, отставлю гною выход. Волосы вокруг выбрею. Так рана будет чище. Смажу серной мазью с шалфеем. Болит? — Терпеть можно, — отвечал кавалер, пробуя вертеть шеей. Рене, Роха и Бертье стояли тут же, молчали, смотрели и слушали монаха, и Максимилиан был тут, и еще сержанты. И поэтому разговор, который начал Рене, был Волкову особенно неприятен. — Какая в вашей храбрости была необходимость? — спросил Рене, вертя его помятый шлем в руках. — Я у Бертье спросил, так он говорит, что вы пошли вперед сами. — Туман был, — сухо ответил Волков. — Туман? А может, ты храбрость свою показывал? Так тут и так все знают, что ты храбр до безрассудства, — на правах строгого знакомца фамильярно «тыкал» ему Игнасио Роха. Он взял из рук Рене шлем Волкова и попытался пальцами вытащить застрявший в «затылке» обломанный шип моргенштерна. У него не вышло, шип сидел намертво. — Вся наша блестящая победа ничего бы не стоила, если бы вы сейчас были мертвы, — продолжал Рене. Эти нравоучения раздражали кавалера, а еще монах так противно выскребал рану бритвой, что хотелось заорать на него. Он едва сдерживался, чтобы не послать офицеров к черту. Только Бертье встал на его сторону: — Да будет вам, господа, ничего же не произошло, иной раз мне самому хочется встать в первый ряд, взять топор да позабавиться немного, тем более что кавалер пошел вперед из-за тумана. Я ему сказал, что его место под знаменем, а он сказал, что в таком тумане никто его там не увидит и что нужно поглядеть, кто там впереди. — Кавалер, — продолжил Рене, — мы не смели бы вас упрекать в другом случае, это было бы вашим делом, где вам быть во время сражения, но вы наш вождь, а еще наш сеньор. Вы дали нам место для домов на вашей земле, дали нам землю для пахоты, и нам не хочется этого терять. Если вас убьют, а вы не оставите наследника, на Эшбахт сядет другой господин. Он может привести своих людей, а нас попросит вон. Так что ваша жизнь… Она не только ваша. — Он прав, Фолькоф, — сказал Роха все так же фамильярно. — Ты уж либо заведи наследника, либо не лезь на рожон. Кавалер молчал. Будь они хоть трижды правы, слушать их ему надоело. Волков оттолкнул руку монаха, который, кажется, закончил брить ему затылок, встал и пошел прочь от них. За ним отважился пойти только Максимилиан. Да еще монах. — Господин, дозвольте смазать рану, — брат Ипполит бежал за ним с вонючей склянкой. Кавалер остановился, дал монаху закончить работу. И тут к нему пришел немолодой сержант из людей Брюнхвальда. Волков помнил его еще по Ференбургу: — Господин, эти сволочи машут тряпками с того берега. — Машут? — Волков повернулся, стал приглядываться. Солнце уже встало, тумана на реке почти не осталось, дымка легкая, да и только. Другой берег уже можно рассмотреть. Да, с того берега кто-то размахивал белым полотном. И еще один был, махал большой зеленой веткой. — Вы бы не стояли так, господин, — сказал сержант и встал перед Волковым. — Не дай бог, найдется у них хороший арбалетчик, а вы без шлема. — Нет, — отвечал кавалер, — они стрелять не будут, они хотят мертвяков забрать. — И что? Отдадим? — спросил сержант. — Пусть забирают, но ты спроси, чего хотят. Сержант быстрым шагом пошел к реке: — Эй вы, безбожники, чего вам? — орал он, подходя к воде. — Парламентер к вам, примете? — кричали с того берега. — Господин, — обернулся к Волкову сержант, — они спрашивают… — Пусть едет, — сразу сказал кавалер, он все слышал. — Господин Эшбахта дозволяет вам, безбожники, ступить на его землю, — прокричал сержант. * * * На лодке с двумя гребцами приплыл с того берега офицер и горнист, немолодой офицер и горнист. У обоих белые ленты на левых руках. Волков принимал их сидя, Рене, Бертье, Роха стояли за его спиной. Трубач протрубил «внимание», офицер поклонился и сказал: — Я ротмистр Майлинг из Перенгира. — И что вам надобно, ротмистр Майлинг из Перенгира? — спросил Волков и был с ним невежлив, не стал представляться. — Жены наших людей хотят знать, есть ли такие из наших людей, что остались живы и что сейчас находятся в вашем плену. — Жены? — злорадно хмыкнул Роха. — Ваши жены, наверное, знают, что их мужья всегда вели «плохую войну[1]», никого в плен не брали. Отчего же ваши жены думают, что с вами будут вести «войну честную»? — ответил Волков. — Значит, пленных наших у вас нет? — уточнил прибывший офицер. — Ни единого. Офицер помолчал, вздохнул и сказал: — Дозволите ли вы забрать тело капитана Пювера? И других павших. Сначала кавалер не понял, о чем просит приехавший, а когда понял, так едва сдержался, чтобы не выказать радость. Неужели и капитан их тут погиб? Какая это радостная новость была. Но при этом горце Волков радоваться не стал, сдержавшись, он только сказал великодушно. — Забирайте всех. — Вы излишне добры к этим еретикам, кавалер, — сказал Роха, весьма недружелюбно глядя на парламентера и трубача, — нужно было послать их к черту. Он их папаша, кажется. А вот этих вот двоих, повесить. Волков только махнул рукой. Нет, он не собирался усугублять неприязнь. Он подумывал о том, что впоследствии, если не придется отсюда бежать, с горцами лучше жить в мире. Ни к чему делать из них кровных врагов. Одно дело — война, и совсем другое дело — ненависть. — Забирайте, но я не знаю где ваш капитан, — сказал он. — Может, он в реке. Когда бой закончился, весь берег у воды был засыпан оружием и доспехами, которые горцы сбрасывали с себя, прежде чем кинуться в воду. Доспехи и оружие уже собрали. Мертвяки были уже не нужны, солдаты стащили с них доспехи и одежду, если она была хороша. На берегу валялось девятнадцать человек. Еще семеро были изрублены в трех лодках, и были еще мертвые в воде, но тех никто не считал, может, капитан был среди них. — Я позову сюда людей, — сказал парламентер, — мы поищем капитана. — Шестерых будет довольно, — ответил кавалер, — и что бы все были без железа. — Как пожелаете, господин Эшбахт, — офицер горцев поклонился и пошел к лодке. — Так мы что, и капитана их зарезали? — тихо спросил Бертье, когда парламентер еще не отошел далеко. — Кажется, что так, — ответил Волков. — Ах, какое славное вышло дело, — скалился Роха. — Ни одного убитого у нас, а мы их целую кучу набили, да еще и капитана прикончили. Будут теперь знать, чертовы безбожники, как к нам соваться. — И то верно, — сказал брат Семион, неожиданно для всех появившийся среди офицеров, — подумают теперь дети сатаны, как оспаривать волю Божью, как противиться Длани Господней. Все были с ним согласны. Все улыбались, может быть, и иронически, но спорить со святым отцом никто не собирался. И Волков, не боли у него шея, тоже улыбался бы. А сейчас он только морщился от боли, пытаясь крутить головой. * * * Люди Волкова стали готовить завтрак, все после дела были голодны. Горцы приплыли, стали собирать мертвых. Помимо тех, что были убиты на берегу и в лодках, нашли еще одиннадцать мертвых в реке. Перед тем, как отдать этих, Роха пошел и потребовал, что бы с найденных в реке сняли доспехи. — Моим ребятам не хватает доспехов, — говорил Скарафаджо, словно специально злил приплывших горцев, — ваши доспехи нам буду кстати. Еще и смеялся при этом. Горцы с мрачными лицами выполнили его требование беспрекословно, хотя он был с ними не только насмешлив, но и груб. Трижды они плавали на свой берег, отвозили полную лодку своих павших. Но своего капитана так и не нашли.