– Данилов, можете ехать в Синие сосны за сестрой, которую ваши дед с бабкой добровольно отдали мистеру Тобину и нарекли Эвелин. Не рушьте хотя бы эту легенду, если не хотите, чтобы весь город только и говорил о ваших погрязших в пороке родителях. – Нам нужен врач. – Арсений успел совладать с собой и тотчас согласился хоть на эту приватную возможность наконец попасть в Синие сосны. – Девочке может понадобиться помощь. Неизвестно, что там произошло, может, помощь понадобиться еще кому-то. Тобину, в конце концов. – Вот на англичанина мне пуще всего наплевать. Его беды – дело становых полицейских частей кокенгаузской мызы. Сам увяз в этом болоте, по своей охоте, прельщенный приданым русской барышни. Валерьян Сергеевич, – обратился Бриедис-старший к прозектору, – поедете? Тот вздохнул и снял монокль, принялся в раздумьях протирать стекло платком. – Они там живых надеются найти, а я по части живых не вполне пригоден. Ни штопать не умею, когда кровь фонтаном, ни инструментов необходимых нет. Вот если человек мертв, тогда другое дело, он тих и благостен, как ангел, а если жив – простите великодушно, тут я вам не помощник. – Все, что могу, – телефонировать кокенгаузенскому становому, чтобы он отрядил вам парочку своих урядников. – Бриедис повернулся к Соне, сделал короткий поклон: – Честь имею. И вышел. Глава 16. Конторские книги Данилов не питал никаких иллюзий. Когда пристав с перебинтованной головой в госпитале заговорил о лепре, Гриша даже не допустил мысли, что он бредит. Любая, самая крайняя нелепость не могла теперь удивить его. Он ожидал всего и давно предчувствовал, что засевшим в Синих соснах Дракулой, за которым они с Соней охотились, как заправские следопыты, был его беглый родитель. Так и случилось. Но как бы Данилов ни ненавидел его, как бы ни клял в сердцах, все же не представлял, что сердце встрепенется от щемящего чувства встречи с человеком, подарившим ему жизнь, и тотчас пропустит удар от горького осознания, что его уже нет, он мертв, бездыханен, он на столе в прозекторской и не посмотрит в ответ, ничего не скажет больше… С тех пор как Гриша узнал о тайне своего рождения, в памяти, как вспышки, загоралось то одно, то другое воспоминание. Он боялся, что просто слишком много размышляет о своем трехлетнем возрасте, что сознание принимается подсовывать ложные картины. Не раз Данилову казалось, что он помнит прошлую свою жизнь в царствование Рамсеса и неспроста видит во снах египетскую письменность, а сны про рыцарей-меченосцев уверяли его о связи с Орденом братьев меча. Начитавшись до одурения, он порой не мог понять, кто из людей исторические персоналии, а кого он знал на самом деле. Такое с ним случалось, увы, как со всяким привыкшим к одиночеству человеком. Но сердце сигнализировало отчаянным биением при мыслях о Синих соснах. Гриша совершенно точно видел прежде эти сосны у реки Перзе, он помнил ее воды, дом, смех матери – той, другой, настоящей, юной и прекрасной. Он помнил отца, задумчивого и тихого, тоже юного. Он помнил, как, засыпая, разглядывал лепнину на потолке в детской спальне, в гостиной. И этот потолок находился не в особняке на Господской, а где-то в очень уютном, тихом, родном месте. Он помнил его. Он помнил себя трехлетним! Когда все трое – Гриша, Соня и Бриедис, – а с ними и надзиратель Ратаев поднялись из холодного и темного морга на свет, вышли на Театральный бульвар, слились с толпой, идущей к Бастионной горке, и вместе с нею молча в потоке и гомоне дошли до серокаменного Городского театра, Бриедис вдруг схватился за чугунную ограду театра и остановился. – Гриша, мне кажется, ваш отец тут ни при чем, – сказал он. – Здесь что-то не так, что-то не сходится. Он с ножевым ранением сел в поезд и приехал в город. Зачем? Ведь у него в Соснах врач, который придумал мудреный способ вытягивать кровь из глубокой артерии языка. У него штат слуг! Миссис Маклир, в конце концов. Зачем он бежал в город? Это глупый и нелогичный поступок. Слова тонули в звуках толпы, но Данилов и Соня его хорошо слышали. Гриша слабо улыбнулся, покачал головой, искоса посмотрев на навострившего уши Ратаева. – Я не знаю. Он наделал много глупого и нелогичного в своей жизни. Гурко тоже застрелился, не смог жить с мыслью, что болен проказой. – Этот Гурко… – Пристав стиснул кулак и прижал его ко лбу, будто силясь придержать поток мыслей. – Сдается мне, он не знал, кто сидел в подвале, а кто ему денег давал, надевши маску. Он принял деньги, и ему было все равно, от кого. А когда заразился… уже было не до выяснения. Чего мы не знаем, по-прежнему не знаем, – кто этот Тобин и что с ним? Бриедис выпрямился, кивнул самому себе и сделал еще два шатких шага вдоль ограды Городского театра. – Мы поедем… поедем туда сегодня, сейчас. И все встанет на свои места. – Я с вами! – взмолилась Соня. Бриедис даже не посмотрел на нее. Его лицо напряглось, на виске вздулась жилка, краска, было вернувшаяся на скулы, сошла, будто он опять стоял перед отцом, ненавидя, боясь и одновременно готовясь вступить в схватку со всем светом. – Нет, Софья Николаевна, вам там больше делать нечего, – отозвался он голосом чревовещателя. – Но, Арсений, но, Сеня … – На глазах Каплан выступили слезы. Невзирая на то что они стояли посреди улицы, она схватила Бриедиса за локти. Тот стоял, выпрямившись, и не двигался. Данилов не смог глядеть на эту сцену, отошел и отвернулся. Ратаев тоже ретировался на три шага к крыльцу театра. Сердце Гриши больно скрутило от жалости к ученице, которая умом и находчивостью не уступала приставу, а может, в чем-то даже превосходила, но тот был непреклонен и воспрещал ей всякое участие, постоянно вынуждая выкручиваться, чтобы обойти запреты. Она жила этим расследованием, она могла придумать столько удивительных вещей, она распутывала тугие узлы истории и делала это с поразительной ловкостью. Но в то же время, а это в полной мере оправдывало негодование Бриедиса, стезя дознавателя несла много опасностей. Сам он, весь избитый и тяжело дышащий, дважды чудом избежал смерти, как он мог позволить через то же самое пройти и ей? Но и Соня – крепкая духом и решительная – не имеет ли она на свою жизнь больше прав? Какой нелепый парадокс: оба правы и не правы одновременно. – Арсений, неужели я не была вам полезна? – дрожащим голосом проговорила она. – Неужели вы будете так жестоки? – Я благодарен вам за все, но в поместье вы не поедете. Это приказ. – Вы не муж мне, чтобы отдавать приказы. Данилов глянул аккуратно, искоса. Оба стояли с лицами, полными такой отчаянной ярости, что в страхе он отошел от них еще на шаг. Казалось, вот-вот посыплются искры и загремит гром. Мимо ходили люди, проезжали экипажи, все спешили, кто к павильонам, кто к африканской деревне или кататься на гондолах, а они замерли и, не замечая ничего и никого вокруг, смотрели друг на друга так, будто сейчас сцепятся. Соня в конце концов, от обиды всхлипнув, сорвалась и пустилась бежать к Бастионной горке. Мелькали черные ботинки, мелькал подол ее юбки. Она неслась, рукой придерживая готовые растрепаться волосы, резво оббегая прохожих, пока не исчезла на повороте. Бриедис стоял, не двигаясь, и глядел перед собой тем же пустым, ничего не значащим взглядом, каким в подвале морга сверлил пространство перед собой в присутствии отца. Его лицо посерело, жилка на виске готова была лопнуть. Вот-вот повалится на мостовую, не ослабив мышц, как при столбняке. – А не лучше было бы согласиться? – вырвалось почему-то у Гриши, который стоял и нервно взвешивал в уме правоту и неправоту обоих. Бриедис перевел на учителя тяжелый, усталый взгляд; ярость медленно сменилась укоризной. Он предпочел промолчать и коротко велел топчущемуся рядом Ратаеву возвращаться в участок. – Идемте на вокзал, нам нужно выяснить, когда отходит поезд в Кокенгаузен, – холодно обратился он к Грише. – А Соня знала все расписание наизусть, – не сдержал тот сожалеющего вздоха. Бриедис молча шагал в сторону Риго-Динабургской железнодорожной станции, пропустив мимо ушей и этот Гришин намек. В пятничный вечер вокзал был полон народа: видно, только прибыл поезд из Динабурга, привезший новую партию желающих побывать на Всемирной выставке. Обратно он отправится в четверть пятого, и, скорее всего, вагоны будут полупусты. Поездка совершалась на ночь глядя. Времени до отъезда было еще довольно много. Купив билеты в вагон первого класса, они наконец вырвались из сумбура, царившего на вокзале. – До отбытия поезда почти пять часов. – Бриедис продрался сквозь тесные ряды туристов обратно на платформу и сел на лавочку перевести дух. К нему тотчас подошел жандарм, они перекинулись несколькими словами, которые Данилов деликатно пропустил мимо ушей, сделав вид, что разглядывает фонарный столб. – У нас еще пять часов, – вновь взялся за свое пристав, – едемте к вашему приказчику, будем смотреть конторские книги. По пути Арсений завернул в участок. Бриедис-старший милостиво позволил сыну забрать револьвер, из которого стрелялся Гурко. Помощник пристава все же умер от той вещицы, которую пытался украсть. Через три четверти часа – ибо столько времени пришлось положить на алтарь Всемирной выставки, которая высасывала из города все соки, пространство, тишину и извозчиков, – они прибыли в Зассенгоф. Данилов полюбил бы это тихое, лесистое местечко, в котором промышленники безжалостно отнимали земли у дачников, если бы не ощущал стойкую нелюбовь к семейным капиталам. Прекрасные прогулочные парки здесь соседствовали с вновь отстроенными из кирпича и стекла в эклектическом стиле зданиями фабрик. Нежно-голубое летнее небо, исчерканное бесконечными точками и тире труб и бочек, походило на длинное послание на азбуке Морзе, растущее на зеленых кронах. Кабинет Фишера находился в кирпичном флигеле, окнами выходящем на улицу Гольдингенскую. Молодой приказчик, бойко говоривший по-русски с мягким певучим акцентом, походил на суетливого портного. Он встретил Данилова с нервной дрожью в руках и голосе. Предлагая кресло, а следом чай, то и дело хватал его за локти и плечи, будто прикидывал размеры нового сюртука, при этом беспрерывно говорил и говорил, желая, видно, огорошить хозяина несколькими тоннами свежих новостей и не дать опомниться. Гриша знал, что приказчик плохо справлялся с делами и наделал немало долгов, но был совершенно к тому равнодушен и втайне ждал скорейшего своего банкротства с той же трагичностью, с какой ожидают отчаявшиеся смерти. – Мы торопимся, – прервал разглагольствования пристав. – Мы пришли посмотреть конторские книги. Фишер вмиг замолчал, выпрямившись и наконец переведя взгляд на Бриедиса. Мундир участкового пристава не произвел на приказчика того впечатления, которое живо толкает на притворную любезность. Он молча разглядывал молодого полицейского, у которого лицо было расквашено, как после хорошей портовой драки, и прикидывал, как к нему отнестись. – К-какие конторские книги вы желали бы видеть-с? – Все. – Но их очень много, – жалостливо протянул Фишер. – По шоколаду, по пиву, по краскам-с… – Все, – превозмогая тошноту, выдавил Бриедис; решительно двинулся к большому письменному столу и опустился в кресло приказчика. – Данилов, садитесь рядом, будете проверять, чтобы господин Фишер ничего не упустил. Большие напольные часы в корпусе красного дерева пробили три часа пополудни, когда Бриедис, вооруженный лупой, навис над последней обитой мягкой тканью книгой, хранившей тайны денежных потоков семьи Даниловых. Он взмок в своем мундире, сжимал зубы, насилу удерживал во влажных пальцах лупу. Фишер недоуменно переводил взгляды с него на лежащий в углу стола «смит-вессон», а следом и на Данилова, сонно глядевшего в распахнутое окно, в которое лезли непослушные ветви акаций. – Дайте мне ту… – в очередной раз протянул руку Арсений в сторону приказчика, – за 1869 год. И все остальные сразу, до… м-м, 77-го. Он принял у Фишера две кипы по десятку каждая объемных книг и стал раскладывать их на ковре между напольными часами, столом и опустевшим шкафом, стеклянные дверцы которого беспомощно были распахнуты, а сам он походил на безмолвного зверя с щербатой пастью. – Помилуйте, господин пристав… – выдавил приказчик, глядя на то, как Бриедис, едва держась на ногах, прижимая руки то ко рту, то к вискам, поднялся из-за стола и принялся выстилать книгами ковер. – Не мешайте работе, – выругался тот. – Но вы ведь нашли запись о благотворительном взносе в «Красный Крест»! Что еще вам надобно? Кроме того, разве вы не собирались на вокзал? – недоумевал Фишер, порядочно уставший и решительно ничего не понимающий в странных действиях полицейского. – За 78-й и 79-й, – вместо ответа попросил Бриедис. На ковре наконец был закончен новый бумажный слой, разделенный на аккуратные прямоугольники Арсений отошел к двери и обратился к Данилову. – Сильченко, – сказал он, выдыхая слова. – Кто такой Сильченко Николай Петрович? Данилов перевел тревожный взгляд с рамы окна на Бриедиса. – Это учитель словесности, отцовский знакомый, он помог мне получить должность в Ломоносовской гимназии. – Хорошо. А что за Русские исторические курсы? Данилов на минуту задумался. – Не знаю таких. – Вот, идите, полюбуйтесь. Ежемесячные взносы на Русские исторические курсы Сильченко Н. П. Данилов поднялся, встав у ковра. Бриедис под изумленным взглядом Фишера продолжал ходить вокруг разложенных бумаг и, наклоняясь, тыкал пальцем в страницы, иногда останавливаясь и принимаясь листать, показывая Грише одну и ту же короткую запись, против которой стояла сумма в три, пять, десять тысяч рублей. – Но отец меценатствовал, какие только школы, гимназии и курсы он ни субсидировал.