Он крепче обнимает меня, словно пытаясь поддержать, готовя к тому, что он сейчас скажет. – Я не знаю, там ли она сейчас. И она не пыталась спрятаться. Не вела себя как женщина, которая почти двадцать лет скрывалась от полиции. Она как будто хотела, чтобы кто-то ее заметил. Я прикусываю щеку изнутри, думая о том, на какой риск она идет. Если бы Малькольм до сих пор был с ними, они бы нашли ее намного раньше меня. – Она уводила их от меня, – уверенно говорю я. – И я уверена, что она еще там. Она дожидалась этого дня. В полночь – мой день рождения. И теперь я точно понимаю, почему она ждала, пока мне исполнится восемнадцать. О чем бы еще Лора ни предупреждала мою мать, главным для нее было держать «бабушку Эббот» как можно дальше от меня. Она собирается сдаться. На часах в доме было почти девять. Через три часа я буду в безопасности. А мама… Я мягко высвобождаюсь из объятий Малькольма. – Идем. * * * В прошлый раз, когда мы въезжали на парковку мотеля, я слабо соображала из-за шока и сотрясения. Сейчас все иначе. Сейчас я собрана и внимательна, а страх был моим спутником так долго, что я уже забыла, как можно чувствовать себя иначе. За исключением того, что сейчас я ощущаю волнение и что-то еще – вроде отчаяния. – Кэйтелин, – Малькольм кладет руку мне на плечо. – Может быть, я зайду первым? Она ведь, наверное, перепугается, если откроет дверь и увидит тебя. Я чувствую, как под кожу проникает тепло, исходящее от его руки, и с несколько меньшим успехом пытаюсь извлечь утешение из его слов. Он пытается защитить меня от того, что, как он считает, может меня сокрушить. Он совсем не уверен, что я найду маму живой и здоровой, в номере мотеля, до которого он проследил ее – учитывая, сколько прошло времени. Я понимаю, но не могу в это поверить. – С ней все в порядке, и со мной тоже. Вот увидишь. Дверь машины захлопывается за мной, и все мое внимание концентрируется на здании мотеля. Это огромное двухэтажное здание в форме буквы «L», с красными дверями и того же цвета крышей. На парковке рядом с нами еще несколько машин, и я непроизвольно обращаю на них внимание – еще одна игра, в которую мы с мамой играли каждый раз, когда отправлялись в ресторан. Она не давала мне взяться за десерт, пока я не смогу правильно описать все машины на стоянке. Последний раз я видела ее пять дней назад. Всего пять дней. Кажется, что прошло намного больше – целая вечность. Теперь я знаю, что она здесь. Я и представить не могла, что столько всего случится за последнюю неделю. Думаю, можно сказать, что мамины планы столкнулись с реальностью и все пошло совсем не так, как она рассчитывала, но она в порядке. Меня убивает, что мне приходится постоянно напоминать себе об этом, но я снова и снова возвращаюсь к этой мысли – пока, шаг за шагом, не подхожу к двери номера 7А. Дождь перестал, на двери висит табличка «Не беспокоить». Сквозняк раскачивает ее туда-сюда, а еще он колышет мои темные волосы, и они заслоняют поле зрения. Я останавливаюсь, чтобы пригладить их, аккуратно заправив за уши, одергиваю свитер, безуспешно пытаясь придать ему более аккуратный вид. Пожалуй, это единственное, что я могу сделать, чтобы улучшить свой облик; этого должно хватить. Моя рука неподвижно зависает над дверью. В горле застывает комок, и ветер дует мне в глаза как раз под таким углом, что они начинают болеть и слезиться. И тогда я стучу в дверь. Воссоединение Никто не отвечает, так что я стучу снова, колочу по металлической двери с такой силой, что едва не разбиваю руку. Я не перестаю стучать, даже мысли такой не допускаю, что перестану, – пока дверь не исчезает под моей рукой. Порыв воздуха от распахнувшейся красной двери отбрасывает волосы назад, и я вижу, что передо мной она. Стоит в дверях, глаза у нее широко открыты, а в руке нож. Я невольно вздрагиваю, закрываюсь руками, но тут… – Кэйтелин! Ручка ножа впивается в мою спину, когда мама бросается вперед и обнимает меня – но тут же поспешно отодвигается, оставив руку с ножом у меня на плече. Ее глаза становятся еще шире, если это вообще возможно, и она встряхивает меня. – Тебе нельзя здесь находиться. Не сейчас. – Она затаскивает меня в номер с той же силой, которую продемонстрировала, когда перебиралась через соседский забор, затем захлопывает за мной дверь. Она открывает рот, затем закрывает его, снова обнимает меня, на этот раз мягче, и произносит, уткнувшись лицом мне в волосы: – Ты должна быть далеко-далеко отсюда. Я держу ее, впитывая тепло, исходящее от ее тела, не обращая внимания на то, что ее кожа слегка пахнет потом. Как бы я ни демонстрировала убежденность, на самом деле я вовсе не была уверена, что смогу когда-нибудь сделать это снова: увидеть ее и обнять. Почувствовать себя в безопасности. Но это чувство мимолетно, и его совершенно недостаточно – после такого количества лжи. Я тяну ее за собой, и мы усаживаемся рядом на кровати. – Я нашла дедушку, – произношу я. Я не спрашиваю, почему она не рассказала мне, что он еще жив. Все слишком крепко связано. Если бы она открыла мне один кусочек мозаики, ей пришлось бы раскрыть все. Я могу не соглашаться с ее решением скрывать все это от меня, но я понимаю, почему она это делала. – Я видела снимок УЗИ, и я знаю, что Дерек Эббот – мой отец. Услышав это, мама застывает неподвижно. – А потом я встретилась с Лорой. Она напряженно выпрямляется. – И еще я видела свою кровную сестру. Она не знает, кто я, но мы поговорили. У нее есть кот, которого зовут Элвис. – Мой голос становится хриплым. – И ты скрывала ее от меня. Мама встает и неторопливо отходит от меня на пару шагов. – Я понимаю. – И это все? – У меня начинает кружиться голова, и я радуюсь, что успела сесть. Я вижу, как ее плечи начинают дрожать – как и мой голос. – Ты врала мне обо всей моей жизни. О бабушке, о сестре. О том, кто мой отец, и о том, что тебя обвинили в его убийстве! Мама оглядывается на меня через плечо, ее глаза заполнены слезами, но она не произносит ни слова. – Скажи что-нибудь! Шепотом она произносит: – Я не могу. – Можешь, но не хочешь. Ты не знаешь, что мне пришлось пережить за последние несколько дней, на что мне пришлось пойти. – Мой голос срывается на последнем слове. Она начинает поворачиваться ко мне, замирает на полпути, втягивает воздух носом и только затем завершает движение. – Ты должна была оставаться в мотеле, там ты была в безопасности. Я объяснила бы все после того, как это закончится. – В безопасности? Нет, мама, там я не была в безопасности. – Я с всхлипом втягиваю воздух. – Они нашли меня в мотеле! Я рассказываю ей про охотника за головами, который гнался за мной через лес, о том, как я пряталась от него под кроватью, изменяла внешность, убегала от полицейского, нашла дедушку и в итоге оказалась в абсолютно темной комнате, с перспективой болезненного допроса, которого я не стала дожидаться. – Ты хорошо справилась, – она берет мое лицо в ладони. – Ты сделала все совершенно правильно. Я отстраняюсь. – У меня не было выбора, потому что ты оставила меня одну. Стоя рядом с ней, я замечаю, что она выглядит болезненно: спутанные и немытые волосы, царапина на подбородке, темные пятна под глазами. Судя по ее виду, ей пришлось по меньшей мере так же тяжело, как и мне. Но затем мой взгляд опускается ниже. Она стоит чуть наклонившись, хотя и пытается это скрыть. – Мама? Она не отвечает, но так старательно отводит взгляд, что я не могу удержаться и смотрю в противоположную сторону. Сначала я вижу незастеленную кровать – что само по себе плохой признак. Мама убирала постель, даже когда болела гриппом, даже если ей приходилось отвлекаться на рвотные позывы. Это не преувеличение, раньше она действительно так делала. А затем я замечаю смятое покрывало, брошенное на матрас – и виднеющиеся из-под него пятна. Некоторые красные, другие – бурые. Я отдергиваю покрывало и вижу, что на самом деле пятен еще больше. Когда я снова поворачиваюсь к маме, она больше не пытается делать вид, что все в порядке. Одной рукой она держится за колено, а другой тяжело опирается на тумбочку. – На самом деле все не так плохо, – произносит она, но то, как напряжены ее губы, выдает ложь. – Когда я оставила тебя и отправилась туда, куда не следовало, я думала, что у меня еще есть время. Но кто-то следил за мной, и я рассекла бедро, когда пыталась скрыться. В следующее мгновение я оказываюсь рядом с ней, помогаю ей присесть на край кровати; опускаясь на него, она не в силах скрыть гримасу боли. Закатав свободную штанину ее брюк, я убеждаюсь, что все выглядит хуже, чем я ожидала: на бедре обнаруживается самодельная повязка, которую мама закрепила скотчем. Полотенце, перепачканное кровью, присохло к ее коже, и мне приходится намочить другое полотенце под краном в ванной, чтобы смочить его края и отлепить их. Я чувствую, как она изучающе рассматривает меня, мои волосы, мои руки, собирая мозаику по частям, пока я снимаю повязку с ее раны. Она не говорит ни слова, лишь откидывается назад, чтобы мне было удобней. Когда я убираю последний слой бинта, под ним обнаруживается глубокий порез, тянущийся от колена до середины бедра. Я вижу желтоватый жир. Если бы рана была хоть чуть-чуть глубже, я бы увидела кость. Поперхнувшись, я прикрываю рот рукой. Мы внезапно меняемся ролями – теперь мама успокаивает меня. – Все в порядке, – говорит она. – Выглядит хуже, чем на самом деле. Еще одна ложь. За свою жизнь она врала мне столько раз, что теперь я научилась лучше распознавать вранье. Я приматываю к ее бедру свежее полотенце.