– Боже, о какой жути вы тут толкуете! – поморщилась Мод. – Словно вам мало сегодняшнего веселого денька. Давайте сменим тему. Или, лучше, перекурим. Харриет, дорогая, ты со мной? А вы, Макс? – Иного мне и не остается, мисс Селвин Джонс, – ответил Макс. – Сигареты есть только у меня. Мод, Макс и Харриет отошли от скамейки, чтобы не дымить в сторону остальных. – Оставим в покое Джози и ее сомнительных друзей. – Фиона повернулась к Дженни. – Лучше расскажите Шейми о наших успехах. Расскажите ему про Глэдис. Раньше, чем Дженни успела открыть рот, подъехал экипаж, найденный Джо. Фиона и Кейти попрощались, предложив подбросить Мод до дому, но та с благодарностью отказалась, сказав, что поедет вместе с Харриет и Максом к ним домой. Шейми тоже остался, поскольку обещал дождаться возвращения отца мисс Уилкотт, после чего он найдет кеб и поедет к Джо и Фионе. – С удовольствием послушаю рассказ про другую девушку, – сказал он, когда его родные уехали. Шейми обрадовался возможности поговорить с Дженни наедине. – Про другую девушку? – не сразу поняла Дженни. – Историю ее успеха. Вы начали было рассказывать, но тут подоспел Джо. – Да. Вспомнила, – улыбнулась Дженни. – Глэдис Бигелоу – это история настоящего успеха. Она тоже училась в нашей школе. Очень светлая девочка. Жила она в тяжелейших условиях. Пьющий, распускающий руки отец, который потом умер. Забитая, запуганная мать. Семья бедствовала. Казалось бы, Глэдис ждала отупляющая работа на фабрике. А вместо этого она работает в Адмиралтействе у сэра Джорджа Бёрджесса, заместителя мистера Черчилля. Шейми видел, как озарилось лицо Дженни, когда она заговорила об этой Глэдис. – Сначала Глэдис училась в нашей маленькой школе, затем поступила на секретарские курсы. Я спрашивала у Джо и Фионы, не найдется ли у них места для нее. В тот момент никаких вакансий не было, но Джо знал, что сэр Джордж ищет толковую помощницу, и рассказал ему про Глэдис. И сэр Джордж взял ее на работу. – Какая замечательная история, мисс Уилкотт, – послышалось у них за спиной. Это был Макс фон Брандт. Шейми даже не подозревал, что Макс слушает, и полагал, что немец по-прежнему курит вместе с Мод и Харриет. – Согласна с вами, мистер фон Брандт, – сказала Дженни, поворачиваясь к нему. – Эта работа изменила ее жизнь. Прежде Глэдис была застенчивой и несколько замкнутой. Она ничего не видела в жизни, кроме больной матери и кружка по вязанию, куда ходила по четвергам. А теперь, благодаря образованию, она занимается любимой работой. И не где-нибудь, а в Адмиралтействе! У нее есть цель в жизни, она обрела независимость. Ее кругозор существенно расширился. Знаете, она даже стала суфражисткой. Ходит на наши вечерние встречи. Разве не удивительно? Вот что образование способно сделать с человеком. – Дженни! Иди сюда, дорогая! Это был преподобный Уилкотт, наконец сумевший найти кеб. – Держитесь за мою руку, – предложил Шейми. – Я провожу вас. Дженни не возражала. Она попрощалась с Максом, помахала Мод и Харриет и вместе с Шейми пошла к ожидавшему кебу. – Мистер Финнеган… мне тут пришла мысль… вы бы не согласились выступить перед учениками нашей школы? – спросила она, пока они шли. – Как насчет будущей недели? Вы ведь живая легенда. Столько достижений, столько удивительных дел. Для детей это был бы настоящий праздник. Они будут вам очень благодарны. И я тоже. Выступления Шейми были распланированы на всю неделю. Помимо них, его ждала встреча с сэром Клементсом Маркемом в Королевском географическом обществе. Маркем позвонил Шейми в дом Фионы и сообщил, что хочет предложить ему должность в КГО. Вдобавок Шейми уже давно собирался прогуляться по пабам со своим другом Джорджем Мэллори. Словом, у него имелось немало веских доводов, чтобы сказать «нет», но они не являлись главной причиной. Главной причиной сказать Дженни Уилкотт «нет» была его боязнь сказать «да». Шейми боялся снова увидеть ее. Эта женщина что-то пробуждала в нем. Восхищение – так быстро объяснил себе Шейми. Но пробужденное состояние было глубже обычного восхищения. Женщины, периодически появлявшиеся у него в эти годы, тоже пробуждали в нем что-то. Его плотскую страсть. Однако сейчас он испытывал совсем другое чувство. Дженни Уилкотт, с которой он едва успел познакомиться, затронула его сердце. А этой его части ни одна женщина не касалась уже очень давно. «Не делай этого, – мысленно одернул он себя. – Ты совсем недавно расстался с Кэролайн. Меньше всего тебе сейчас нужен новый роман». – Спасибо за приглашение, мисс Уилкотт, но я не уверен, что смогу. Сначала надо свериться с графиком выступлений. – Понимаю, мистер Финнеган, – ответила Дженни, пытаясь скрыть досаду. – Вы ведь невероятно заняты. – Она попыталась улыбнуться, но вместо этого поморщилась и ойкнула. – Синяк такой большой, что даже улыбаться больно. – Ваш «фонарь» продолжает пухнуть, – сказал Шейми и, не успев подумать, осторожно коснулся синяка под глазом Дженни. – Боюсь, он еще немного распухнет, а потом, через день или два, начнет спадать. А вот ссадины исчезнут не так быстро. – Насколько понимаю, вы хорошо знакомы с особенностями синяков, – сказала Дженни. – Парочка знатных синяков появлялась и на моей физиономии. Спокойной ночи, мисс Уилкотт, – произнес Шейми, усаживая Дженни в кеб. – Спокойной ночи, мистер Финнеган. – Шейми хотел закрыть дверцу, но Дженни подалась вперед и сказала: – Вы ведь постараетесь выкроить время на посещение нашей школы? Или хотя бы подумаете об этом? Шейми посмотрел на нее. На заплывший глаз, на забрызганную кровью блузку. Сколько же выдержала эта хрупкая женщина в борьбе за равные права? Стычки, тюрьму, насильственное кормление. Шейми вспомнил, как совсем недавно, в Кембридже, Лондон и лондонцы казались ему чем-то серым и скучным. Как же он ошибался! – Да, мисс Уилкотт, – наконец ответил ей Шейми. – Я обязательно об этом подумаю. Глава 4 Уилла Олден остановила тяжело нагруженного яка. Несколько долгих минут она просто смотрела. Это зрелище она видела столько раз, что уже сбилась со счета. Смотрела на него в видоискатель фотокамеры, в телескоп, теодолит, секстант. Фотографировала, зарисовывала, наносила на карту, измеряла. И каждый раз у нее все равно захватывало дух. – Красавец, – прошептала она. – Холодный, недосягаемый красавец. Перед ней поднимался Эверест со всеми его вершинами, уступами и отвесными склонами. Над вершиной клубился белый дымок. Уилла знала, что это не дым, а поземка, поднятая высокогорными ветрами. Но ей нравилось представлять горного духа, пляшущего вокруг своего высокого далекого дома. Тибетцы называли Эверест Джомолунгмой, что в переводе означало «горная богиня-мать». Уилла находилась в нескольких милях от деревни Ронгбук, на одноименном леднике. Отсюда ей открывался вид на северный склон могучей горы. Снова и снова разум говорил Уилле, что подняться на эту чертову гору невозможно. Но всякий раз, когда она смотрела на северный склон, на неприступные утесы и снежные поля, сердце не желало слушать. А если попробовать достичь того уступа? Или того отрога? А вот эта скала… отсюда она кажется крепким орешком, но если альпинист очень опытен и погода ему благоприятствует… очень опытный альпинист, снабженный кислородным баллоном… что тогда? Без кислорода нечего и думать о подъеме на Эверест. В этом Уилла была уверена. Тогда, поднимаясь на Мавензи, одну из вершин Килиманджаро, она очень страдала от высотной болезни. Но высота Мавензи не достигала и семнадцати тысяч футов. Что случится с человеком на высоте в двадцать девять тысяч? Уилла знала первые симптомы высотной болезни: нескончаемая тошнота и рвота, опухание лица, рук и ног. Дыхание становится болезненным, изматывающим процессом. Все это она испытала на себе. Чем выше, тем сильнее проявляются эти симптомы. Потом высотная болезнь добирается и до самих легких. Начинается сухой, отрывистый кашель. Затем поднимается температура. Нередко альпинист начинает кашлять кровью. Если высота щадит легкие, то набрасывается на мозг. Голова разрывается от непрекращающейся боли. Мысли путаются. Зрение теряет четкость. Альпинист утрачивает контроль над руками и ногами. Спасает только незамедлительный спуск. В противном случае альпиниста подстерегает паралич, кома, а затем и смерть. – Зачем? – спрашивали ее те, кто не способен понять, какая сила заставляет альпинистов штурмовать вершины. Если бы я смогла показать это зрелище, этот великолепный Эверест, взметнувшийся в синее небо, думала Уилла. Нетронутый, девственно-чистый, неистовый и устрашающий. Если бы они увидели снимки, то перестали бы спрашивать. И вскоре это случится. Ее гималайские снимки будут опубликованы. Она сфотографировала почти все, что требовалось. И мир собственными глазами увидит то, что невозможно достоверно описать никакими словами. – Пошевеливайся, старая жердь! – прикрикнула Уилла на яка. Она поплотнее натянула на уши меховую шапку и хлопнула руками в рукавицах. Як тронулся. Уилла слегка поморщилась. Увечная нога начинала болеть. Совсем немного. Но потом это «немного» усугубится, а у нее сегодня нет времени возиться с ногой. На леднике Ронгбук ей не нужны дополнительные хлопоты. Она рассчитывала добраться туда к полудню и сразу же разбить лагерь. Сегодня ее ожидала масса работы. Прибыв на Восток, Уилла стала посылать в Королевское географическое общество снимки индийских храмов, городов и деревень, широких рек, засушливых равнин, холмов и долин, покрытых густой растительностью. К ним добавились виды Китая и его Великой стены. Снимки Великого шелкового пути, по которому шел Марко Поло. Снимки Монголии Чингисхана. Сэр Клементс Маркем показывал ее снимки в КГО. Позже они превратились в фотоальбомы. Эти фотоальбомы принесли Уилле хоть какие-то деньги. Два года назад она обратилась к Маркему с новым предложением – сделать альбом фотографий Гималаев. Запечатлеть Аннапурну, Нилгири и Эверест. Спустя несколько месяцев Уилла получила ответ, состоявший из одной строчки: «Гималаи? Да. Как скоро?» С того момента она трудилась не покладая рук, не щадила себя, охотясь за совершенными снимками – такими прекрасными и завораживающими снимками, что люди, глядя на них, будут удивленно восклицать или благоговейно замолкать. Сейчас у нее собралось более двухсот снимков для гималайского альбома: гор при разной погоде, деревень у подножий и местных жителей. И маршрут. У нее были и снимки возможного пути на Эверест. Альбом сделает ее знаменитой. Укрепит ее репутацию альпинистки и исследовательницы. Он принесет ей деньги, в которых она сейчас очень нуждалась. Почти десять лет назад ее тетя Эдди дала ей пять тысяч фунтов. Нынче от этих денег мало что осталось. Они ушли на путешествие в Африку, затем на путь из Африки в Индию, на странствия по Дальнему Востоку, на подкуп чиновников, дававших разрешение на пересечение границы. Ей приходилось платить за пищу, чай и кров над головой. Денег стоили фотоаппараты, пленки и другое фотографическое оборудование. Денег стоили палатки, койки и тягловые животные, перевозящие все это. Маршрут пути к вершине Эвереста. Уилла думала о нем, двигаясь к месту стоянки. Маркем хотел получить этот маршрут. И не только он. Этого хотели немцы, итальянцы, французы и американцы. Альпинисты – племя соперников. Быть первым – для них самое главное. А оказаться первым на высочайшей вершине мира было главнейшей наградой. Уилла знала это по себе. Однажды она была первой. Первой, кто ступил на вершину Мавензи. Это стоило ей ноги и едва не лишило жизни. Это стоило ей сердца. – Но, но! – подгоняла она яка, заставляя двигаться вверх по заснеженному уступу ледника. Их путь по безбрежному белому пространству продолжался час, затем второй, пока Уилла не получила того, чего добивалась, – непосредственного, ничем не затененного вида на северную седловину. Тогда она остановилась, вбила в снег железный кол и привязала к нему яка. Затем принялась медленно, методично разгружать своего помощника и устраивать лагерь. Разгрузка привезенного имущества, установка палатки и разведение костра отняли у нее час. Уилла всегда путешествовала и работала одна. Это ее больше устраивало, а впрочем, у нее просто не оставалось выбора. Очень немногие женщины согласились бы жить так, как она, – в холодных, чужих, неприветливых краях, без домашних удобств, без мужа и детей. Без каких-либо гарантий безопасности и защиты. Что же касается мужчин… Уилла охотно бы примкнула к любой экспедиции, устраиваемой КГО, но туда ее не взяли бы. Их экспедиции разрабатывались и осуществлялись мужчинами. В мужских головах по-прежнему не укладывалось, что женщина может стать членом экспедиции, отправляющейся к Северному или Южному полюсу, в верховья Нила или на Эверест. Ведь ей пришлось бы совершать переходы и подъемы, есть и спать бок о бок с мужчинами, что было неприемлемо. Не для нее и мужчин-участников такой экспедиции, а для британского общества, которое и оплачивало экспедиционные расходы. Люди, за счет которых существовало КГО, финансировали и экспедиции. Закончив устройство лагеря, Уилла зарядила винтовку и положила рядом с койкой. Оружие защищало ее от волков – четвероногих, а порою и двуногих. Удостоверившись, что все находится на своих местах, она накормила яка, затем соорудила себе нехитрый обед из горячего чая и цампы – смеси ячменной муки, сахара и пахучего масла, сделанного из молока яка. Уилла специально ела мало, поддерживая телесную худобу. Чем тощее тело, тем меньше она страдала от месячных. Они и в лучшие времена доставляли ей изрядные хлопоты, а здесь, вдалеке от ватерклозетов и водопровода, изрядно отравляли жизнь. После обеда Уилла решила немного пройтись. Время двигалось к вечеру, но в ее распоряжении еще оставалось два, а то и три светлых часа. Она встала, чтобы вымыть миску и чашку, и слегка застонала. Протез из кости яка был легче и удобнее деревянного, который ей изготовили в Бомбее, когда она впервые приехала в Индию, но после долгих переходов культя все равно болела. Сейчас боль усилилась. Дальше может быть только хуже. Люди, не лишавшиеся рук или ног, рассуждали о фантомных болях или о странных ощущениях в отсутствующей конечности. Те же, кто остался без руки или ноги, знали другие ощущения. Им была хорошо знакома тупая, неутихающая боль, порой становящаяся невыносимой. Они знали о вычеркнутых из жизни днях и бессонных ночах. Сколько таких ночей она провела сама, просыпаясь от боли? Сколько простыней изорвала в клочья, сколько слез пролила? Сколько раз она кричала и билась головой о стену, ослепленная болью? Слишком много, чтобы вести подсчеты. Доктор Рибейро, ампутировавший ей ногу в Найроби, давал ей морфий, который снимал боль. Всего через несколько дней после операции она на костылях покинула Найроби, увозя с собой несколько пузырьков морфия, и отправилась на восток. Потом, когда запасы морфия кончились, она открыла для себя опиум. Уилла покупала его на базарах портовых городов, у афганских крестьян и странствующих торговцев Индии, Непала и Тибета. Опиум снимал боль в ноге, попутно уменьшая другую, более острую боль в ее сердце. Опиум всегда был при ней. Уилла сунула руку в карман куртки, вытащила отвердевший комок коричневой пасты, отрезала кусочек и добавила в трубку к табаку. Через несколько минут наркотик унял боль, вернув Уилле относительную свободу передвижения. Она быстро вымыла посуду, проверила, надежно ли привязан як, и двинулась к склону. Одинокая, никем не сдерживаемая, она шла по девственно-белым снегам, покрывающим ледник, чувствуя себя необузданной и свободной, как сокол, кружащий в небе, как лиса, крадущаяся по снегу, как волк, воющий на луну. У нижних отрогов Эвереста равнина закончилась. Начался подъем, но Уилла не остановилась. Она продолжала идти по леднику, пересекая зубчатые камни морены. Местность делалась все суровее. Искусственная нога становилась все большей помехой, но Уилла не могла остановиться. Эверест, высившийся над ледником, был великолепен. Он тянул ее к себе, наводя чары и лишая сил им противиться. Относительно пологое подножие превратилось в настоящий склон, однако Уилла продолжала идти, манимая горой, забывая о мерах предосторожности и о том, что ее восхождения остались в прошлом. Первый шаг вверх она делала здоровой ногой, подтягивая увечную. Костяные, не ощущающие холода пальцы тоже на что-то годились. Уилла ставила ступню протеза в трещину, перенося на искусственную ногу тяжесть тела. Сильными, жилистыми руками она цеплялась за выступы, помогая себе идти. Она забиралась все выше и выше, опьяненная холодной белизной, звуками своего дыхания и бесподобным чувством восхождения. Она покоряла склон, двигаясь уверенно и быстро. Тут это и случилось. Уилла не удержалась руками за обледенелый выступ, поскользнулась и покатилась вниз. Ее мотало в разные стороны, отчего протез больно врезался в культю, заставляя Уиллу кричать. Десять футов. Двадцать. Тридцать. Где-то на сороковом футе ей удалось зацепиться за выступ. Это стоило двух сорванных ногтей, но боль она почувствовала лишь потом. Уилла держалась за уступ, уткнувшись лицом в снег, дрожа и всхлипывая. Пальцы жутко болели, но плакала Уилла вовсе не от боли, а от ужасающих воспоминаний о спуске с Мавензи. Нынешнее падение пробудило их, и они хлынули лавиной – яркие, душераздирающие. Уилле было не шевельнуться. Она могла лишь держаться за выступ, закрыв глаза и дрожа от страха. Она помнила то падение и удар, сломавший ей ногу. Помнила, как Шейми тащил ее с горы вниз, а потом распрямлял ее покалеченную ногу. Он несколько дней нес ее на себе, и все эти дни Уиллу ни на мгновение не оставляла невыразимо жуткая, вгрызающаяся в тело боль. От боли и лихорадки, вызванной гангреной, у нее помутился рассудок. В таком состоянии Шейми привез ее в Найроби. Едва взглянув на ее ногу, врач заявил о необходимости срочной ампутации. Уилла просила не трогать ее ногу, умоляла Шейми не позволять врачу этого делать. Увы, Шейми согласился с доводами доктора Рибейро, и тот отхватил ей ногу чуть ниже колена. Шейми тогда убеждал ее, говоря, что без операции она бы умерла. Он не понимал: она и так частично умерла. С альпинизмом придется проститься навсегда. Ей уже не лазать по горам. Даже самый лучший протез не вернет ее ноге гибкость, устойчивость и быстроту движений, необходимых для рискованных восхождений. Случившееся с ней в чем-то было хуже смерти. Снимки, наблюдения, расчеты. Теперь она работала для неведомых ей альпинистов, кто однажды покорит высочайшую вершину мира. Это была не жизнь, а огрызки жизни. Жизнь неудачницы. Уилла ненавидела такую жизнь, однако другой у нее не было. Она и Шейми ненавидела, почти столь же сильно, как любила. Уилла проклинала его и свою бесполезную ногу. Она винила его в случившемся, ибо легче думать, что в этом виноват кто-то другой, а не ты. Ей вспомнился путь из Найроби в Момбасу и поспешное отплытие. Ее культя еще кровоточила, и Уилла едва могла передвигаться на костылях. Но ее снедали горе и гнев, захлестывали противоречивые эмоции, испытываемые к Шейми, и потому ей хотелось уехать как можно дальше от него. Ей удалось добраться до Гоа, где она сняла домик на побережье. Там она провела полгода, ожидая, пока нога окончательно не заживет, и оплакивая свою едва начавшуюся жизнь. Потом, окрепнув телесно и душевно, Уилла отправилась в Бомбей. Там она нашла врача, изготовившего ей протез. В Бомбее Уилла прожила месяц, учась ходить на протезе, после чего купила несколько фотоаппаратов и самое необходимое из одежды. С этим грузом и остатками тетиных денег она отправилась дальше. Пусть ей уже не подниматься в горы, но она может путешествовать и исследовать. Уилла была полна решимости погрузиться в эту новую жизнь. Она покинула цивилизованный мир, надеясь оставить в нем все свои переживания и душевные муки, но они следовали за ней. Где бы она ни находилась, что бы ни видела, слышала и чувствовала, ей отчаянно хотелось поделиться этим с Шейми: бескрайностью пустыни Гоби, звуками сотни колокольчиков, возвещающих о прибытии купеческого каравана, солнцем, восходящим над дворцом Потала в Лхасе. Напрасно она пыталась убежать от Шейми. Он по-прежнему жил в ее мыслях и сердце. Как часто в эти годы, стосковавшись по нему и поддавшись порыву, она решала вернуться в Лондон. К нему, словно он ждал и звал ее. Она начинала собираться, представляя, как снова его увидит, заключит в объятия и начнет рассказывать о своей жизни. Потом, столь же быстро, она прекращала сборы, обзывая себя дурой. Едва ли Шейми захочет ее видеть, едва ли согласится говорить с ней и тем более обниматься. Восемь лет назад она его бросила. Сбежала, свалив всю вину на него и разбив ему сердце. Какой мужчина простит такое?