Я кивнул. Некоторым образом я был тебе признателен за стоическое отсутствие эмоций. Большинство взрослых на твоем месте уже начали бы изливать потоки сочувствия, а я никогда не знал, как отвечать на их «Мне так жаль… Так жаль… Это ужасно… Какая трагедия…». Обычно я ограничивался кратким «Спасибо» и погружался в молчание. – Да, в нескольких местах. – Я поднял левую руку. – Сквозь нее проходит стальной стержень. – И вы пищите в металлоискателе аэропорта? Я засмеялся, ты засмеялась, и комната внезапно наполнилась светом. – Болит? – Иногда. И тут ты задала мне вопрос, которого раньше не задавал никто. – Если бы вы снова оказались в этом автобусе, вы бы стали делать это снова? То, что сделали? Я ответил не сразу. – Я бы хотел сказать «да»… Но, честно говоря, я не уверен. Ты не казалась разочарованной. Ты просто кивнула, словно это был деловой разговор. Я тоже в свою очередь хотел задать тебе несколько вопросов, о тебе, о твоих домашних. Но все это выглядело так, будто тебе на руку присела птичка, клюющая крошки с ладони. Не время делать резкие движения, издавать звуки и пугать ее. Выходя из класса, ты обернулась. – Знаете, – сказала ты. – Думаю, вы бы стали. Скоро наступал конец семестра, и мы начали оформлять выставочный зал. Ты так ничего и не представила. Я был слегка разочарован, но не сильно удивлен. Я даже не мог использовать фразу, которую применял к другим детям: «Как, разве ты не хочешь, чтобы твои родители гордились, увидев твою работу?» Я не был уверен, что твои вообще придут. И не хотел напрягать тебя, говоря: «Бабушка с дедушкой». Не знаю почему, но я чувствовал, что в твоей семье сложная ситуация. Ну, или я так к ней относился. Когда работы расставлялись, ты слонялась вокруг. Думая, что ты этого ожидаешь, я не стал спрашивать, где твоя работа. Я спросил, что ты об этом думаешь. – О чем? – Обо всем этом… – Я обвел рукой зал, наполненный картинами, рисунками, скульптурами. – Я хочу посмотреть, как будет, когда все закончат. И больше мне не удалось извлечь из тебя ни слова. Но я видел, что ты внимательно наблюдаешь, как все расставляется по местам. Тогда у меня даже не было времени спросить, зачем и почему. Это было первое большое событие для меня, оно должно было стать впечатляющим и иметь значение… Ну, какое-то. В тот вечер я ушел поздно, когда все детские работы были расставлены. Мне казалось, что все получилось довольно красиво. Жаль, что ты не стала в этом участвовать. Я подумал было поставить в уголке несколько бумажных фигурок, которые ты подарила мне, но удержался. Это твой выбор, и я должен его уважать. Очевидно, ты не чувствовала себя настолько частью класса, чтобы тебе хотелось участвовать в выставке. На следующий день я пришел в школу рано и сразу отправился в зал. Но кто-то успел прийти туда раньше меня. Об этом мне сообщил школьный охранник. – Одна из учениц, – сказал он. – Она сказала, вы ей разрешили… Дали специальное разрешение… Что-то там поставить. У нее с собой было полно барахла… – В смысле? – Меня охватила паника. – Какая ученица? Что у нее было? Он пожал плечами, явно не понимая моего беспокойства: – Ножницы… бумага… всякое такое… – Я никому не разрешал ничего делать. Наконец, он тоже начал слегка беспокоиться: – Не разрешали? Я покачал головой. Он завозился с дверью, отпирая и распахивая ее. Мы быстро пошли вдоль коридора. В моей голове уже представали сплошные руины. Рисунки, вырванные из рам, разорванные и разрезанные на кусочки. Порванные холсты, разбитые на куски и раскиданные скульптуры. Я еле сдерживал ярость. Кто мог все это сделать? И зачем? На какую-то секунду я подумал о тебе, но заставил себя выбросить это из головы. Почему я вообще подумал о тебе в первую очередь? Может быть, из-за твоей мрачности, одиночества, частой смены настроений? Но ты не все время была такой. И никогда не казалась мне злобной. Хотя кто знает? Дети могут быть очень странными. Я попытался выкинуть это из головы до того, пока мы не войдем в зал. Мы с охранником молчали. Я вошел. Все было на местах, точно так же как я оставил предыдущим вечером. Ничего не было разбито или сдвинуто с места. Никто ничего не касался. – Все в порядке? – спросил охранник. Я кивнул. – Ну, слава богу. И тут я увидел. То, ради чего ты приходила с утра пораньше. На двери, ведущей из зала, с дальней стороны комнаты, была белая занавесь. Я не мог сказать, что это, ткань или ленты, пока не подошел ближе. Бумажные журавли. Нить за нитью. Я осторожно коснулся их, и они зашуршали у меня под рукой. Чисто белые. Ровные и одинаковые. Сделанные с индустриальной точностью. Их была тысяча. Я знал это, не считая. Говорят, если сложить тысячу журавликов, твое желание исполнится. Хотел бы я знать, что же ты загадала. Я так надеюсь, что у тебя все сбудется. Мясник Я люблю тебя. И я едва тебя не ударил. Ты забилась в угол, крича на меня, и я поднял руку. Я до сих пор вижу, как у тебя расширились глаза, а рот приоткрылся в немую «О», словно все слова замерли в горле от удивления. И страха. Тот вечер начинался совсем не так. Нет, у нас все начиналось не так. Я помню, как тогда, несколько лет назад, увидел тебя у костра в новогоднюю ночь. Все было светящимся и теплым, озаренным отсветом пламени. Я скручивал сигарету, и ты встретилась со мной взглядом. Потом был миллион других взглядов искоса, улыбка-другая, смех. Все постоянно менялись местами, вставая долить себе выпивки, сходить в туалет, найти сигареты и спички. В какой-то момент оказалось, что мы сидим рядом. Я протянул тебе сигарету, и ты осторожно затянулась, выпуская большую часть дыма изо рта. Мне так хотелось сказать что-то умное или хотя бы смешное, типа цитаты из книги, чтобы, как бы у нас потом ни сложилось, всерьез или нет, у нас всегда оставалось бы это начало. Но вместо этого, забирая у тебя сигарету, я тупо спросил: – Ничего так, да? И в одну секунду все стало зыбким. Ты была старше меня. Я только поступил в университет, а ты была на последнем курсе. – Пожалуйста, не спрашивай: «Что дальше?..» Я как раз собирался, но возразил, что даже и не думал, и вместо этого заговорил о погоде. Что-то страшно важное на тему того, как похолодало. Ты не ответила. Черт. У меня получался какой-то ужасно банальный разговор. Но я нервничал из-за тебя. Даже при том, что мы только что встретились, я чувствовал, что мне надо казаться лучше, чем я есть и чем всегда был. Подарочной версией себя, более яркой, какой-то блистательной. Много позже я буду объяснять себе это чем-то более простым. Ты вызывала у меня трепет. Словно была редкой птицей, случайно залетевшей в мой сад. Это прозвучит глупо, но тогда одно то, что ты можешь выбрать меня, казалось невероятной привилегией. Я никогда так не радовался, что уехал из дома, из городка на востоке страны, и перебрался в столицу, город, где не было реки. У меня всегда было ощущение, что здесь все гораздо больше, что все оно движется в безумных ритмах и что здесь встречаются люди вроде тебя. Тем вечером я сидел возле тебя, курил сигарету за сигаретой, и мой восторг вздымался до небес. Так вот как оно бывает, думал я, когда путешественник достигает цели своего похода. Ты – неизведанный континент. Страна, которой нет на карте. А для меня, некоторым образом, целый мир. Тем вечером у костра начался разговор. У нас там была странная компания. Все мы собрались на выходные в этом местечке в горах. Дешево. Хорошая трава. Популярно среди туристов. В доме, где мы остановились, была большая терраса, и все набились туда. Иностранцы, местные, большая студенческая компания из города. Полночь еще не наступила, но было достаточно поздно, чтобы в пара́х дешевого алкоголя зародился дружеский треп. Светские беседы закончились, охотничьи рассказы отзвучали. Пришло время пьяных рассуждений. Кто-то спросил: – Ну и что бы ты делал, если бы можно было предвидеть? – Что? – переспросил я. Я не прислушивался. – Горе. Я сказал, что не понимаю. Будущее горе в лице того, кого только что встретил.