Небо начало светлеть, когда впереди замаячили огни железнодорожной станции. Кареты промчали дорогой, огибающей парк Левенштернов, мимо лютеранской церкви, справа маякнули кресты церкви Св. Петра и Павла в слабом отсвете рассветного солнца. Потом пришлось покинуть транспорт и добираться пешком, ибо по тропинке, ведущей к воротам Синих сосен, не мог спуститься даже велосипед. Тринадцать человек быстрой шеренгой, с револьверами в руках, двигались вниз. Ворота были слегка приоткрыты, выездная аллея еще тонула в сумерках. Арсений, знавший дорогу, шел в авангарде, за ним поспевала смертельно уставшая Соня. Казалось, от ожидания самого страшного – увидеть Гришу мертвым – она постарела лет на пять, под глаза легли тени бессонной ночи и долгой, утомительной погони. Вот знакомая беседка, лабиринт в сосновой аллее, вот музы, застывшие каждая кто с глобусом, кто со свирелью. Зайдя в дом, они тотчас наткнулись на следы борьбы в библиотеке. Бросился в глаза смятый ковер, весь в потемневших пятнах, окровавленная сабля, разрубленный подлокотник кресла, сметенные со стола предметы для письма, брошенная на пол книга Жюля Верна. – Un capitaine de quinze ans, – тихо прочитала Соня, поднимая томик. Лицо ее скривилось, она не смогла сдержать слез. – Он мечтал быть таким же храбрым, как Дик Сэнд… Арсений стиснул челюсти, поднял «смит-вессон», двинулся дальше. В коридорах его встретила черная бесформенная масса, облаченная в плащ. От нее уходили вниз в кухню дорожки крови. За спиной Бриедиса собралась толпа полицейских, все молчали. Арсений носком обуви приподнял лежащему голову, чтобы увидеть лицо. Из-под полы плаща, нелепо легшей на лоб, глядела слепая маска, будто слепленная из папье-маше, с закрытыми глазами и одеревеневшими чертами. Носком он развернул тело на спину. Тобин был мертв сравнительно давно. Ключица оказалась разрубленной сильным ударом сабли, крови натекло порядочно. Тобин умер от ее потери. – Теперь ищем Данилова и девочку, – бросил Арсений и поспешил в кухню. Они быстро поняли, что некто очень сильный тащил по полу сначала одну тяжелую ношу, роняющую кровь, потом другую. Всюду были коричневые потеки, соединенные с другими пятнами, будто города на карте, полосами и линиями. Вся эта кровавая топография вела к подвалу и лестнице в подземелье. У двери, за которой томился Марк Данилов, крови было еще больше, она отпечаталась и на стенах. Казалось, два неподвижных тела кулем лежали у стены рядом, а некто третий тут же переводил дух. Арсений с ужасом понял, что Тобин перед смертью запер Гришу и его сестру в подвале. Он был столь безумен, что не чувствовал боли от тяжелого ранения, которое нанес ему некий неведомый храбрец, он терял кровь, но все же не смог отказаться от задуманного преступления. Агенты налегли на засов, потянули знакомую окованную железом дверь. Арсений протиснулся в тюремную камеру первый, следом поспешили остальные, обнаружив два безжизненных тела у дальней стены. Одно было распято и повисло всей тяжестью на хрупких запястьях, другое распростерлось под ним на полу. В воздухе стоял тяжелый запах жженого ацетилена, в трех-четырех шагах под светом нескольких спичек, зажженных в руках полицейских, блеснул металлический корпус фонаря. И все увидели, что внизу лежал голый по пояс Гриша, а распятой была Ева. Ее кисти, обмотанные белыми тряпками с красно-коричневыми пятнами, застыли в кольцах, как изуродованные птичьи лапы, голова свисала на грудь, длинные волосы касались пола. Арсений отвел глаза. На миг он растерялся, чувствуя отчаянное бессилие. Соня застыла с непроницаемым белым лицом, глядя на два мертвых тела. Но, стиснув кулаки, поджала губы. – Надо вынести их отсюда скорее, – металлическим голосом кинула она полицейским, – и убедиться, нельзя ли еще спасти. Кто-нибудь, принесите молоток, чтобы снять с Евы болты. Каплан опередила его, сделала то, что должен был делать он – явить присутствие духа. Эпилог 12 марта 1904 года на пустынном старом кладбище, расположенном в Торенсберге неподалеку от церкви Лютера, у могил Марка Данилова, Евы Даниловой и Эвелин Тобин стояли две фигуры в темных полицейских шинелях. А с ними – хрупкая фигурка в синем пальто и беретке с пучком перьев на черноволосой кудрявой женской головке. Гриша Данилов до сих пор не мог простить себе, что не спас сестру. Арсений Бриедис не мог понять, откуда в хрупком теле бывшего учителя нашлось столько силы для удара саблей, убившего Тобина. А Соня Бриедис, в девичестве Каплан, ни о чем не думала. Изящно нагнувшись к могилам, она чуть поправила гортензии, приобретенные к годовщине смерти матери Гриши в цветочном магазине Рауске, который торговал любыми видами растений во всякое время года. Тело Евы было перенесено с кладбища у Синих сосен на городское, похоронено рядом с дочерью и братом, являвшимся Грише отцом. На могильном камне, расположенном чуть поодаль, было начертано без изысков и эпитафий: Исидор Тобин 1856–1901. Гриша не стал хоронить его под именем, которое носил сам. А историю его жизни и смерти было решено предать забвению. Человек, пожелавший назваться чужим именем, не заслуживал правды, хоть был прежде отвергнут, предан собственной семьей. Его камень служил напоминанием, что, какие бы ни выпали на долю испытания, это не дает права причинять страдания другим. По свойственной Бриедису и Соне детективной неугомонности оба отправились в свадебное путешествие в Швейцарию лишь затем, чтобы завершить дело Данилова. Они нашли и лечебницу, где содержали больного ребенка, и старого доктора, который принимал его и поставил страшный диагноз. Тот уже давно не практиковал, доживал остаток лет в Базеле. Доктор принял молодую пару из Риги, выслушал их претензии, вздохнул, проронив, что если те соберутся вчинять ему иск, то не смогут найти ни одного доказательства, что он поставил диагноз первенцу Даниловых и что такой пациент у них имелся. – В картотеке клиники есть запись о Григории Данилове, но рожденном в 1876 году. Вы найдете полную историю его болезни. Синдром Лорена. Девять лет вплоть до 1885 года всяческих процедур, длинные списки медикаментов, мои личные наблюдения и рекомендации. Тогда Бриедис дал слово, что, кроме последнего из рода этого семейства – того самого Григория Данилова, которого здесь так старательно лечили от синдрома Лорена и который имеет право знать всю правду, никто ни о чем не узнает. Другого выбора узнать истинную историю Тобина у дознавателей не было. – Он родился хворым, – начал старый немец. – Русское семейство недоумевало, упрекало нас, что мы ничего не делаем, чтобы поставить ребенка на ноги. Но дитя нуждалось во времени, а родители были нетерпеливы. Знаете, это такого свойства люди, которые привыкли ко всему идеальному, выверенному, самому лучшему. Они думали, что, построив идеальное семейное дело, идеальные дом и предприятия, идеальные семейные отношения – а пары более согласной я и не встречал, – они получат в дар от Господа идеального первенца, достойного продолжить их род. Мальчик не пошел в год, не заговорил в два, оставался тяжелой ношей на их плечах. Тогда они тайком принялись посещать сомнительных знахарей и колдунов, не гнушались и консультациями с цыганами. Где-то ребенок и подхватил проказу. А узнав о страшном недуге, они принялись искать способ, как избавиться от собственного дитя, ведь лепра не вписывалась в их представления об идеальной, счастливой жизни. Они перебрали множество больниц, пансионов и закрытых лечебниц, но никто не соглашался брать прокаженного инкогнито. Каждый главный врач каждой из лечебниц, в которую они приходили с прокаженным ребенком на руках, должен был тотчас же заявить о случае проказы в соответствующие органы, но никто, разумеется, никуда не бежал. Ведь это повлекло бы лишние хлопоты в клинике с санитарными комиссиями, ее пришлось бы надолго закрыть. А что делать с остальными пациентами? Случаи с заразными больными умалчиваются врачами гораздо чаще, чем хотелось бы, – столь часто, что лучше вам не знать точное их число. Спокойнее будет на душе. Для больного ребенка они в конце концов нашли человека, готового взять его на воспитание за деньги. Известно, что на такое пошел бы либо святой, либо преступник, замысливший отделаться от ноши тотчас, как выплатившие мзду родители покинут страну. Они были ослеплены уверенностью, что так будет лучше, что воздух гор лучше лепрозория, а незнакомец, кидающий больному ребенку обглоданные кости, теплее сердцем тех, кто вынужден видеть тяжелую обузу в любимом прежде дитя. Мальчика поселили в хижине высоко в горах, изредка присматривали за ним, оставляли скромный набор продуктов, ждали, когда он естественным образом умрет от голода или разобьется на скалах. Ему было пять. И он выживал, как Аверонский дикарь[11]. И да, я знал об этом и ничего не предпринял. Это был не мой ребенок. Родители, несшие за него социальную ответственность, приняли решение, и я не в силах был им противоречить. Но это не значит, что я не болел душой за него. Мне далеко за восемьдесят, но не проходило и дня, чтобы я не вспоминал о его участи. Неведомо как, но когда мальчику исполнилось двенадцать, он спустился в лечебницу, пробрался в мой кабинет и, пристально, по-волчьи глядя мне в глаза, рассказал то, что от него пытались скрыть. Откуда он узнал все, неведомо. Он ударил меня скальпелем, прежде выкраденным у сестер, и убежал. Рана моя была неглубокой, хоть мальчишка метил в горло. Через какое-то время охотники нашли на скалах скелет человека, взявшегося его растить. Когда это случилось, Даниловы прибыли в Швейцарию, поохали, заказали надгробный камень и провели символический ритуал погребения, думая, что сын уже никогда не найдется. На камне они велели высечь дату его рождения и смерти – день, когда видели того в последний раз. То есть семь лет назад. Он все же добрался до них и жил шантажом, пока не уехал в Англию, где сменил имя. Кажется, он работал библиотекарем при колледже, в который метил поступить. Болезнь его не прогрессировала, мягкий британский климат пошел на пользу. С господином Даниловым мы вели переписку, в которой обменивались – тайно, иносказательно – информацией о нем. Но едва близнецы вернулись после учебы в родной город, русский промышленник перестал мне писать. И дальнейшая судьба юноши мне неизвестна. Гриша с грустью выслушал отчет Бриедиса и Сони и только мотнул головой в знак признательности. – Он сам мне это сказал, перед тем как убил Еву. К тому времени в личных вещах учителя словесности Сильченко был найден его дневник с исповедью о воспитании сына Даниловых с 1869 по 1877 год. В нем Николай Петрович отзывался о питомце с большой любовью, хотя хранить черную тайну промышленников ему было непросто. Даниловы исправно переводили деньги, но ни разу не пожелали увидеть больного проказой отпрыска. Возможно, будь они чуть снисходительней, тому бы не удалось спустя столько лет женить на себе их дочь. Даниловы так и не смогли отделаться от проказы. Как божья кара, болезнь вернулась в их семью с Марком, с Евой, похороненной в закрытом гробу, с внучкой, которую продержали семь долгих лет без света и движения. Отверженный исхитрился передать болезнь почти всем членам семьи. Обреченные на бессилие, преступные родители молча и беспомощно наблюдали гибель своих детей одного за другим. Один лишь Гриша восстал против. Ценой, ставшей для него слишком высокой, он смог противостоять семейному проклятию и побороть монстра. Оправившись от ранения, отсидев карантин по лепре, он не вернулся преподавать в гимназию, а поступил в школу обучения низших полицейских чинов, а следом – на службу надзирателем второго городского участка. Спустя какое-то время его перевели в помощники пристава. Такому быстрому скачку в карьерном росте поспособствовал чин титулярного советника, который тот имел, поскольку окончил высшее учебное заведение. Он продал особняк на Господской и остановился в квартире над полицейским участком, ранее занимаемой Бриедисом. А Арсению Эдгаровичу с супругой было разрешено переехать в отчий дом. После смерти Евы Гриша сильно изменился, из щуплого мальчишки превратившись в крепкого полицейского. Никто бы в жизни не поверил, что три года назад он преподавал историю в женской гимназии и страшно боялся шалостей гимназисток. Соня написала повесть «Рижский дьявол», осуществив первую свою мечту – стать писателем. Она по-прежнему работала в книжной лавке, но только теперь под магазинной вывеской висела еще одна, неприметная, деревянная табличка с надписью мелом: «Частный сыщик Соня Каплан, метод Дюпена: мы расследуем запутанные дела, не покидая кресла». Это была упорная попытка подобраться ко второй мечте – наконец стать сыщиком. * * * notes Примечания 1 Ridicule (фран.) – смешным, нелепым, глупым. 2 Зять (фран.). 3 Самый высокий балл, приравниваемый к пятерке. Четверку означала оценка «удовлетворительно». 4