– Нет-нет, я только показаться. Более ничего. Буду ползать по периферии. Не беспокойтесь, прошу вас. Александр, однако же, видел немало причин для беспокойства. Он подозвал официантку с подносом. – Вот это правильно, – сказал Билл. – Отдайте должное моему шампанскому. Плачу за все. Решено было ограничить мое участие именно этой полезной функцией, что, без сомнения, очень мудро. Кто из нас произнесет речь? Я как отец невесты или вы как нежный друг семьи? Вы набросали кое-какие пункты? Прекрасно! Я надеялся, что вы будете так любезны. Итак, я все оставляю в ваших надежных руках. Я терпеть не могу произносить речи и с удовольствием послушаю вас как моего заместителя. Меня это, право, позабавит. Теперь идите к гостям, а я поброжу пока взад-вперед. Вот так. И умоляю, не беспокойтесь обо мне… Он опрокинул в себя бокал вина, взял другой и поспешил прочь. Панама его съехала на затылок, ноги ступали нетвердо. – Вот ведь черт! – выдохнул Александр. Тут он увидел возле чубушника Фредерику и почти обрадовался ей. – Я на погосте встретил вашего отца… – Естественно. Батюшка выцедил все, что можно, из своего отсутствия, теперь будет забавляться присутствием. Надо было вам его в ризнице запереть. – Я все же не понял: он собирается произносить речь? – Это он еще посмотрит, от чего нам будет хуже. На вашем месте я бы устранилась и налегла на шампанское. Александр высмотрел официантку и попросил пополнить им бокалы. Глянул на Стефани, с пухленькой грацией перетекавшую среди гостей. – Как мне хочется, чтобы ничто ей не испортило этот день. У нее такой счастливый вид… – Вам так кажется? – резко спросила Фредерика. – А тебе разве нет? – Как можно судить по виду? Отец ужасен, но, по сути, он прав. Ей там абсолютно нечего ловить. – А мне нравится Дэниел. – Мне, в общем, тоже. Дэниел вполне терпим – местами. Но с чего она взяла, что она его знает? – Может, знание как таковое не так уж важно для любви? – Хороша любовь. Если хотите знать, три недели назад моя сестрица любила вас. И вот пожалуйста. Александр невольно обернулся. Стефани склонялась над крошечной свекровью, отводя фату рукой, так явно непривычной к венчальному кольцу. Внезапно ее облекла какая-то притягательная тайна. Александр вспомнил, что только нынче утром касался ее талии. Фредерика наблюдала за ним… – Глупости, – сказал он наконец. – Она меня едва знает. – Вы же говорили, что знать необязательно? Впрочем, она о вас много думала. Вы были частым предметом бесед. А также романтических домыслов и пылкой страсти. Если бы размышление имело какое-то отношение к знанию, она бы знала вас насквозь. Александр почувствовал себя глупо и неловко. Последнего-то и добивалась Фредерика. – Вы были прекрасной, безнадежной страстью. Она очень застенчива. Вот вы и не заметили. – Не заметил. – Естественно, – припечатала Фредерика. Александра раздражала эта ее манера, которая сделалась уже слегка покровительственной. Мелькнула картинка: вечер, и сестры, сидя рядком, совершенно серьезно выговаривают его из последнего разума. Он подобрался и сверху вниз посмотрел на Фредерику. Она чуть усмехнулась: – В любом случае решение принято. – То есть? – Венчаться в церкви я не буду. Никогда. Я этого не выдержу. Сама служба – «плотью своей славлю Тебя» – еще куда ни шло. Но апостола Павла я терпеть не могу. Сама не ожидала от себя такой злости. Я не хочу, чтобы меня любили, потому что мужчина любит свою плоть, это смехотворная гнусь. И еще о Христе и Супруге – вы видите в этом хоть зерно смысла? «Тайна сия велика, я говорю по отношению ко Христу и к Церкви». И да повинуется жена мужу, как тело голове. Кромешный ужас и позор. – Нужно все же учитывать исторический контекст… – Учла. Но у меня есть уважение к слову, и лично я подобных слов не потерплю. «Повинуйся» – это еще меньшее из зол. Я, может быть, и соглашусь повиноваться, но эти жуткие аналогии – через мой труп! – Ты весьма решительна в своем гневе. – Знаю. Я сама себе поражаюсь. Поговорим о чем-нибудь другом. Стефани, переходя меж гостями, благодарила за подарки. Ее заботливая память с каждым лицом соотносила салатницу, кухонное полотенце, набор чайных ложек, и Стефани, благодаря, вставляла подходящие детали. Потом вдруг издали она увидела отца. Билл в кошмарном своем костюме затаился и выглядывал из-за спин мальчиков из молодежного клуба Дэниела. Стефани помахала. Он нарочито притворился, что не видит. Она сделала несколько шагов к нему и помахала снова. Билл начал отступать к выходу, прячась за кустами и людьми. Не думая, она подхватила кринолин своего белого платья и полетела по траве. Из-за облака, мчавшего с ней наперегонки, хлынуло солнце. Гости смеялись, глядя на нее, словно то был какой-то незапамятный свадебный обряд. Билл нырнул за возвышение, где стояли столы. Стефани, с тревожно застывшим лицом, широко шагнула на возвышение и спрыгнула на другую сторону – вуаль взметнулась на миг и легко опала. – Стой. Билл остановился и посмотрел на нее, но ничего не сказал. И снова начал отодвигаться. У Стефани вырвалось: – Папа, не уходи. – Я здесь неофициально. Только показаться. – Пожалуйста, не уходи. – Не могу сказать, что чувствую себя желанным гостем. Нет, не могу. – Спасибо большое за чек… – Сделал, что мог. – Это очень щедро. – В скупости я пока что замечен не был. – Ну останься. Пожалуйста. Пойди поговори с мамой… с Дэниелом. Ты ведь пришел… – Я пришел лишь посмотреть, как распорядились моими деньгами. Даже самого Билла покоробило от этой точно рассчитанной мерзости. Он зашаркал ботинками по гравийной дорожке, весь деревянный – марионетка, которую дергают некие нелепые силы. Стефани подумалось: «Шагнуть к нему сейчас и поцеловать». Но тут же остановил четкий мысленный образ: отец яростно толкает ее в траву и снова уходит. – Ну за что? Почему ты такой? – Я… – начал он. – Я… На насыпь взобрался Дэниел и тяжело ступил вниз. Билл дернулся и забегал глазами, словно за ним пришел полисмен. – Рад вас видеть, – коротко сказал Дэниел. – Не сомневаюсь. Я как раз ухожу. Заглянул, только чтобы… Считайте, что меня здесь нет. – Вы здесь, – сказал Дэниел. – Мы все вас видим. Там собираются торт резать. Пойдемте? – Я в этом не участвую. Дэниел готов был его убить. Повалить и головой в дурацкой панаме повозить хорошенько по гравию. Его душила горячая, бессильная ярость. Если бы не Стефани, он развернулся бы и ушел, оставив Билла торчать посреди дорожки. Но вместо этого пришлось сказать: – Пойдемте, прошу. Мы все вас просим. Билл открывал и закрывал рот, как щелкунчик. Дэниел сказал: «Стефани, пойдем» – и твердо зашагал по насыпи. Он взял бы ее за руку, но почувствовал, что этот хозяйский жест подольет масла в огонь. Стефани горестно обернулась к Биллу. – В конце концов, ты – мой первенец, – сказал Билл с горячей и яростной жалостью к себе. – Пожалуйста, – как почтительная дочь, повторила Стефани. Втроем поднялись на насыпь, втроем встали возле торта меж шипящих чайников-урн. Со скромного возвышения Билл вперялся в густеющий полукруг гостей со смесью злобы и гоблинского ликования. – Не обращайте на меня внимания, – сказал он Александру, с бокалом в руке готовившемуся произнести тост. – Меня здесь нет, я лишь проформа. С нетерпением жду, когда вы скажете свои несколько слов. Прошу вас, не отвлекайтесь. Александр выступил коротко и красиво. Правда, подавленный присутствием Билла, он слегка запнулся, объясняя свое участие в церемонии. Но затем – несколько слов восхищения трудом Дэниела, несколько слов о мудрости и красоте Стефани… Он сравнил невесту с белой розой. Он воздел бокал, потревожив бледно-золотую влагу, и ощутил приятный непокой от навязанных Фредерикой откровений. Он процитировал эпиталаму Спенсера, ясную и пышную, и от этого проснулась в нем теннисоновская страсть к прошлому, эхо минувших совершенств, явственен стал ток времени. Александр заговорил о сладком слиянии слез и смеха и призвал всех поднять бокалы за счастливую пару. Дэниелу полагалось ответить, и он уже вытащил из нагрудного кармана карточку-шпаргалку. Но Билл внезапно выступил вперед и утвердился меж урнами, откинув плечи и сдвинув панаму на затылок. Решительно подтянул пронзительно-синие брюки и объявил, что желает добавить буквально пару слов к красноречивому тосту коллеги. Конечно, он здесь неофициально, но надеется, что несколько добрых слов не поставят ему в вину. – Мой коллега привел сейчас прекрасное сравнение с белой розой. Мне трудно поверить, что это дивное существо – моя дочь. Мне казалось, она едва вышла из возраста липких ручонок, перекрученных подвязок и грязных саржевых панталончиков. – Тут Билл сделал паузу, ожидая смеха. – Да-да, для меня она еще девчушка, трусящая в школу с потрепанным ранцем, под которым завернулся наверх форменный пиджачок. Помню отзывы ее педагогов: «ценный член школьной общины»… Это значит: «староста с замашками надсмотрщицы». Ну, теперь это ей понадобится. «Выказывает несомненную одаренность, когда удается ее увлечь». Читай: «упряма как осел, часто ленива, но с головой на плечах». Что ж, с этой головой она поступила в Кембридж… В свой срок, однако, ушли в прошлое саржевые панталончики, розовые платьица и одноклассницы, которых ценная Стефани держала под железной пятой. Потянулись к нашему порогу вереницы безнадежно влюбленных, торжественно-тождественных молодых людей, желавших «заглянуть» к нам проездом из Бристоля в Кембридж или на пути столь же окольном. Впрочем, пару раз Стефани все же нашла время посетить библиотеку. Что до поклонников, то они сменялись, а я, признаться, так и не научился их различать. Но это и не важно, ведь теперь есть Дэниел, которого, по крайней мере, всегда опознаешь по верным признакам. Я верю, что Дэниел будет счастлив. Его вряд ли нужно предупреждать, что женщина рождается из девочки. И что бы ни говорила его Церковь о послушании, я лично обнаружил, что дочь моя весьма упорна в своих идеях. Впрочем, есть основания полагать, что Дэниел и вовсе несгибаем. Итак, будьте уверены, я искреннейшим образом желаю им счастья! По окончании речи большинство гостей сочло, что Билл искрометным юмором искупил свою былую непримиримость. Дэниел достал свою шпаргалку и галопом поблагодарил всех: Уинифред, чету Элленби, семейство Тоун, Александра, Фредерику и, наконец, – с каменным выражением – Билла за его «несколько добрых слов». При этом сумел ни разу не упомянуть ни себя, ни жену. Закончив, отступил назад. Александра кто-то больно ткнул под лопатку. Обернувшись, он увидел вездесущую Фредерику. – Я уж думала, он как про Дездемону скажет, что раз она обманула отца, то обманет и мужа. Даром, что Дэниел не Отелло. Ну и спектакль! И главное – все вранье. Никогда она не была неряхой, только не Стефани, и панталончики у нее были в порядке. А поклонники, если таковые и были, к нам не заглядывали по вполне очевидным причинам. Нет, решено. Если соберусь выйти замуж, то папулю и близко не подпущу. Светская церемония втайне от всех и подальше от Йоркшира. Мне понравилось, как вы говорили. Даже Спенсер пришелся к месту, хотя я предпочитаю Донна[279]: Скорей, скорей! Пусть пастырь скажет