Приход красноармейцев часто сеял панику среди местных жителей. По свидетельству очевидца, в Черновцах утром 28 июня «было ощущение, что на земле наступил ад»342. Другой так описывал обстановку в городе: «Церкви били в колокола, как будто издавая похоронный звон. Люди бежали. Кто-то вставал на колени и молился. Многие были потрясены. По улицам разносился низкий вой». Дальше он рассказывал об ужасах эвакуации гражданского населения: Атмосфера уныния усиливалась с каждым часом. Сотни, сотни людей бежали на вокзал, унося пожитки, какие им удалось собрать за пару часов. Все вещи, повозки и грузовые вагоны для скота в спешке выставили в ряд. Людей просили располагаться в вагонах как можно плотнее, чтобы поместилось как можно больше343. В два часа дня, когда Черновцы покинул последний поезд, в город уже входили первые передовые отряды советских солдат. Местные коммунисты, конечно, были настроены оптимистичнее. Якоб Песате приехал в Черновцы из Будапешта за день до прихода Красной армии (тогда как многие жители Бессарабии бежали в противоположную сторону), потому что хотел лично встретить солдат «с цветами»344. Между тем маршал Красной армии Тимошенко не пожалел времени наведаться с пропагандистским визитом в свою родную деревню Фурмановку в Южной Бессарабии; по некоторым сообщениям, там его встречали как вернувшегося героя345. Бессарабия и Северная Буковина были быстро включены в состав СССР. В начале августа 1940 года обе области слились с соседними советскими регионами и образовали новую Молдавскую Советскую Социалистическую Республику. Так Советский Союз увеличил свою площадь на 50 тысяч квадратных километров, а численность своих граждан — на 3,5 миллиона человек. Как радостно отчитывался Молотов на седьмой сессии Верховного Совета, присоединения новых территорий, совершенные в то лето, привлекли под власть Москвы дополнительные 10 миллионов душ — в придачу к тем тринадцати миллионам, которые принесла в предыдущем году аннексия Восточной Польши346. Хотя двум этим провинциям предстояло исчезнуть с политической карты, это событие не изгладится из народной памяти. Как вспоминал потом дипломат Александр Кретцяну, утрата этих земель и жестокие обстоятельства их аннексии всколыхнули в Румынии «сильное негодование» и породили «желание отомстить»347. В новых Советских Социалистических Республиках Эстонии, Латвии, Литве и Молдавии быстро начали перестраивать весь уклад жизни, приводя его в соответствие с укладом в остальном Советском Союзе. В первые же недели и месяцы, последовавшие за аннексиями, там были приняты советская конституция и свод законов, а все политические партии, «враждебно» настроенные к Советскому Союзу, были запрещены. Прежние местные органы власти подверглись нещадным чисткам: например, в Литве сняли с должностей одиннадцать из двенадцати мэров основных крупных городов, а также девятнадцать из двадцати трех мэров небольших городов и 175 из 261 глав местных администраций348. Полицию распустили — на смену ей пришли отряды милиции, куда часто набирали бывших политзаключенных. Внедрили плановую экономику, частную собственность объявили вне закона, а частные магазины и производства национализировали и подчинили централизованному административному контролю. После частичной коллективизации, затронувшей наиболее крупные поместья, были созданы колхозы и перераспределена земля. Все молодежные и студенческие сообщества были распущены или принудительно включены в молодежные организации СССР, вся культурная и педагогическая деятельность подверглась советизации, а марксистко-ленинское учение проникло во все образовательные и интеллектуальные сферы. Был составлен список запрещенных книг — с националистическим или «реакционным» содержанием, и все их экземпляры изымали из книжных магазинов и библиотек, а потом отправляли в переработку или даже сжигали. Школьные учебники тоже подверглись «редактуре»: не угодившие коммунистам страницы просто вырывались и выбрасывались. Церкви, хотя официального распоряжения об их закрытии не имелось, тем не менее испытывали ущемления и гонения, за священниками и прихожанами следили и иногда кого-нибудь беспричинно арестовывали, а посреди богослужения в церковь периодически вырвались «бригады безбожников»349. Конечно, не все переживали произошедшие перемены одинаково болезненно. Например, один латыш вспоминал, что первое время после аннексии все казалось не то чтобы страшным, а скорее каким-то нереальным, и повседневная жизнь продолжала течь своим чередом, словно не замечая появившихся повсюду советских солдат и красноармейских оркестров, постоянно игравших бравурные марши350. И пускай внешне все выглядело довольно мирно, советский режим уже оскаливал зубы, и тех, кто вызывал недовольство у НКВД, ждали аресты, допросы и пытки. В первую очередь советский гнев обрушился на старую политическую элиту. Бывший президент Латвии Карлис Улманис и действующий президент Литвы Антанас Меркис, оказавшиеся в новых условиях лишними, были арестованы НКВД и депортированы. Они остались на родине, потому что надеялись хоть что-то спасти от катастрофы, но в итоге первыми из соотечественников отправились в Сибирь, навстречу неизвестности. Вскоре за ними последовало большинство других политиков: в 1940–1941 годах был арестован пятьдесят один из пятидесяти трех бывших министров эстонского правительства351, а также двенадцать из тринадцати министров латвийского правительства — единственным исключением стал министр общественных дел Альфред Берзиньш, бежавший в 1940 году в Финляндию352. В Литве происходило то же самое. Уже накануне выборов в то первое лето НКВД устроил облаву на местных политиков и арестовал около двух тысяч человек, будто бы представлявших политическую угрозу353. В их число попал и бывший министр юстиции Антанас Тамошайтис, профессор права и социалист, который возглавил комиссию по расследованию сделанных ранее советских заявлений о том, что красноармейцев «подговаривали» дезертировать. Не выдержав пыток, он умер в каунасской тюрьме354. Одна история ярко свидетельствует о тогдашнем коллективном ужасе. Летом 1940 года НКВД арестовал 66-летнего Константина Пятса. Этого умудренного, опытного политика во многих отношениях можно было считать крестным отцом независимой Эстонии, он успел побывать на многих высоких должностях в правительстве и, наконец, в 1938 году стал президентом. В 1940 году, когда пришли советские войска, Пятс понадеялся, что, оставшись на своем посту, он сможет как-то смягчить тяготы советского режима, но ошибся. 29 июня его арестовали вместе с семьей, а через месяц выслали в далекую Уфу, где он провел год под домашним арестом. В июле 1941 года НКВД вновь вспомнил о нем, разлучил с семьей и посадил в тюрьму, обвинив в контрреволюционном саботаже. Последние дни Пятс доживал в психиатрической больнице: советская власть объявила его сумасшедшим, потому что он упорно называл себя президентом Эстонии — которым, пускай только в душе, он и продолжал являться355. Полный пересмотр и бурные перестановки ожидали не только политические органы, но и вооруженные силы Прибалтийских государств. Хотя осенью 1940 года подавляющее большинство рядовых солдат были просто скопом включены в Красную армию — откуда многие впоследствии дезертируют, — офицеров постигла куда более тяжкая участь. Методы НКВД были просты: подозреваемые элементы отправляли для прохождения специального «курса обучения» в отдаленные армейские лагеря, а там среди них производился отбор, после чего часть офицеров ссылали в российскую глушь или просто расстреливали. Один очевидец-литовец вспоминал: Командиров батальонов, рот и взводов вызывали в штаб полка, сообщали, что сейчас будет учебная разведка, сажали в грузовики и вывозили в лес. А там их грубо обезоруживали, грабили, заталкивали в ваго

Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь.