Доктор посмотрел на инспектора, который и без того все понял. — Они же убьют его! Почему вы не привели его сюда? — Я… я хотел, но… парни не дали, — бормотал Фармер. — Черт вас дери! Я же приказывал не чинить самосуд! — Потому я и прибежал к вам. — Живо к экипажу! Фармер, вы с нами! Показывайте дорогу! Профессор и Гален Гилмор бегом направились к карете сэра Валентайна, за ними бежал Ройл. Преподобный Олдридж в эти секунды шептал про себя слова молитвы. Как только двое мужчин оказались внутри кареты, а сын пекаря вскочил на козлы рядом с кучером, инспектор заорал «Гони!». — Оставьте молодого человека, Гален, — успокаивающе произнес доктор Аттвуд, видя, что полицейский не находит себе места от злости. — Порка бессмысленна. Тем более, его надо благодарить за то, что он сообщил нам сию новость. Еще можем успеть остановить безумие. — Я уже имел возможность видеть гнев толпы и его последствия, — возбужденно ответил Гилмор. — И не имею ни малейшего желания наблюдать такое вновь. — Надеюсь, и не придется. Экипаж мчался по мостовой, скрип колес разрезал ночную тишину улиц. Карету кидало из стороны в сторону на поворотах и кочках под крики кучера «Но-о-о! Пошли! Пошли!». Вскоре до ушей Гилмора и Аттвуда стали долетать отдельные обрывки голосов. Доктор выглянул в окно. Впереди стали заметны огни факелов. — Осталось недолго, — проговорил он, хотя в душе его усиливалось нехорошее предчувствие. — Это здесь! — крикнул Фармер, когда шум десятков мужских голосов, что-то выкрикивающих и улюлюкающих, стал совсем отчетливым. — Давай! — Получи, сволочь! — Вот тебе! Звуки ударов были настолько отчетливо слышны, что инспектор скривился. — Мы опоздали, Валентайн. Экипаж резко затормозил, и Гилмор буквально пулей вылетел из кареты. — Остановиться! — во все горло заорал он. — Приказываю остановиться! Картина, представшая глазам полицейского из Скотленд-Ярда и доктора Аттвуда, оказалась поистине ужасающей. Не менее двадцати разъяренных мужчин сбились в кучу, по центру которой на земле валялась в буквальном смысле слова уже бесформенная куча мяса и костей, некогда бывшая человеком. Десятки ног, обутые в тяжелые сапоги, методично месили тело незнакомца, и каждый удар был настолько силен, что звуки вплоть до хруста костей и вылетавшего из легких воздуха разносились далеко от этого места. Одновременно с сильными ударами ботинок десятки рук тыкали горящими факелами в тело на земле. Слабые стоны были едва слышимы и заглушаемы ревом яростной толпы, а руки пойманного беглеца уже безвольно болтались, не в состоянии закрывать голову от жестоких ударов. Алая кровь брызгала в стороны, заливая камни мостовой вокруг, вымазывая обувь и брюки праведных убийц, чей гнев был совершенно неконтролируемым. — Приказываю! Ос-та-но-ви-тесь! — бешенство толпы не давало возможности услышать инспектора сразу же. — Прекратите! — пришел на помощь Гилмору доктор Аттвуд. Гален выхватил из внутреннего кармана сюртука револьвер и поднял руку вверх. Громыхнул выстрел, затем другой. Выстрелы образумили толпу, заставили всех прекратить побоище. — Это убийца! Это он убил Элеонор! — Это зверь и животное! — А кто вы?! — выкрикнул Аттвуд. — Кто дал вам право чинить самосуд?! — Он получил по заслугам! — Да! — Идиоты! Я же приказывал не делать этого! — не сдержался Гилмор, чье лицо пылало яростью. — Но мы поступили правильно! Несмотря на это, осознание содеянного постепенно стало доходить до взбешенных умов, а кое-кто уже молчал, опасливо косясь на представителя власти в ожидании действий с его стороны. Аттвуд склонился над умирающим. Это был уже не человек, а месиво — ни лица, ни одной целой кости. Все тело было изуродовано и обожжено. — Еще дышит, но перевезти его мы не сможем. Может умереть в дороге. Собственно, уже умирает. — Он в сознании? — Боюсь, нет. Вы оказались правы, Гален. Мы не успели. Они убили его… Селби Нэш был на площади и слушал громкую, уверенную речь инспектора из Скотленд-Ярда. Однако по ее окончании, когда к нему и констеблю потянулись люди для записи в добровольцы на поиски Агаты Абрамсон, он продолжал стоять на своем месте, лишь изредка переступая с ноги на ногу. Наблюдал. Народ графства был напуган и возмущен одновременно. Все хотели скорейшей расправы и забыть потом происходящее, как страшный сон. Подумав об этом, Селби презрительно хмыкнул. Слабые и никчемные людишки, пекущиеся только о себе, своей тарелке еды в доме и о безопасности, лишь бы именно с ними ничего страшного не произошло. На других было совершенно плевать. И даже этот порыв ярости, казалось бы, праведной, был всего-то ширмой, прикрывавшей эгоизм и страх каждого из них. Смерть Элеонор Тоу и похищение Агаты Абрамсон в реальности не так беспокоили их, как желание оградить себя от того ужаса, который враз опустился на деревню. Нэш, кинув последний взгляд на толпу, часть которой рассасывалась по улочкам, тоже развернулся и пошел прочь. — Эй, парень! — окликнул его кто-то. — Ты разве не идешь на поиски? — Иду, — тут же отозвался Селби, думая про себя, какое этому доходяге дело до того, идет он или же нет? — Я уже записался. И, не сбавляя ход, покинул площадь. Его мысли занимала Элеонор. Весь путь домой он думал о девушке. О их встречах, о том, как втайне гуляли в безлюдных местах, чтобы их не видели любопытные глаза, готовые тут же разнести грязные сплетни. Он всегда мечтал коснуться ее, мечтал, чтобы Элеонор была только его. Селби Нэш жил неподалеку от кузни, в квартале от дома Ройла Фармера, сына пекаря, с которым поддерживал приятельские отношения. Можно сказать, он был единственным, с кем Селби мог и предпочитал общаться. Потому что все остальные были ему противны, и чем больше он сталкивался с обществом, тем больше его манило одиночество. Подойдя к двери дома, Нэш вставил ключ в замок и отворил ее. Вошел внутрь. — Сынок? — скрипучий женский шепот из темноты. — Да, мама. Это я. — Что там случилось? Мать Селби была тяжело больна и прикована к кровати. Отец умер, когда он еще не родился, и с малых лет ему предстояло быть единственным кормильцем в семье. А теперь, когда мама заболела, он еще и ухаживал за ней вместе с соседкой по двору, которая часто оказывала посильную помощь. Иногда их навещал доктор Янг, но Нэшу всегда казалось, что это происходит скорее из вежливости, чем из искреннего желания помочь. Он буквально чувствовал равнодушие лекаря и также презирал его за это. За лицемерие, на которое его толкала клятва Гиппократа. Селби вошел в маленькую полутемную спальню и присел на стул у кровати. — Ты помнишь Агату? Вялый взгляд мутных глаз остановился на нем, а тощая, старческая рука слабо приподнялась. Нэш взял ее в свою руку и положил себе на колено. Он так делал всегда на протяжении нескольких лет, понимая, что мама почти не видит, но все еще чувствует. Это вселяло в нее некую уверенность и понимание, что сын не бросил ее одну, как делали многие. Веки старой женщины при вопросе утвердительно зажмурились и приподнялись вновь. — Ее похитили. Как Элеонор. — Она еще жива? — казалось, силы покидали ее с каждым звуком произнесенного слова. — Не знаю, — спустя секундную паузу, задумчиво произнес Селби. — В деревню приехал инспектор Скотленд-Ярда из Лондона. С ним также какой-то знаменитый ученый. Он профессор и читает лекции на кафедре университета, где обучается виконт Эддингтон. Они организовали поиски Агаты. — А ты? Мышцы на лице Нэша чуть заметно напряглись. — Я устал, мама. Тяжелый день, было много работы. Я пойду спать. Он аккуратно положил ее руку обратно на кровать, встал со стула. — Тебе что-нибудь принести? Но в ответ была тишина. Лишь слабое посапывание говорило о том, что старая женщина уснула. Селби какое-то время смотрел на нее — взгляд его был пустым… Испустив последний вздох, изувеченный разъяренной толпой человек умер в страшных мучениях. В его руке все так же была крепко-накрепко зажата женская шляпка. Даже когда его методично убивали десятки ног и горящие факелы в руках обезумевших людей, он ни на мгновение не выпускал ее. Не ослабил хватку, будто этот незатейливый предмет туалета имел значительную ценность для него. — Отмучился, — вырвалось у Ройла Фармера. Остальные стояли чуть поодаль в полном молчании. В их умы стало все отчетливее приходить осознание содеянного. Кто-то из избивавших, вероятно, уже ощутил угрызения совести или, по крайней мере, неправильность поступка. Другие же хмуро смотрели на груду костей и мяса, в которую они превратили свою жертву. И не чувствовали сожаления, ибо вера в то, что именно он и есть похититель и убийца, давала им понимание справедливости сделанного. Жесткое лицо Галена Гилмора не выражало никаких эмоций. Да он и не мог сию минуту их демонстрировать, ибо был в замешательстве — не знал, что предпринять. А когда такое случалось, он злился на себя за проявленную неосмотрительность и на тех, по вине которых она проявилась. Вымещать злость на публике означало демонстрировать свою слабость и некомпетентность, — хуже для подрыва авторитета и придумать было нельзя. Потому приходилось скрывать ее за маской жесткой решимости до тех пор, пока решение не придет в голову. — Если он и мог нам что-либо рассказать, то уже никогда не сделает этого, — доктор Аттвуд распрямил тело и обернулся к инспектору. — К тому же, во рту убиенного вы не обнаружите языка. Услышав это, люди зашушукались, но продолжали послушно стоять на месте, теперь совершенно спокойно ожидая распоряжений полицейского. — Он не мог разговаривать. — Верно. И от него разит помойкой. — Шляпка Джиневры Милтон? — Думаю, да, — кивнул профессор. — Классический бродяга, коих полно на улицах Лондона, да и здесь также имеются. Губы Галена плотно сжались. — Вы убили невиновного человека! — поворачиваясь к людям, гневно произнес он. — Вы понимаете это? — Постойте, сэр! — недоуменно возразил один из них. — Он ведь драпал от Фармера!