Рука сама тянулась взять — и один камешек, и второй. Их так много на берегу, их приносят волны черного океана. И девочка в стороне, что улыбается так грустно — пусть она тоже играет! Давайте бросать камешки!.. Но рука застыла на полпути. Что-то не пускало. Тянуло. Злило — что-то посмело помешать! Ей, всемогущей колдунье?! — Шу! — в шипении темного прибоя послышалось имя. — Шу?! Голос такой странно-знакомый, и почему-то больно, и пусто, и слезы в горле. Мальчик с камешками в ладони подернулся рябью, словно отражение в озере. Задрожал, расплылся — и вместо него Шу увидела себя. Но… нет! Она не такая! Это костлявое, одетое лишь в магические вихри, с безумным светом в глазах, с седыми космами-тучами, с руками-молниями. Светлая, как же страшно! «Стр-р-рашно!» — отозвался рыком ураган, бросил в глаза горсть песка, ослепил. Шу зажмурилась и тут же почувствовала, как ее снова несет, крутит, швыряет. Мысли вылетали из головы, казалось, сейчас вылетит само ее имя и смерч выбросит ее на неведомый берег беспамятной сломанной куклой. Она хотела ухватиться за что-нибудь. Открыла глаза, но не увидели ничего, кроме красковорота. Взбесившиеся цвета слизывали шершавыми языками ее плоть и память… Пока не осталось ни памяти, ни цветов. Только белый и черный. Белый песок, черное небо. Черный океан, белое солнце. Пустая черно-белая бесконечность. — Ш-шу… — шепнуло море. Она оглянулась: кто здесь? Где я? Кто я? — Шу… — набежала на песок волна, клочок пены взлетел, ожег болью руку. Боль, что это? — Шу, — пенился прибой, оставлял на песке следы, словно от лап большой кошки. Щекотал ноги теплой бирюзой, пускал в глаза зайчики. Чертил знаки, а те складывались в слова. Доверие. Любовь. Долг. Она шепнула вслед за волнами: «Люблю». Покатала слово на языке — вкусное, шелковое. Повторила: «Люблю!» И океан отозвался: «Ш-шу! Очнись, вспомни! Не бойся — люби». Любить? Слово-солнце, слово-тепло, слово-счастье. Надо лишь поверить, понять и принять. Так просто, боги, как же это просто! Шу засмеялась от переполняющего ее счастья, подставляясь ласковым объятиям потоков, сама отвечала им — нежностью, любовью. Жмурилась от удовольствия, и казалось, океан мурлычет и трется, толкается пушистым лбом в ладонь. Луч пронзил волны и ослепил Шу. Встряхнув головой, она открыла глаза и встретилась взглядом с ясной бирюзой. — Дайм, — она погладила звереныша, тот выгнулся и заурчал. Вокруг по-прежнему бурлил красковорот. Но теперь вся эта магия принадлежала ей. Ее память, ее род, ее судьба. Ее ответственность: мир все так же лежал в ладони… Темного Хисса? Или в ее ладони? Издали послышался бой часов. Один, два… Шу насчитала десять ударов. Десять? О боги, время! Минута! А там, за дверью башни — Дайм, он же просил ее поторопиться! Только сейчас, обернувшись к запертым дверям, Шу поняла, что совсем иначе чувствует мир. Тоньше, полнее, яснее. Прозрачные паутинки вероятностей трепетали, расходясь веером от ее рук. И та вероятность, что обещала ей «все будет хорошо» — истончилась, почти исчезла. — Дайм! Все получилось, Дайм! — крикнула она и вслух, и ментально. Но не услышала ответа, зато ощутила, как порвалась паутинка. Последняя ниточка, связывающая ее со светлым шером. — Нет, этого не может быть! Мама! Мама, он не мог… Мама! — позвала Шу и, не дожидаясь ответа, побежала к дверям… Медленно, боги, как же медленно! Словно сквозь толщу воды, словно что-то там, снаружи, не пускает ее. И не понять — что мешает, не понять, жив ли Дайм! Горячий звереныш в ее руках тает, истончается, от него остается лишь едва-едва видимый солнечный силуэт… Ободравшись о внезапно острые края, — кажется, она выломала двери башни, — Шу вырвалась из плена не желающих ее отпускать стихийных потоков в галерею. В галерее было пусто. В воздухе висела пыль, потрескавшиеся стены стонали, мечтая наконец-то обвалиться, разбитые плиты скрипели и дрожали, само пространство, сама реальность дрожала и текла, словно свежие краски на солнце. Там, где она рисовала руны защиты — алела свежая кровь, она текла по полу, впитывалась в камень, залечивала трещины. Кровь светлого шера, смешанная с кровью темного чудовища. — Дайм? — спросила она почему-то шепотом, опустила взгляд в сложенные горстью ладони. Солнечного силуэта в них не было. Она не чувствовала больше сердца светлого шера. И капли светлой крови, рассыпанные дорожкой к выходу из галереи, на глазах гасли и впитывались в камень. — Нет! Только не умирай! Да-айм! Ее отчаянный крик разлетелся в пустоте, опал эхом, и никто не откликнулся. Прижав ладони к груди, чтобы удержать выпрыгивающее от страха за любимого сердце, Шу побежала по следу из светлой и темной крови. Следу, уходящему в башню Рассвета. В логово проклятого черного колдуна. Того, кто обманывал ее, кто предал и едва не убил ее. Кто хотел сделать ее послушной куклой. Как Люкрес. Хуже Люкреса. Ведь Люкрес никогда не говорил, глядя ей в глаза: «Я люблю тебя». И сейчас он утащил к себе Дайма. Раненого. Беспомощного. Умирающего. Боги, неужели Бастерхази, не получив Линзу, решил насильно забрать светлый дар? Принести Дайма в жертву Хиссу? Нет, нет! Дайм жив! Она должна ему помочь! Дайм спас ее от участи хуже смерти, а она спасет его! Сейчас же! Не разбирая дороги, даже не задумываясь, бежит она или летит, Шу устремилась к башне Рассвета. Ворвалась в нее, сбив по пути нечто костлявое и верещащее, взлетела на второй этаж — именно там мерцала светлая аура, слабая, едва ощутимая, но живая — главное, живая!.. А рядом со светом по-прежнему была тьма, все та же жадная, смертельно опасная тьма… Взбежав по лестнице, Шу на мгновение остановилась — понять, что же происходит. И замерла, не веря своим глазам. Это была не лаборатория, как она сначала подумала. Это была спальня. Та самая, где она провела сегодняшнюю ночь. Та же постель, застеленная черным шелком. Те же два мужчины на ней. Сплетенные в объятиях. Нет, не может быть! Ей кажется… ей же кажется, да? Это просто продолжение кошмара, сейчас она проснется и окажется в Линзе, продолжит инициацию, ведь это просто еще одно испытание! Настоящий Дайм не может обнимать Бастерхази! Не может зарываться в его волосы пальцами и хрипло шептать: — Мой темный шер… «Дайм? Ведь это наваждение, правда же?» — мысленно, потому что горло перехватило от обиды и боли, спросила она. Дайм не ответил. Даже не услышал. Он улыбался, прикрыв глаза и гладя черноволосую голову, лежащую у него на плече. Бастерхази. Чудовища. Того, кто предал Шуалейду. Едва не убил. Почти сделал своей безвольной рабыней! Но, может быть, Бастерхази сделал это с Даймом? Очаровал, заморочил, лишил разума… Надежда мелькнула и погасла. Шу слишком хорошо видела, что никакого ментального воздействия нет. Их, двух шеров, связывают только золотые, ослепительно сияющие в мрачном логове черного колдуна, нити любви. Истинной любви. Как в легендах. — Отпусти его! — отказываясь видеть очевидное и понимая всю тщетность отчаянной попытки, потребовала Шуалейда. — Отпусти, Дайма… он не в себе! Они обернулись оба. Бастерхази — с ненавистью, обжигающей, разъедающей подобно кислоте. Так, словно это она предала его, пыталась поработить и отнять дар, а не он оказался лживым жадным чудовищем. А Дайм — удивленно и… равнодушно. Он скользнул по ней затуманенным взглядом и отвернулся. Шу едва успела увидеть злую, торжествующую улыбку Бастерхази — и ее оттолкнуло, выбросило прочь из комнаты, спихнуло вниз по лестнице. На пол чужой гостиной, где она была нежеланным гостем. Шу по-прежнему видела их там. В спальне. Чувствовала связывающее их золотое сияние. Двоих. Темного и светлого. Предателей. Лжецов. Пусть. Она… она просто уйдет. Не станет кричать, жаловаться или плакать. Не станет убивать их. Пусть. Просто она… Она пойдет к брату. Надо было сразу идти к брату. Кай волнуется. Надо сказать ему, что все хорошо. Она инициировала Линзу, все живы, дворец цел и все хорошо. Не глядя больше на слившихся в одно целое свет и тьму, Шу поднялась с пола. Надо же, она упала и не заметила… И с любопытством глядящую на нее немертвую тварь не заметила. Усмехнувшись в светящиеся мертвенно-синим глаза уродливого скелета, она задрала подбородок, расправила плечи и пошла прочь из башни Рассвета. Гордо и уверенно, как подобает принцессе из рода Суардис. Ее больше никто не обманет. Никто не похитит. Никто не возьмет ее на руки и не уложит на черный шелк. Не назовет «моя Гроза». И это хорошо. Да. Это очень хорошо. Ей пора стать взрослой, не мечтать о чудесах и никому не показывать, что ее сердце разбито. И не шептать, жмурясь от непролитых слез: — Дайм, мой свет, я не люблю тебя. Я смогу жить без тебя. Без вас обоих, будьте вы прокляты. Она — Суардис. Могущественная сумрачная колдунья и принцесса крови. Она выживет и на этот раз. Глава 27. Короткий путь в Ургаш — Везучие щенки. Если бы Риллах не сказал «с сегодняшнего дня», валялись бы сейчас на алтаре и молили Хисса скорее вас забрать, — процедил Седой Барсук. — Проваливайте из моего дома. Вы под рукой Хисса, поэтому ни Мастер, ни кто-то другой из гильдии до испытаний вас не тронет. И не советую бежать. Когда Хисс позовет, или приползете в храм, или сдохнете. Барсук захлопнул за Угрем и Лаской дверь и отправился кормить псов: все, что мог, он сделал. Дальше все в воле Близнецов. Из снов слепого Нье