Витарр молчит, и ей уже кажется, что брат не хочет отвечать. Зря завела она разговор о его посвящении. Разве позволил бы Ганнар Покоритель пройти испытание тому, кого лично назвал братоубийцей? Но ни разу не видела Ренэйст, чтобы кто-то запрещал Витарру держать оружие у пояса. Мнется, убирает тронутые сединой темные волосы с лица, но отвечает он ей: – Проходил. В шестнадцатую зиму. – Конунг позволил? – Нет. Конунг был категорически против и не пустил меня в лес с иными отроками. – Тогда как же? Он тяжело вздыхает и хмурится, отчего между бровей у него появляется глубокая складка. Сын конунга кажется гораздо старше своих лет. Тень печали и горя падает на его лицо, и мрак этот не может рассеять даже свет Луны. С сомнением смотрит Витарр на сидящую подле него сестру, не зная, стоит ли отвечать на ее вопрос. Тайна эта принадлежит не только ему. С другой стороны, как может он рассчитывать на ее помощь, если та будет сомневаться в нем? – Один из приближенных воинов Ганнара, – начинает он свой рассказ, – обратился к нему с вопросом: «Почему, конунг, не вижу я твоего сына среди отроков, которые нынче отправились в лес?» Конунг ответил, что единственный его сын покоится под толщей льда, а дочь его слишком мала, чтобы проходить испытание. Воин потребовал справедливости. Он сказал, что каждый знает, что есть у Покорителя второй сын, и то, что тот лишен возможности стать воином, не делает конунгу чести. Что не желает следовать за вождем, что поступает столь низко с собственной кровью. Конунг был пристыжен, но оказался слишком упрям и горд. В конечном итоге Ганнар позволил тому воину провести для меня испытание, но проходить его я должен был после того, как иные отроки возвратятся в Чертог Зимы, да и то в одиночку. Когда я добыл трофей, для меня одного был проведен ритуал посвящения. Этот воин постарался сделать все согласно традициям. – Но ведь вельва приходит один раз за всю зиму! Как ему удалось уговорить ее прийти вновь ради одного тебя? Губы Витарра трогает насмешливая улыбка. – Старуха не единственная вельва на землях Луны, дорогая сестрица. Ренэйст выглядит удивленной, и Витарр хрипло смеется, глядя на нее. Именно такую реакцию ожидал увидеть он на свои слова, и она его не разочаровала. Но сестра его не глупа, и, возможно, даже слишком любопытна, пусть и забыла про первый свой вопрос о том, какую же руну начертила ему вельва. Вновь поднимает она к нему взгляд и спрашивает: – Как же ты один добыл троллий зуб? Кажется ей, словно до сих пор бежит она по снежному лесу, окутанная страхом, что вязким комом скользит по хребту. Фритхов погиб, стараясь добыть этот трофей, и лишь всем вместе удалось одолеть ужасного зверя. Не верится, что Витарр, каким бы умелым воином он ни был, в одиночку справился с этим заданием. – Хитростью. Долго блуждал я по лесу, пока наконец не встретил своего противника. Признаюсь, казалось мне, что погибну среди снегов, настолько велик и могуч он был. Тролля я не убил, и сам цел остался. Заставил гнаться за мной по всему лесу, а когда он выбился из сил и рухнул наземь – связал. Я тогда сам еле на ногах стоял, но вырвал треклятый зуб из пасти чудовища. Назад я воротился, весь пропитанный смрадным дыханием тролля, и, прежде чем начать ритуал, меня пару раз окунули в бадью с горячей водой. Рассказ кажется невероятным, а слова Витарра воспринимаются как байка, сюжет песни, спетой скальдом. Разве под силу одному воину проделать такое? Но ведь собственными глазами видела она, как Ньял в одиночку вогнал копье в плоть измотанного погоней зверя. Таков удел Витарра – хитрость. Недаром носит он на шее свернутого в кольцо Йормунганда, мирового змея, сына самого Локи. Ренэйст кивает, принимая его слова. – Неужели отец не оценил подобную смелость? – Насколько я знаю, ему ничего не известно об этом. И тогда любопытная лисица, являющаяся его сестрой, вспоминает о том, что хотела знать изначально. – Какую же руну тебе напророчила вельва? – Хагалаз, – отвечает он и ведет плечом, словно бы нет в этом ничего особенного. Замолкают дети Луны, думая каждый о своем. Одно чрево породило их, от одного отца они рождены, но какие же разные, словно не брат и сестра вовсе. Впервые за долгие двенадцать зим состоялась между ними столь длительная беседа, полная внезапных откровений. Неужели теперь у Ренэйст нет иного выбора, кроме как помочь ему проникнуть на корабль? Она не давала ему обещаний, и ничто не мешает отказать ему. Но смотрит Белая Волчица на брата и понимает, как важно для него отправиться в этот поход. Быть может, это добавит в его жизнь немного счастья? Ей хочется поговорить с ним еще. Несмотря на то что все это время жили они под крышей одного дома, редко когда обменивались и парой слов. Витарр рос нелюдимым и злым, словно волчонок, и Ренэйст боялась подходить к нему. Но вот он, сидит подле нее, пахнет пряным медом и дымом. Протяни руку – коснешься плеча. Ловит себя Белолунная на мысли, что и молча сидеть подле Витарра приятно. Не всякому доверяет молодой воин, и как бы хотелось ей стать действительно близким ему человеком. Она ведь его сестра. По крови предначертано им по жизни идти вдвоем. Роковая случайность лишила их этого, но люди рода Волка всегда сами прокладывают себе путь. Что мешает и в этот раз пойти против воли отца? Оглядывается Витарр через плечо и кривит губы. Поднявшись на ноги, накидывает Братоубийца на голову капюшон плаща, обитого соболиным мехом, и кладет левую ладонь на макушку младшей сестры. Она смотрит ему в глаза, изумленная, и не шевелится. – Будь осторожна, Рен, – хриплым голосом велит он. – Пусть ярко сияет Луна над твоей головой. – Пусть будет мягок снег под твоими ногами, – едва ли не шепотом отвечает она. Шагает Витарр прочь от Великого Чертога, и пропадает фигура его между домов. Белая Волчица вздыхает, оставшись в одиночестве, но в следующее же мгновение крепкие руки сжимают ее плечи. Утыкается мужчина губами в ее шею, жадно вдыхает запах девичьей кожи, и Ренэйст, прикрыв глаза, сжимает ладонями его запястья. – Что он хотел от тебя? Хакон ворчит, подобно дикому зверю, и рывком заставляет возлюбленную откинуться спиной на его грудь. Пряди темных волос щекочут ей щеку, пока Медведь прихватывает зубами белую кожу. Губы Волчицы растягиваются в усмешке. Повернув голову, целует девушка его в бровь: – Никак решил к брату меня приревновать, Хакон? – Мой долг – защищать дочь моего конунга, – фырчит он, – но в первую очередь я оберегаю свою женщину. – Я теперь считаюсь воином и могу оберегать себя сама. – Только вот я справлюсь с этой задачей гораздо лучше. – Неужели? Да ты себя уберечь не можешь! С этими словами воительница, зачерпнув снега в ладонь, кидает его в лицо мужчины. Ренэйст заходится хохотом, а Хакон фырчит, стряхивая белые комья с волос и бороды. Он угрожающе рычит, глядя на заливающуюся смехом возлюбленную, и неожиданно подхватывает ее на руки, выпрямляясь в немалый свой рост. Белолунная сдавленно ахает, когда мужчина закидывает ее на плечо, и отплевывается от собственных белых волос, угодивших в рот. – Что ты себе позволяешь?! – Напоминаю своей женщине, кто из нас главный. С усмешкой хлопает он крепкой ладонью по ее бедрам, начиная спуск по ступеням Великого Чертога. Рена ерзает у него на плече, стараясь вырваться или ударить коленом в челюсть. Пирующие не слышат ее вскриков, а Витарр, должно быть, ушел уже слишком далеко, чтобы вмешаться. Да и нужно ли ей чье-либо вмешательство? Она, конечно, продолжает вырываться, но больше для того, чтобы показать свою непокорность, а не из желания сбежать. Хакон ставит ее на ноги лишь тогда, когда они приближаются к конюшням. Ренэйст складывает руки на груди, насмешливо изгибая бровь, пока воин выводит из стойла свою кобылу. Черная, как ночь, с густой гривой и диким норовом, она признает лишь руку своего наездника. Никому, кроме Хакона, так и не удалось приблизиться к непокорному зверю. Конь Ренэйст же, наоборот, ласков и покладист. Часто катает она на его белой спине детей, что еще слишком малы для седла, а те балуют скакуна яблоками, что прячут в рукавах. Остановившись, кобыла косит на нее карим глазом и недовольно фырчит, вздымая копытом снег. С легкостью взлетает Хакон в седло, глядя на возлюбленную с добродушной насмешкой. – Неужели намерена ты пешком за мной следовать? – А не ты ли собирался показать мне, кто из нас главный? – парирует Рена. – Если хочешь увести меня прочь – бери к себе в седло. Иначе сбегу, да так резво, что будешь снег глотать. Ему ничего не остается, кроме как протянуть ей руку. Ренэйст хватается за его ладонь, и рывком мужчина втягивает ее в седло, усаживая перед собой. Конечно, если уж он ее похищает, то надобно уложить деву на живот поперек седла, только нет в этом необходимости. Кюна будет взволнована, не застав дочь свою в Великом Чертоге среди иных празднующих. Не хочется Ренэйст тревожить материнское сердце, да только если вернется она на пир, то вряд ли сумеет сбежать с него вновь. Все, чего она хочет сейчас – оказаться подальше от всей этой суеты. Как давно не были они с Хаконом вдвоем, принадлежащие только друг другу! Резвая кобыла встает на дыбы, едва он дергает поводьями, и срывается в ночь. Глава 8. Вельва На окраине Чертога Зимы, вдали от пиршества, тихо. Слышен каждый шаг и вдох, что срывается с губ, клокочущим шариком прокатившись по горлу. Темная борода и кончики волос покрыты инеем, от которого и ресницы слипаются, но это кажется мелочью. Недолго осталось ему мерзнуть; виднеется впереди знакомая дверь, заледеневшие петли которой не сразу поддаются твердой руке. Давит плечом – и та распахивается так неожиданно, что он едва ли не растягивается на пороге во весь свой рост. Удивленная тишина, воцарившаяся в огромном доме, рассыпается на осколки, когда звучит первый смешок. Они смеются над ним, но смеются беззлобно, да и Витарр давно уже привык к их веселью. Крепкая рука бьет его по плечу, едва он затворяет за собой дверь, и луннорожденному не нужно оборачиваться, чтобы знать, кто стоит за его спиной. – Жаль, что не упал ты, как в прошлый раз. Вот потеха была. – А тебе лишь бы потешиться, Ярополк. Сын Солнца смеется, щурит зеленые глаза, от уголков которых разбегаются лучики морщин. – Слишком часто ты улыбаешься, Ярополк, – винит его Витарр, – слишком громко смеешься. Но в груди мужчины сияет южное пламя, которое не так просто остудить. Бо́льшую часть жизни провел он в объятиях северных холодов, да так и не позабыл края, где был рожден. Говорит, им родная земля сил придает, на ней такие чудеса творить могут, что мрачным детям севера и не приснится никогда. Витарр не помнит, когда в последний раз видел сны. Кажется, что просто закрывает глаза, а когда открывает – вновь чувствует себя таким же уставшим, как и прежде. Сновидения его, как и покой, ныне надежно сокрыты подо льдом Зеркала Вар. – Не всем же ходить такими понурыми, как ты, – мужчина легко пожимает плечами. – Кто-то должен любить жизнь. И не нужно говорить, что у меня больше поводов для этого. Я раб, и никогда не вернусь на свою родину. Я умру, прах мой развеют над льдистыми фьордами, а дети моих детей так и будут рабами. Они забудут наших богов и никогда не увидят свет Солнца. Это ли легче? Однако каждый из нас сам выбирает, за что ему любить свою жизнь, какой бы она ни была, и я свой выбор сделал. Слова Ярополка заставляют его почувствовать себя пристыженным. Витарр хмурится, жмет губы и отводит взгляд в сторону, не зная, что сказать. Как объяснить другу, что, несмотря на рабство, он обладает куда бо́льшей свободой? Его, второго сына великого конунга, травят, как собаку, не пускают на порог и гонят со двора, словно прокаженного. Давит на плечи преступление, которого он не совершал, а злые языки шепчут ему вслед «братоубийца». Если бы ему дали выбор, Витарр предпочел бы рабство такой свободе. Ярополк мягко сжимает ладонью его плечо, заставляя гостя пройти внутрь. Кивнув ему в знак благодарности, викинг снимает с плеч свой плащ и вдыхает цветочный аромат, который здесь царствует даже над запахом готовящейся пищи. Глазам его предстает множество плодовых деревьев, цветущих белыми и бледно-розовыми цветами, а позади их стволов мягко колышется золотое море пшеницы. Вот оно, главное сокровище Чертога Зимы. Именно для этого похищают они детей Солнца с родной земли. Почва здесь настолько пропиталась холодом, что обратилась льдом, и лишь солнцерожденные, обладающие Даром, могут пробудить ее от мертвого сна. Бесплодная земля оживает, подчиняясь их воле, на ней прорастает жизнь, и плодами ее они питаются. Без детей Солнца они давно бы уже все погибли. Здесь его встречают добрыми улыбками и ласковыми словами. Со многими из этих людей он вырос плечом к плечу, отвергнутый собственным народом, в то время как солнцерожденные видели в нем лишь испуганного, искалеченного ребенка. Они дали ему кров и надежду, а большего Витарру не нужно было. Он жмет им руки, касается их плеч и чувствует, что именно здесь он на своем месте. Гораздо лучше было бы, будь у Ганнара-конунга двое детей, а он, Витарр, был бы рожден под теплым солнечным светом. Но удел его – холод и мрак, и лишь здесь может насладиться он тем, что не суждено ему иметь. – Слышал, – говорит Ярополк, пока идут они в сторону большого стола, – сестра твоя нынче испытание прошла. – Да, – отвечает он. – Ренэйст сегодня заслужила право зваться воином. – Не дело это, девке мечом махать. Удел женщин – хранить семейный очаг, детей нянчить. Ей бы в платья рядиться и косы плести, а не выставлять себя за мужчину. – Скажи ты это моей сестре, так сам бы уже в платья рядился да косы плел. Черноволосый мужчина смеется и хлопает друга по плечу. На правом запястье Ярополка длинный тонкий шрам, оставшийся после ритуала братания; такой же на своем запястье носит и сам Витарр. Они присаживаются за длинный стол, где делят трапезу дети Солнца, и Ярополк кивает молоденькой девушке, что проходит мимо них. Та кротко улыбается, кинув на луннорожденного смущенный взгляд, и торопливо убегает в другую часть дома. – Неужели здесь остались люди, которые меня боятся? – Тебя? Боятся? – Мужчина усмехается. Пряди черных волос, выбившись из-под очелья, падают ему на лицо. – Да здесь тебя даже ребенок не испугается, Витарр. У девочек ее возраста в голове вместо дум вишни цветут, а любой мужчина кажется прекрасным, даже такой, как ты. Кинул на нее мимолетный взгляд, а она уже готова две косы заплести и мальчишек от тебя рожать.