— Мне нравишься ты. Ответ прозвучал просто и логично. Однако Машу он напугал. Ей бы больше понравились напыщенные объяснения о харизме, тембре голоса и оригинальной манере исполнения. Она застыла, как раз превратившись в того кролика перед удавом. Бобров, казалось, и это ее состояние разгадал. Он двинулся на нее медленно и уверенно. Маша отступила на шаг, но уперлась спиной в треклятый шкаф-купе. Серж подошел к ней вплотную, положил руки на плечи и, заглянув в глаза, вдруг усмехнулся и отступил на шаг. — Я что, такой противный? Ты бы ни за какие деньги не согласилась лечь со мной в постель? Машу колотила крупная дрожь. Она проглотила ком в горле и потупила взгляд. — Не понимаю… — задумчиво протянул он. — Многие начинающие певицы уверяют, что прыгнуть ко мне в койку — это единственная цель, ради которой они прутся в шоу-бизнес. Они, между прочим, убедили меня в том, что я венец творения на земле. Откуда такой ужас в ваших глазах, уважаемая? По-твоему, я монстр? Маша упрямо смотрела в пол, не решаясь ответить. Хотя на последний вопрос сейчас она могла бы, не задумываясь, произнести «да». — Ладно, — он отвернулся и, подойдя к окну, откинул тяжелую гардину. — Да будет тебе известно, что я не сплю со своими подопечными. Вас у меня так много, что со всеми не переспишь. У меня под покровительством симфонический оркестр, к примеру. Играют — просто блеск. Но тащить каждого в койку — уж извини! Маша улыбнулась. — К тому же личные отношения портят профессиональные. Трахнешь такую вот сопливую дуру, а потом носись с ней как с писаной торбой. Капризы начнутся незамедлительно. А мне от тебя работа нужна, понятно? — Я очень рада, — искренне ответила Маша. Он резко повернулся к ней и, усмехнувшись, весело проговорил: — А зря! Я, между прочим, действительно венец творения. Особенно в постели. Ты многое теряешь. Я бы на твоем месте опечалился. — А по договору я имею право говорить вам правду? — Хм… — Он озадачился. — Такого пункта в договоре нет. Ну, то, что не запрещено, то разрешено. Валяй. — Вы ошибаетесь насчет венца творения. Вас обманули. И печалиться мне не о чем. — Эх, чем же ты еще можешь себя успокоить, коли не грубой клеветой, — и он фыркнул. Вот так Маша поменяла место жительства. Поменяла она и образ жизни. Вставала она в восемь утра, мчалась на урок по вокалу. Строгий преподаватель Игнат Робсон, неопрятный косматый мужик лет сорока, спуску ей не давал. Выговаривал, что она полное ничтожество, петь совсем не умеет, а то, что умеет, пением не назовешь. Так, вытье в подворотне. Уроки были странные — то она шипела от низов к самым верхним нотам, то «булькала» октавами, то выпевала музыкальные интервалы. — Нужно расширить твой диапазон, — ворчал преподаватель. — Иначе ни одну песню тебе не подобрать. Маша молча терпела, старательно выполняла его требования. Вечерами занималась еще и дома, повторяя по настоянию Игната утренний урок. В середине дня ее ждал преподаватель по хореографии, который на первом же занятии потребовал называть себя Вовиком, и никак иначе. С ним Маша испытывала настоящие муки. Сначала она проходила с ним классический станок. В детстве, как всякая девочка из хорошей семьи, она занималась танцами, но то были занятия для удовольствия. Она и понятия не имела, что все эти батманы, плиссе и арабески могут так выматывать за считанные минуты. Вовик стоял рядом и периодически лупил ее палкой то по ногам, то по спине, требуя ровных линий. — Тебе нравится бить людей? — однажды, не вытерпев, пискнула она. — Человеком станешь, когда научишься спину держать, — холодно ответил садист и, поддев палкой ее бедро, заставил поднять ногу. — Упражнение не закончено. Работай, а не огрызайся. Серж не появлялся на занятиях. Один раз заглянул в класс к хореографу, оглядел ее, вымученную, растрепанную, мокрую с ног до головы, хмыкнул: — Потрясающе выглядишь. И разочарованно обратился к Вовику: — Смотрю, ты ее жалеешь. Маша только головой покачала. Вечером у нее был неизменный шейпинг в спортивном клубе, который заканчивался бассейном, массажем и солярием. А по субботам сауной. Домой она приползала к десяти. Пела упражнения и плюхалась в кровать. На ужин сил не оставалось. Вот и вся жизнь. Спустя неделю у нее появился репертуар. Пока состоящий из одной песни. Выбор происходил в офисе Сержа. — Нравится? — гордо вопросил он, когда они прослушали первую композицию в исполнении автора. — Ну… — уклонилась от прямого ответа Маша, которой песня не очень понравилась. — Ты что, она бешеных бабок стоит! Пять тыщ долларов! Автор — известный человек, — обиделся меценат. — В общем-то, она не слишком интересна в музыкальном плане, — неожиданно поддержал певицу преподаватель по вокалу. — Голос показать не на чем. — На нашей эстраде голос показывать не принято, — угрюмо заметил Серж. — Некоторые звезды вообще петь не умеют, и ничего. Была бы морда смазливая да раскрутка хорошая. — Тогда почему я? — На сей раз Маша смело вскинула на него глаза. — Есть куча девиц куда смазливее меня. — И то верно, — запальчиво ответил Бобров. — Тайм-аут, — на манер рефери поднял руку Игнат. — Может быть, эта песня и хит, но не Машин. Повисла тяжелая пауза. Бобров потер переносицу и недовольно пробубнил: — Сам знаю. Ладно, есть у меня еще одна на примете. Правда, автор никому не известен. Держал его про запас, думал, спихну, когда случай подвернется. Он поставил другой диск. Музыка Маше понравилась, но вот исполнение… Голос у композитора был хриплым — слов не разберешь. Нет, не умею я ждать, Не умею просить, Не умею прощать, Но я умею любить… Маша задумалась. Песня явно не про нее. Скорее ее Ирма могла бы спеть с чувством. Наверное, для нее она и предназначалась: для гордой женщины, лукавой, жестокой, сильной, как леди Макбет. Мужчины такой восхищаются на расстоянии, потому что подойти боятся. Такая всегда выбирает сама, но остается одинокой. Впрочем, про одиночество — это ей сейчас очень даже понятно. Но вот все остальное… — И ты такой должна стать, — словно опять прочитав ее мысли, тихо произнес Бобров и накрыл своей ладонью ее. Она вздрогнула. В который раз удивилась, как это ему удается видеть ее насквозь. — Слушай, у тебя на лице все написано, — он усмехнулся. — Может, тебе преподавателя по актерскому мастерству найти? Чтобы маску научил носить. Негоже такой простушке петь арии роковых женщин. Машка, ты должна стать роковухой, понятно? Иначе наше дело — дрянь. Роковухой, похоже, Серж Машу решил сделать незамедлительно. Для чего и потащил этой же ночью в модный клуб на закрытую вечеринку. — Пора выводить тебя в свет, — буркнул он, впихнув ее в зал, набитый знаменитостями и богачами. Таким образом Маша впервые появилась на публике официально, как «новый проект Боброва». И первое, что она сделала, — это растерялась. Меценат взял ее за руку, шепнул: «Вперед» — и поволок знакомиться. Отвечали ей приветливо. Мужчины целовали ручку, женщины с натянутой вежливостью улыбались. Но заговаривали только с самим Бобровым. Для всех она оставалась никем — глиной в руках мастера или бессловесной куклой. Во всяком случае, именно так к ней относились все эти люди. — Вот, наконец-то тебя нашел! — как никогда обрадовался Серж, чуть ли не впихнув ее в объятия того самого голубоглазого высокого субъекта, с которым она видела мецената в ресторане и которого приняла за киллера. Правда, как выяснилось на музыкальном вечере, он оказался вовсе не киллером, а английским аристократом, но от этого вид у него не исправился. Маша по-прежнему считала его довольно грозным типом. — Сэр Александр Доудсен, — представил Серж аристократа и указал на певицу: — А это наша Маша. Вернее, Мария Иванова — восходящая звезда российского шоу-бизнеса. — Весьма польщен, — заверил ее лорд, на ее взгляд, куда искреннее остальных в этом зале. А может быть, он с детства тренировался скрывать свои истинные эмоции. — Ну, пойду поговорю, тут нужно мне, в общем, отойти, — неожиданно смутившись, Бобров растворился в толпе, оставив ее наедине с сэром Доудсеном. Маша тут же покраснела, не зная, что делать и что говорить. Как незадачливая школьница, стоящая у доски и начисто забывшая вызубренный накануне урок, замотала руками. Лорд ей еще раз поклонился, ободряюще улыбнулся, мол, расслабься. — Александр? — пискнула Маша, теряя остатки самообладания. — Сэр Александр? Разве это английское имя? — Скорее греческое, — тот жестом показал ей, что можно сесть за столик, и продолжил уже на пути к нему, — Пожалуй, самый известный грек, носивший это имя, был Александр Великий — царь Македонии. — О, да…Конечно, — согласилась Маша, усаживаясь за столик. — Но все равно в Англии не так уж много Александров… — Меньше, чем Джонов, но тоже встречаются. Александр Тунисский — известный полководец — был даже министром обороны в середине XX века. — Похоже, вы все знаете о своем имени. — И о вашем немножко, — улыбнулся он ей. — Да? И что же? — Гм… — Сэр Доудсен сделал вид, что задумался ненадолго. Ровно настолько, чтобы она поняла, что сморозила глупость. — Мария Богородица, или Дева Мария, известна как мать Иисуса Христа, не путать с Марией Магдалиной — наоборот, грешницей, правда, раскаявшейся. Мария Стюарт — интриганка, участница многих заговоров. Вам не кажется, что Шиллер ее образ изрядно идеализировал? Мария Нагая тоже не слишком приятная особа. Седьмая жена Ивана Грозного. Отличалась удивительным непостоянством: сначала признала Лжедмитрия I сыном, потом отреклась от него… — Прошу вас, — взмолилась Маша, уже опять красная как рак. — Мне стыдно за мое имя. — Не стоит, — поучительно заявил аристократ. — Одна Мария, породившая Христа, искупает грехи всех остальных. — Вы прекрасно знаете историю. — Я вас расстрою, если замечу, что неплохо знаком с литературой, юриспруденцией, географией, к сожалению, химией и свободно говорю на четырех языках? — И еще вы здорово хвастаетесь, — засмеялась она.