Шли дни, утраты наваливались на плечи родителей. Их пианино, антикварные часы, мебель, книги. Бессмысленные ремонты. Обшивка стен в столовой. Замена плитки и кухонного гарнитура. Новый ковер в гостиной. Починка пола и покраска стен в гостевой комнате. Потерянный год. Остаться отстраивать дом означало, что он будет лишь первым из множества. Мистер и миссис Мейсон молча прикидывали, хватит ли на это их жизней. Как-то раз, пока мальчики продолжали расчищать первый этаж, выбрасывая во двор пришедшие в негодность вещи, родители остались наедине в своей спальне. Они молча прижались друг к другу. Уткнувшись лбом в плечо. Зарывшись лицом в волосы. Какое счастье, что все они остались живы. Все целы. Все невредимы. Все продолжали дышать. Но это не облегчало горечь от потерь. Остов Несколько месяцев спустя, осенью, когда ураганы миновали, рабочие наконец закончили чистить дом. Выпотрошенный, он будто сжался. Все комнаты, или, скорее, то, что от них осталось, слились воедино. Рыжевато-коричневые каркасные балки были больше похожи на громадные вертикальные жалюзи, чем на стены. Расположившись там, где раньше находились их спальни, мальчики видели гостевую комнату, кабинет, спальню родителей и даже то, что находилось за створками встроенного бельевого шкафа. Через отверстия в полу — вентиляционные и предназначенные для электропроводки — можно было заглянуть на первый этаж. И на чердак. Дом раскрылся перед ними разложенной картой. Теперь ничто не смогло бы тут спрятаться. Родители были внизу — работали в гараже. Несколько дней назад налетел холодный фронт. Свежий сухой воздух пробирался под их свитера. Самый слабый выдох паром клубился у их ртов — даже под защитой нетронутых внешних стен. Время от времени легкий ветерок расправлял крылья синего пластикового брезента, временно залатавшего пробитые в крыше дыры, и принимался задорно хлопать ими по черепице. Эдди все еще думал о ней. Беспокоился, все ли с ней в порядке. Он не выдержал и рассказал брату, что знал эту девочку. До того, как все закрутилось, до их поисков, и до мистера Трауста, и до урагана. Точнее, не лично знал — догадывался о ее существовании. О том, кем она была. Иногда ему казалось, что она прячется за старым креслом в его комнате. Какое-то время он даже хотел помочь ей — и пытался ее спрятать. Эдди рассказывал об этом брату, и, пока говорил, пока в нерешительности замолкал, подбирая слова, ожидал увидеть, как ожесточившееся лицо Маршалла изрежет презрительная ухмылка. Но брат только повторял: — Но почему? — Замешательство на его лице сменилось пониманием, а затем ужасом. Эдди признавался в предательстве. Он выговорился, выдал все, чем — он чувствовал — должен был поделиться. Как бы брат ни отреагировал, он примет это. Маршалл не двигался и избегал его взгляда. Он вытащил руку из глубокого переднего кармана своей толстовки и поскреб щетинистый затылок. — Да уж… — протянул Маршалл и снова замолчал. Теперь уже трудно было представить дом, каким он был раньше, до того, как из него выскоблили стены. Еще труднее было вспомнить, каково это — убеждать себя, будто в комнате никого нет, слыша, как что-то шевелится за дверью. Потому что дверей больше не было. Из окон на деревянный пол брызгал незамутненный непрошеными тенями белесый свет. От дома остались одни кости, обглоданные и безмолвные. — Ну и какой она была? — поинтересовался Маршалл. С улицы доносился заливистый птичий щебет. Мальчики не разбирались в названиях пернатых, но знали эти звуки — мягкие, похожие на флейтовые трели и посвистывания, знакомые, словно убаюкивающее прикосновение подушки к щеке. Снизу послышались голоса родителей. Эдди задумался — что он мог ответить? И мог ли вообще? — Она… — Он замешкался. Покачал головой. Никак не мог нащупать подходящих слов. — Даже не знаю. Она… мастерски пряталась. Маршалл фыркнул. Эдди невольно улыбнулся про себя. Что еще было говорить? Он чувствовал себя нелепо, словно пытался описать привидение. Или даже не привидение. Дом. Сложить в единый образ невесомое тепло, вспыхивающее там, где его быть не должно, витающие в воздухе запахи еды, лабиринт из мебели и дверных проемов и способность инстинктивно маневрировать в нем даже в кромешной темноте? — Долгое время, — наконец нашелся Эдди, — она мне нравилась. Конец Порой мы гадаем, не погибла ли она. Вероятно. Или перебралась в новый дом, в свою следующую обитель: по соседству, а может быть — на другом конце страны. Мы не представляли, чтобы такая девочка стала жить, как все. Мы повзрослели, но всякий раз, когда что-то скребется в предположительно пустых комнатах наших собственных домов, мы почти верим, что она по-прежнему снует за нашими спинами. Что она совсем близко: стоит зажмуриться и, услышав ее, протянуть руку ей навстречу — и мы почувствуем ответное прикосновение. Это ощущение не покидает нас. Иногда мы ловим себя на том, что все еще прислушиваемся. Что мы ожидаем услышать? Когда услышим, тогда, наверное, и поймем. Скрип открывающейся чердачной двери. Тихий вздох, каким-то чудом вырвавшийся из-под половицы. — Выходи! — порой зовем мы ее, не выдерживая. Когда эти мысли становятся невыносимыми. Но каждый раз, будучи уверенными в том, что она на расстоянии вытянутой руки, мы закрываем глаза. Утром Сразу по пробуждении в ее голове вспыхивает мысль — подкидыш все еще терзающих ее воспоминаний. Кое-что из детства, незаконченное, нераскрытое. Приправленное смущением, будто произошло не далее чем накануне. Странно, какими мучительными порой бывают эти чувства. И какими в иной раз согревающими. Какими незатухающими. Растревоженная бурлящими в голове мыслями, она лежит в постели в предутренней темноте и знает, что заснуть уже не сможет. И вот она уже держит в руке смартфон и вбивает имя в браузер. Вбивает еще раз, осознав, что нужно напечатать иначе. Ведь он уже взрослый. Стал мужчиной. Эдвардом. Как бы странно ни звучало это имя. Она чуть стыдливо улыбается: теперь настала ее очередь водить. Ее очередь искать. Поисковик оказывается крепким орешком. Как и во все прошлые бесполезные попытки. Но в конце концов, когда окно ее спальни уже наливается розовым и в нем прорисовываются резные силуэты деревьев городского парка, она натыкается на страницу с адресом. Он все еще живет в ее городе. Через реку от старого дома, под крышей которого они когда-то жили. Не так уж далеко от ее собственного дома. Она встает и собирается на работу. Завтракает на открытой веранде, вдыхая все еще прохладный после ночной грозы воздух. На другой стороне улицы посреди придорожной канавы горделиво выгибает шею белоснежная цапля. За ней виднеется пустая детская площадка, такая одинокая в предрассветных сумерках. Но днем она оживет: родители рассядутся по скамейкам, а дети будут, вереща, скакать, носиться друг за другом, запрыгивать на качели и разгонять их до кажущихся им небывалыми высот. Она жила в других штатах: с дедушкой, потом с тетей. Она нашла себе не один новый дом. Но теперь вернулась в свой город, словно птица, прилетевшая по весне к родному гнезду. Словно планета, вставшая на исходную орбиту. Дом всегда остается домом, сколько ни приставай к чужим берегам. Этим утром, перед тем как уйти, она открывает прикроватную тумбочку и перебирает книги, альбомы для рисования, открытки и прочие хранящиеся там вещи. Она находит то, что искала, и кладет на стол. Запечатывает в конверт. Садится в машину и уезжает. Но не на работу. Работа подождет. Она добирается до примостившегося у изгиба реки Аптауна и паркуется за несколько кварталов до пункта назначения. Старые дома, выкрашенные в яркие светлые тона, сиротливо жмутся к ресторанам и магазинчикам. Дубовые ветви сплетаются над головой в плотный навес. Разбросанные дождем капли то и дело срываются с водостоков и древесных крон, барабаня по крыше машины. Она открывает дверь, но выбираться из автомобиля не спешит. Берет валяющийся в подстаканнике мятный леденец, разворачивает его и закидывает за щеку. Хватает сумку и наконец выходит. Ее каблуки стучат по тротуару, вздыбленному прорывающимися изнутри корнями деревьев. Из-за этой прогулки она, вероятнее всего, опоздает на работу — не страшно. Внести в повседневную рутину разнообразие иногда бывает полезно — в конце концов, разве не это делает людей живыми? Кроме того, так безопаснее. Нет машины — нет номера. Никаких опознавательных знаков. Никакого риска быть обнаруженной. За окнами облепивших улицу домов темно. Здания кажутся насупленно-сонными. Она уверенно идет вперед. Щели в деревянных заборах сочатся занимающимся солнечным светом. Где-то над ней по взъерошенным кронам скачет белка. Прохладный ветерок скользит по ее рукам. И, как и везде — где бы она ни была, она чувствует их присутствие. Незримое. Неотступное. Неимоверно близкое. Где-то есть гараж, в котором прямо сейчас перекрашивают старую фанерную доску. И сад со шкворчащим разбрызгивателем. Где-то поперек крапчатого брезента лежит маленькая девочка и, пока родители работают, коротает время за рисованием. Все трое по-прежнему живы. Там, где однажды остаются навсегда. Мама, папа, дочка. Они вместе — день за днем. В самом ее сердце. Дома. На память За окном уже снуют по своим утренним делам машины. Протискиваются по узким улочкам, утробно рычат, разбрызгивают по видавшему виды асфальту грязные лужицы. Он стоит в спальне перед зеркалом и аккуратно завязывает галстук. Слышит, как в дубовых ветвях копошится ветер, слышит все до единой проезжающие мимо машины. Слышит щебетание птиц и каждый скрип, каждый стон старого дома — его собственного. Он всегда был чувствителен к звукам. И никогда не перестанет вслушиваться. Собираясь на свою преподавательскую работу, он подходит к спаленному окну. Распахивает его, чтобы вдохнуть запах всё ещё моросящего дождя. Проверяет, не рассыпала ли минувшая ночь по подоконнику маленькие золотистые тельца термитов. Давняя привычка. Он стоит у окна и наблюдает за отряхивающейся ото сна округой. На навес небольшого магазина велосипедов вниз по улице уселась пара корольков. По дороге разбросаны все еще опушенные листьями ветви. В окне дома напротив сереет силуэт соседской кошки. Неподалеку улицу переходит какая-то женщина, целеустремленно и немного спешно сворачивая по тротуару. Он возвращается в комнату и выуживает из шкафа пару носков. Садится на кровать, вызывая недовольный скрип пружин, но надеть их не успевает. Что-то останавливает его. Будто кто-то дышит ему в затылок. Он встает, возвращается к окну и видит там ее. Она стоит у небольшого, по колено, заборчика и копается в сумочке. Затем достает конверт и засовывает его в почтовый ящик. Собранные в пучок волосы, совершенно не примечательное лицо. В голове проносится мысль, что он успел застать ее по чистой случайности.