Голоса не припомню, но Снорр, если не ошибаюсь, один из самых главных разгильдяев среди возничих, у него хронические техпроблемы с телегой. Это что — я в нашем обозе еду? А почему на повозке? И почему у меня такое «замечательное» самочувствие? И как сюда попал из-под той ивы? Рядом кто-то заворочался, угрюмым мужским голосом заметил: — Даже не видно как дышит, будто мертвый лежит. — Ага, со вчерашнего так. Удивительно, что еще не обделался, — таким же не очень жизнерадостным голосом ответил другой мужчина. — Трея сказала, что у него просто горячка. — Ага, ты ей больше верь… она и не то сказать может… С горячкой трупом не лежат. Странный этот страж какой-то… — Может, у стражей своя горячка, особая… стражницкая… — Глупость сказал: стражи — такие же люди и болячки у них такие же. — Раз в опоганенных землях как у себя дома ходят, значит, не такие, как мы. — Откуда знаешь, что спокойно ходят? — Так это все знают… — Кто — все? Я вот не знаю, не видел ни разу. — И где ты такое видеть мог? В теплой избе, за частоколом прячась? Или у жены под подолом? Этот ведь пришел из погани. Цезер говорит, он спокойный был, улыбался им, а у самого даже ножа нет. Ничего не боится, ходит, будто по своему огороду. — А не говорил он тебе, что у стража следы от ожогов были? — Слышал — народ рассказывал. — Думаешь, он сам себя прижигал? — Это зачем ему такое делать?! — Раз не он, то кто? Странный этот страж, очень странный… Видел его меч? Таким только цыплят потрошить. Щита не взял, копья тоже, доспех простой, латы на себя мог переделать, а отдал бабнику горбатому. А самострел его глянь, будто игрушечный, но бьет хорошо вроде. Хитро устроен, будто демы придумали. Только зачем он нужен, если луком уметь пользоваться? А на лошади как держится? Будто навоза комок, видно, что боится скачки. А сейчас еще и в беспамятство впал — день лежал, ночь и все утро тоже лежит. — Ну и что с того? Заболеть каждый может. — А остальное? А то, что тащит нас на погибель, виданое ли дело границу пройти с таким медленным обозом? Да нас улитки обгоняют. Захоти он спасти народ — приказал бы бросить все и пешими уходить, на три-четыре отряда разделившись. Так вернее будет — хоть кто-то прорвется. И за помощью надо бы вперед гонца попробовать послать, может, солдаты короля ударят с другой стороны. Так нет, он вообще ничего не делает. Странно это… все дела его странные… — Ну… Откуда нам знать, каким должен быть страж и какие у него замыслы. Ты стражей много видел? — Вообще-то только одного — вот этого. — Вот и я о том же. — Все равно странный, не слышал я такого про стражей. — А слышал, про мракян говорят, будто у них мужики платья носят, а бабы их вечерами на сеновал затаскивают и насильничают? — Слышал, конечно. — А я вот с купцом говорил, который к ним ходил. Тот рассказал, что враки все это — оттого они пошли, что бабы у них больно страшные, вот и принимали их чужие за мужиков в платьях. — Это ты зачем рассказал? — А затем, всему, что говорят, верить нельзя. — Да? Так, может, тот купчина как раз и соврал. — Может, и так. Возничие замолчали, зато рядом послышался хорошо знакомый голос Арисата: — Как он? — Да никак, лежит и лежит, даже мух не отгоняет. Бубнит иногда в бреду что-то, но не понять ничего — язык не наш. — Плохо… На привале Трею к нему надо, пусть посмотрит. — Утром смотрела — ничего нового не сказала. Раны его затянулись, кашля и хрипов нет, а огнем горит. Только судороги прекратились, а то корежило вчера страшно, уж думали, что спина вот-вот лопнет. — Потрогай его лоб. — Ага! Если я его рукой коснусь, попугай мне перст отхватит, а то и два — клюв у него больно страшный! Он только Трею подпускает и Йену, да и то шипит на них иной раз, будто змей ползучий! Тука тоже терпит и даже «здрасьте» ему говорит, а вот когда Цезер к стражу нагнулся, птица ему в глаз так ловко плюнула, что он потом целое утро богохульствовал! Сам и потрогай! Зеленый молодец — службу несет. Если выберусь из этой передряги, лучшим вином угощу. Немножечко… — Чего испугался — спит его попугай… вон валяется пьяный в дымину… лапами кверху. Ладно, пусть им Трея занимается. А вы на привале соломы свежей постелите, эта уже слежалась. Дождавшись, когда воин отъедет, пессимист-возничий буркнул: — Перебьется, он пока что на солому не жаловался. Вот гад, надо будет его запомнить! — Как сэр страж? — Опять знакомый голос, на этот раз Тук пожаловал. — А никак — лежит колодой. — Раз живой, то встанет. Он парень крепкий и боевой. — Ага, боевой! В жаркий день от горячки слег почти намертво! Дети малые его боевитее! — Флом, болтаешь ты больно много, и только нехорошее. Что-то я тебя рядом с нами не заметил, когда сэр страж бурдюка в зад приголубил. — Ну и что? Я на левой стене был, из лука стрелял. Зачем лучнику с огневым копьем бегать? — Раз не бегал, значит, закрой свой рот на крепкий засов, а то напраслиной хорошего человека обижаешь. — Да он все равно не слышит и не видит ничего. — Вот как? Так что получается: все делать, значит, можно, если не видят? Ну ладно, учту. Как уйдешь ночью в дозор, жену твою тогда проведаю, сам, получается, разрешил. — Это когда я такое разрешал?! — Ты сказал, что если не видят и не слышат, то можно. Вот и схожу: не первый раз — дорогу помню. — Ах ты! Да я тебе спину топором подравняю! — Язык себе подравняй, а то отрастил до колена! Лучше другое отращивай, чтобы жена твоя за мной не бегала с просьбами срамными! — Тьфу на тебя! — Плеваться?! Н-на-а-а-а! — послышался приглушенный звук удара. — Старшину сюда! Горбун Флома лупит! Опять! — заорал второй возничий. Через несколько секунд вокруг начался импровизированный митинг: оскорбленный возничий отплевывался, Тук пытался вырваться из чьих-то рук, ругались сразу в три десятка глоток, и кто-то кого-то пытался бить. Обозный старшина подоспел быстро, — его громоподобный голос легко перекрыл шум толпы: — Это что здесь опять неладно? — Да Тук с Фломом подрались. — Он первый полез! — яростно взвыл возничий. — Это так, Тук? — А он в меня плюнул, — мрачно ответил горбун. — Это так, Флом? — А он сказал, что к моей жене ночью придет! И еще сказал, что это опять будет! То есть уже бывало, получается! — Это так, Тук? — А чего не прийти, если в прошлый раз ей это понравилось и мне тоже? Народ дружно расхохотался, хотя, почти уверен, Флом при этом не сильно радовался. Представив его рожу, я не выдержал, улыбнулся. Странно, но от такого мышечного усилия голова не лопнула, как опасался.