А потом предупреждающе щебетал ярко-красный кардинал. Это значило, что Мейсоны вот-вот вернутся. Наступало их время. Не по плану Сегодня, услышав пение кардинала, девочка вернулась к сушилке — забрать сборник мифов. Она запрыгнула на машину и перегнулась через спрятанный на задней панели механизм, чтобы дотянуться и вытащить книгу из тайника. На полпути обложка зацепилась за серебристую вытяжную трубу и выдернула ее из стены. Девочка ненавидела совершать ошибки. Ненавидела нестыковки, которые обнаружат Мейсоны по возвращении домой. Отсоединение вывода сушилки — не самое страшное, что могло произойти. Она уже разбивала тарелку и проливала стакан воды на диван — а потом почти целый час промокала темное пятно пляжными полотенцами. По крайней мере, трубу за сушильной машиной вряд ли заметят сразу. Наверное. Девочка не имела ни малейшего представления, для чего эта трубка вообще нужна. Так или иначе, надо было все исправить. Девочка почти слышала торжествующий предательский шепот отцепленной, наконец, разжавшей губы трубы: «Что-то не так. Здесь что-то не так». Она знала, что не сможет думать ни о чем другом до самой ночи, пока ей не представится возможность заткнуть эту болтливую штуку — заткнуть обратно в стену. До приезда Мейсонов оставалось еще несколько минут. Стоило попробовать вернуть все на свои места прямо сейчас. Девочка снова распласталась на сушилке, скользнула на животе вперед и нырнула за вытянувшуюся вдоль стены панель управления, сползая все ниже, пока таймер не впился ей в бедро. Она почувствовала, как кровь прилила к лицу. Пальцы возились с трубкой, пытаясь засунуть ее в нужный разъем. Но она не входила. Волосы упали на лицо. Нужно было сжать вокруг трубки металлическую проволоку, но девочка не дотягивалась, чтобы ухватиться за нее как следует. Ее ноги заскользили по сушилке, и она почувствовала, что падает — едва ли не выворачивающее наизнанку ощущение. Но она успела поставить вытянутую руку на пол и удержалась. По телу прошлась легкая волна тошноты. И тут она увидела его — розовое пятно в темном туннеле вытяжного отверстия в стене. Девочка выронила трубку. Одной рукой она все еще упиралась в пол, а другую просунула в дыру, чтобы схватить эту розовую вещицу. Обычный старый носок. С налипшими клочьями пыли и вьющихся седых волос. Именно то, на что она надеялась. Девочка взяла носок, встряхнула его и прижала к шее. Она знала, чей он. Мамин. Мысль о том, что Мейсоны вот-вот вернутся, уже волновала ее не так сильно, как пару минут назад. Приоритеты поменялись. Голова кружилась от пульсирующей в висках крови. Девочка полностью сползла за сушилку и растянулась на полу. Она просунула руку в вытяжку — так далеко, как только могла. Может, там затерялось что-нибудь еще? Она скребла проем сверху, снизу и по бокам, но в ее ладонь сыпалась только пыль да выгрызенные сушилкой нитки. Неужели совсем ничего? Она всеми силами пыталась дотянуться поглубже — пока не стерла кончики пальцев в кровь. Резкая боль полоснула запястье и предплечье — кожу прокусил острый металлический обод. Даже шорох гравия на подъездной дорожке не заставил ее прекратить поиски. Вдруг она что-то упустила? И только когда в замке входной двери повернулся ключ, она услышала мамин голос. Элиза, прячься! Девочка отшатнулась, словно ее ударило током. Ее спасло разыгравшееся воображение — только и всего. Ключ поворачивался. Ее сердце бешено колотилось. Она огляделась вокруг. Готовы ли стены прачечной пустить ее в свои недра? Мейсоны входят в свой дом Мальчики бросили сумки на кафельный пол прихожей рядом с внучатыми часами. Мистер Ник положил почту на маленький дубовый столик. А потом они разделились. Маршалл потащился в гостиную, барабаня мощными костяшками пальцев по лепнине. Мистер Ник медленно и размеренно затопал по лестнице, похлопывая рукой по перилам. А Эдди быстрым размашистым шагом направился в библиотеку — в сторону девочки. У одной из книжных полок он резко остановился — и крутанул небольшой глобус. Телевизор в гостиной заговорил голосом Судьи Джуди[8] — но Маршалл тут же переключил канал. Мистер Ник был уже на втором этаже. Он зашел в кабинет, и его шаги сменились мерным клекотом стула на колесиках. Эдди тем временем вошел в прачечную, где пряталась девочка. Пошаркивая по кафельному полу, он прошествовал мимо стиральной машины и сушилки на заднее крыльцо. Там он задержался общипать выползшие тростинки плетеного кресла, затем открыл дверь и вышел на улицу. Можно было выдохнуть. Девочка, скорчившаяся в тесной, темной бельевой шахте, наконец позволила себе расслабить напряженные мышцы рук и ног. Она дрожала — адреналин все еще струился по телу. Как же глупо она чуть не попалась! Благо такое случалось нечасто. Но нужно было исключить любые ошибки. Она должна была стать продолжением самого дома. Старайся лучше. На этот раз в голове звучал только ее собственный голос. Кому еще было предостеречь ее? Хотелось, чтобы рядом был кто-то, кто мог бы отругать, положить руку ей на плечо и укоризненно покачать головой. Саму себя особо не пожуришь. Старайся лучше. Она вдохнула. Глубоко, медленно, спокойно. Она представила, как ее тело становится темным, полупрозрачным. Ей нравилось это место — потайной ход. Ее потайной ход. Он отличался от других закутков, в которых она пряталась. Он казался самым нутром дома. Его сердцем или желудком. В руках она держала мамин носок. Мейсоны рассаживались по разным уголкам дома и двора — а она прижимала старый носок к щеке. Элиза держала мамин носок — и плакала. Задымленное пробуждение В декабре прошлого года домой из городского парка Элиза ползла на четвереньках по битому стеклу. Огонь позади нее ревел так громко, что она не была уверена, сможет ли когда-нибудь слышать. Выбираясь наружу, она стерла ладони и чуть не задохнулась парами бензина. Присела она, только добравшись до высоких зарослей сорняков чуть поодаль. Руки горели, а спину опалило жаром. Пушистые соцветия сорняков щекотали щеки. Ноги впитывали холод стылой земли. Она смотрела на столб черного дыма, поднимающийся высоко в небо от двух машин — грузовика и автомобиля ее родителей. Она была умной девочкой. Очень взрослой для своего возраста. Она прекрасно понимала, на что смотрит. Понимала, что мамы и папы больше нет. Когда ее нашли, она шла по обочине дороги через Вудлендский мост, примерно в двух милях от аварии. Она почувствовала, как они пробиваются в ее мир. Они были в придорожных сорняках, хватающих ее за ноги. В темных деревьях по обеим сторонам дороги, раскачивающиеся ветки которых больше походили на руки. В скрежете барж, пришвартовывавшихся далеко внизу, под мостом. В свете их бьющих в небо прожекторов. В лязге и глухих ударах стыковочных цепей. Все вокруг говорило их голосами. Но они были слишком тихими, чтобы разобрать слова. Вы знаете, куда она направлялась? Она одна перебралась через мост — авария случилась в паре миль отсюда. Куда ты шла, малышка? Ты прописана по адресу в другой стороне. Когда ее привезли, она сказала мне, что там, в Плакеминсе, находится ее старый дом. Сейчас там живет другая семья. Элиза, мы можем позвонить еще кому-нибудь? Ты знаешь кого-нибудь в городе? Или, может, твои родители знали? Она молчит. Ты можешь переночевать у кого-нибудь из родственников? Или пожить у них какое-то время, пока мы со всем не разберемся? Сколько ни задавайте ей вопросов, шеф, — она не ответит. Шахта Элизе придется просидеть в потайной бельевой шахте все долгие послеполуденные часы — до самой ночи. Тут ее не найдут — шахта была заблокирована давным-давно и не использовалась. Какой-то предыдущий владелец поставил в главной ванной комнате на втором этаже большой шкаф — и тем самым перекрыл ее. Но Элиза вернула шахту к жизни. Пару месяцев назад, когда Мейсоны были в отъезде, она нашла в гараже маленькую пилу и прорезала тонкую деревянную заднюю стенку шкафа (срез был косой, неровный, но папа все равно гордился бы). Лаз, достаточно большой, чтобы девочка могла проползти на животе в его недра, был спрятан за стопкой старых полотенец и запасной туалетной бумагой. Уже изнутри шахты, встав на небольшие поперечные балки, девочка втиснула вырезанный кусок стенки на место. Хотя задняя панель шкафа обзавелась шрамом, а белая краска по краям среза отслоилась, обнаружить скрытый лаз можно было, только зная, куда смотреть. Сама шахта была достаточно узкой — прижавшись спиной к одной стороне, Элиза могла спокойно спускаться и подниматься по желобу. Но дно шахты, ее раскрытая пасть в стене прачечной, было, пожалуй, главной причиной, почему Элиза любила этот лаз больше всех своих прочих ходов в межстенье. Именно здесь она узнала о существовании бельевой шахты. Когда дом еще принадлежал ее родителям, выходное отверстие было заколочено квадратной фанерой, настолько уродливой, что отец решил выломать ее — и тогда они нашли забытую старую шахту. Мама была на работе, поэтому папа позвал Элизу. Они вооружились самым мощным отцовским фонариком — и отправились исследовать узкую стенную башню. — Сколько же в этом доме странностей, — покачал головой отец. Он был художником, поэтому перенес доску в гаражную пристройку и выкрасил ее в темно-зеленый лесной цвет. А когда она высохла — взял тонкую кисточку и быстрыми росчерками краски взрастил по центру дерево. Плакучую иву в белом цвету. Какое-то время панно радовало глаз, но близость к водопроводным механизмам стиральной машины сделала свое дело: с годами нарисованное дерево начало мокнуть, разбухать и трескаться. Элиза была уверена, что очень скоро мистер и миссис Мейсон затеют очередной ремонт, в ходе которого подкрасят или вовсе замажут дерево, а заодно обнаружат скрытую за ним шахту. Но пока здесь можно было прятаться. Труба сушилки в прачечной так и осталась незакрепленной. Книгу скандинавских мифов Элиза тоже бросила за машиной, когда она услышала стрекотание дверной ручки. Это беспокоило ее особенно сильно. Теперь, когда Мейсоны вернулись домой, покинуть бельевую шахту было не так-то просто: фанерную доску приходилось выталкивать по углу за раз. И нужно было умудриться поймать ее, прежде чем она упадет на пол. Это требовало времени. Пока Мейсоны не спят, рисковать не стоило. Кто-то ведь мог проходить мимо и обнаружить ее. Чтобы починить вытяжную трубу и забрать оставленную за машиной книгу, придется ждать ночи. Это было ее наказанием. Больше никаких ошибок. По краям доски с папиным деревом ореолом сочился слабый свет. Его отблески подрагивали на бледных волосках предплечья. Ладони горели. Вдоль царапин, оставленных металлическим ободом выводного отверстия, бусинами рассыпались маленькие капли крови. Царапины и синяки давно уже не трогали Элизу до слез. В последний на ее памяти раз она плакала год или два назад — когда ободрала коленку, упав с дерева. Воспоминание вспыхнуло перед ней, будто фотография: Элиза сидит на краю родительской ванны, плачет и смотрит на свое отражение в зеркале. Мама, склонившись над ее ногой, стерилизует и перевязывает рану. Волосы Элизы — причесанные — стянуты розовой заколкой на одну сторону. Сидя в бельевой шахте, девочка смахивала налипшие на порезы ворсинки. Каждую алую каплю она зажимала большим пальцем — чтобы остановить кровь. Позже этим вечером она терпеливо и тихо вскарабкается по длинному желобу наверх, в ту же самую ванную, теперь принадлежащую мистеру и миссис Мейсон. Пока они внизу, смотрят телевизор, Элиза откроет фальшивую стенку в задней части шкафа, протиснется между рулонами туалетной бумаги и окажется в ванной, где хранится медицинский спирт. Она не посмотрит в зеркало. Не посмотрит на свои запыленные щеки и растрепанные, слишком длинные волосы. Она промоет порезы над раковиной и стиснет зубы, когда жгучая боль полоснет руку. Элиза понимала, что это неизбежно при жизни в одиночестве. Что быть одной значит заботиться о себе самостоятельно. Хочешь не хочешь — научишься. Если Элиза поранится, пропорет ладонь гвоздем или подвернет лодыжку, она все равно останется одна. Если она простудится, то выздоровеет сама. Она будет сдерживать чихание (громко рявкают пусть все эти экспрессивные личности да нелепые герои мультфильмов, чьи попытки спрятаться проваливаются из-за такой глупости), но заботливая рука уже никогда не прижмется к ее горячему лбу. Никто не поднесет к постели ни ледяной воды, ни холодных компрессов, ни аспирина. Больше всего Элизу пугал кашель. И тошнота. Она переживала, не ослабеет ли настолько, что уже не сможет выкарабкаться из темноты этих стен. Что тогда случится? Но так или иначе, она будет здесь. До каких пор? Не важно. Она будет дома. Элиза твердила себе это месяцами. Решимость провести здесь каждый день своей жизни ее не оставляла. Ее оставляла уверенность. Новое начало Когда полицейские наконец высадили Элизу, было уже поздно. Ее родственники — дед и тетя, которых она никогда даже не видела, — жили в северных штатах в другом, более раннем, часовом поясе. И на звонки женщины-полицейской они так и не ответили. Значит, на сегодня — мисс Брим. Женщина, позевывая и старательно скрывая это за поднесенной к лицу рукой, встретила их на крыльце в запахнутом от вечерней прохлады халате. Узкий фасад дома позади нее ничем не отличался от любого из соседних. С улицы дома выглядели приземистыми и корявыми, но Элиза видела немало таких в городе. Она знала, какими бездонными они были внутри, какими длинными — будто огромные змеи с захлопнутой пастью входной двери. Папа и мама называли их проходными домами[9]. А Элиза так ни разу и не спросила почему. На крыльце мисс Брим присела на коврик и заглянула Элизе в глаза. Она говорила быстро, без интонации — так школьные учителя выдавали инструкции к стандартным тестам, которые сами не одобряли и ни за что бы не дали своим подопечным. — Сегодня поспишь у нас. Возможно, даже поживешь несколько дней, пока не найдется, куда тебя пристроить. На ближайшее время твой дом здесь. А мы — твоя семья. Дом там, где тебя любят. Здесь тебя будут любить.