— Ради тебя, Дункан, — сказала она вслух, а про себя подумала: Очень плохо, Дункан. — Зия отвезет тебя в Табр, орнитоптер нам сейчас очень нужен самим. Это ее любимая амазонка, подумал Айдахо. — Надо соблюдать предельную осторожность. — Я понимаю, — сказал он и еще раз поцеловал Алие руку, снова посмотрел на дорогую для него плоть, которая когда-то была плотью его возлюбленной Алие. Уходя, он так и не смог заставить себя взглянуть ей в лицо. В ее глазах был виден чужой человек. Выйдя на взлетную площадку, Айдахо испытал какую-то неудовлетворенность от вопросов, на которые он пока не ответил. Встреча с Алией была нелегким испытанием для его способностей обрабатывать поступающую информацию. Он стоял возле орнитоптера рядом с охранявшей его амазонкой, угрюмо глядя на юг. Воображение унесло его за Защитный Вал, в сиетч Табр. Почему Зия должна везти меня в Табр? Вернуть орнитоптер — это минутное дело для первого же попавшегося лакея. В чем причина задержки? Зия получает инструкции? Айдахо взглянул на бдительную амазонку, сел на место пилота, высунулся из кабины и сказал: — Скажи Алие, что я немедленно пришлю орнитоптер назад с одним из людей Стилгара. Прежде чем женщина успела ответить, Дункан запустил двигатель. Амазонка стояла в нерешительности. Кто может оспаривать решения супруга Алие? Когда она поймет, что делать, он будет уже в воздухе. Теперь, когда Айдахо был один в кабине, он мог дать волю своему горю, и зарыдал. Алия ушла. Сегодня они расстались навеки. Слезы текли из его искусственных глаз, а он исступленно шептал: «Пусть все воды Дюны уйдут в песок. Я восполню их своими слезами». Это был не поступок ментата, и Айдахо пришлось собраться, чтобы переключить внимание на текущие дела. Надо было внимательно управлять машиной. Управление отвлекло внимание от горя, и Дункан смог взять себя в руки. Ганима снова со Стилгаром. И с Ирулан. Зачем Зия должна была сопровождать его? Должен был произойти несчастный случай со смертельным исходом, ~ ~ ~ Каменная усыпальница правителя — не приют для молящихся. Она — могила скорби. Только ветер слышит голоса этого места. Крики ночных тварей и непреходящее чудо света двух лун вопиют о том, что сочтены дни этого человека. Нет больше просителей. Гости покинули веселый пир. Опустела тропа к этой горе. Строки об усыпальнице герцога Атрейдеса неизвестного автора Сложившиеся обстоятельства поражали Лето своей обманчивой простотой. Чтобы избежать видений, надо делать все, основываясь на том, чего не видишь. Он понимал, что главная ловушка находится в его голове. Нити запертого в сознании будущего захватывают человека и не выпускают, порвать эти нити — вот главная задача. Ни в одном видении Лето не было сцены бегства из Якуруту. Но первое, что надо было сделать, — это перерезать нить, связывавшую его с Сабихой. В последних лучах заходящего солнца он взобрался на край скалы, которая прикрывала Якуруту с востока. Во фримпакете оказались тонизирующие таблетки и еда. Он принял препарат и теперь следовало подождать прилива сил. К западу лежало озеро Азрак — гипсовая чаша, заполненная некогда открытой водой. Но это было еще до появления червей. К югу находился невидимый отсюда Бене Шерк, новые поселения, покрывшие безжизненный блед. К югу была Танзерцфа — Земля Ужаса: три тысячи восемьсот километров безводной Пустыни с редкими пятнами травы вокруг дюн с водоуловителями. То была работа экологов, проводивших трансформацию Арракиса. Эти зеленые островки обслуживались воздушными вахтами, которые подолгу там не задерживались. Я пойду к югу, — решил Лето. — Гурни ждет, что именно туда я и направлюсь. Сейчас не тот момент, чтобы делать что-то неожиданное и непредсказуемое. Скоро стемнеет и тогда можно будет покинуть это временное убежище. Лето оглядел южный горизонт. Там с земли поднимались, словно клубы дыма, пыльные вихри, закрывающие небо горячей завесой, — буря. Гигантский центр бури, подобно извивающемуся червю, вздымался на Великой Равнине. Почти минуту Лето наблюдал за центром и понял, что тот не движется. На ум мальчику пришла старая фрименская мудрость: Если центр не движется, значит, ты на пути бури. Это обстоятельство меняло все. Несколько мгновений он смотрел на запад, туда, где был Табр, ощутив обманчивый покой вечера в Пустыне; белое гипсовое дно старого озера с круглой, обточенной ветрами галькой; первобытная бескрайняя пустота с нереальной блестящей поверхностью тыльных облаков. Ни в одном видении Лето не представлял себя в эпицентре матери-бури, закопавшимся в песок, чтобы выжить в этом страшном хаосе. Было, правда, видение, в котором его несет ветер… но это могло наступить позже. Буря между тем надвигалась. Фронт сметающего все на своем пути ветра достигал нескольких градусов широты. Это становилось рискованным. Лето приходилось слышать старые фрименские истории, обычно передаваемые через третьи, а то и четвертые руки о том, что можно пригвоздить к земле уставшего червя, если воткнуть крюк погонщика в землю сквозь одно из широких колец червя, и выжить, спрятавшись с подветренной стороны животного. То была грань между отвагой и давно забытой безрассудностью, которая сейчас бросала вызов мальчику. Буря начнется не раньше чем в полночь, так что время еще есть. Сколько нитей надо еще перерезать? Все, включая и главную? Гурни думает, что я пойду к югу, но не в эпицентр бури. Он посмотрел на юг, отыскал глазами дорогу, увидел черную, как эбонит, горловину расселины в скале, в изгибах которой был песок, падавший, словно вода, на плоскую равнину. Жажда обожгла горло, когда Лето, вскинув на плечо фримпакет, направился по тропе к каньону. Было еще достаточно светло и дорогу было неплохо видно, но Лето понимал, что играет с Временем в очень азартную игру. Когда он достиг губы каньона, на Пустыню внезапно, как это и бывает, упала ночная тьма. Пятнистое глиссандо лунного света показывало путь к Танзеруфту. Сердце его забилось чаще при воспоминании о всех тех ужасах, которыми щедро снабдили его услужливые внутренние жизни с их богатой памятью. Мальчик почувствовал, что может попасть прямо в лапы Хуануй-наа, так обозначает старинный фрименский страх крупнейшие бури: это означает Смерть Земли. Но что бы ни произошло, это будет не видение, а подлинная реальность. Каждый пройденный шаг все дальше уводил Лето от наведенной Пряностью дхианы, того специфического осознания интуитивно-творческого характера его натуры, с ее развернутостью к неподвижной цепи случайностей. На каждые сто шагов, которые он теперь проходил вперед, приходился один шаг, сделанный в сторону. Лето делал это для того, чтобы без слов слиться с вновь обретенной внутренней реальностью. Тем или иным путем, но я приду к тебе, отец. Вокруг него попискивали невидимые маленькие птицы. Будучи фрименом, он ориентировался по этим звукам там, где не было видно ни зги. Минуя расселины, он часто видел горящие в них зеленые глаза ночных хищников, попрятавшихся в преддверии бури. Лето вышел из горловины каньона на открытое пространство Пустыни. Живой песок шевелился и дышал под его ногами, рассказывая о своей потаенной, но мощной жизни. Он оглянулся и увидел в лунном свете застывшую вулканическую лаву, покрывавшую скалы Якуруту. Вся структура этого мира была метаморфична, говорила о том, что Арракису есть еще чем поделиться с будущим. Лето поставил на землю ударник, чтобы вызвать червя. Стукнув о песок, он стал ждать, внимательно вслушиваясь в тишину Пустыни. Неосознанно он потрогал рукой кольцо Атрейдесов, спрятанное в складке одежды. Гурни наверняка видел его, но не взял. Интересно, что он подумал, увидев кольцо Пауля? Отец, жди меня; я скоро приду к тебе. Червь пришел с юга. Он изогнулся углом, чтобы не сталкиваться со скалами. Червь был не такой большой, как надеялся Лето, но здесь уж ничего не поделаешь. Лето проверил направление движения, установил крюки и взобрался по складчатому боку червя на его спину, подняв при этом клубы пыли. Ветер раздувал одежду Лето. Мальчик стал смотреть на тусклые от поднятой в воздух пыли южные звезды и направил червя вперед. Прямо в бурю. Когда взошла Первая Луна, Лето уточнил расположение бури и рассчитал время ее начала. Выходило, что она начнется не раньше утра. Теперь надо было собраться с силами и сделать большой рывок. Да, после такой бури будет много работы экологическим командам. Можно было подумать, что планета сопротивляется человеку с тем большей яростью, чем большие площади отвоевываются у Пустыни. Всю ночь Лето гнал червя к югу, измеряя оставшуюся у животного энергию по его движениям, которые Лето ощущал ступнями. Иногда он позволял зверю сбиваться с пути немного на запад. Червь делал это отчасти потому, что на западе была граница его ареала, а может быть, животное тоже чувствовало приближение гигантской бури. Обычно для того, чтобы избежать гибели от ударов несущегося над поверхностью песка, черви зарываются в землю. Но этот не сможет зарыться, потому что Лето фиксирует его открытое кольцо крюком погонщика. К полуночи червь начал выдыхаться. Движения его борозд стали медленнее, он начал вихлять, но продолжал стремиться на юг. Буря разразилась на рассвете. Сначала возникла какая-то странная неподвижность Пустыни. Было такое чувство, что восход спрессовал дюны друг с другом. Летящая в лицо пыль заставила Лето прикрыть глаза полами одежды. Облака пыли сгустились, и Пустыня превратилась в некое пространство, лишенное каких бы то ни было очертаний. По щекам и векам начали стегать иглы мелких пока песчинок. Рот наполнился крупным песком, и Лето понял, что настала решительная минута. Стоит ли рискнуть и пригвоздить к земле загнанного червя? Лето понадобилась всего секунда, чтобы отказаться от такого решения. Он пробрался к хвосту червя и выдернул свои крюки. Едва двигаясь, червь начал зарываться в песок. Энергетическая система животного продолжала переносить тепло, и у хвоста было жарко, как в печи. Фримены с детства знают, как опасно подходить к хвосту червя. Червь — это фабрика, производящая кислород. На пути движения червя, возле его хвоста пылал страшный огонь — кислород выделялся как побочный продукт синтеза смазки, которая помогала червю легко двигаться в песке. Летящий песок неистово бил Лето по ногам. Лето окончательно вырвал крюки и бросился в сторону, чтобы не сгореть в горниле червя. Самоё главное теперь заключалось в быстроте, с которой Лето удастся зарыться во взрыхленный червем песок. Схватив уплотняющий инструмент левой рукой, Лето вгрызся в пологий склон дюны, зная, что червь слишком устал, чтобы обернуться и пожрать человека. Работая левой рукой, Лето правой одновременно извлек из фримпакета тент и приготовился раздуть его. Все было сделано меньше чем за минуту: тент был развернут в кармане, образовавшемся в подветренной стороне дюны. Лето раздул тент и вполз в него. Прежде чем запечатать вход, он выдвинул наружу уплотнитель и переключил его на реверсивный режим — инструмент стал разрыхлителем. Песок неумолимо засыпал тент. Однако Лето успел вовремя запечатать отверстие — внутрь тента попало всего несколько песчинок. Теперь надо было работать еще быстрее. Никакой дыхательной трубки не хватит, чтобы вывести ее на поверхность через многотонную массу песка. Надвигалась великая буря, которую мало кому удается пережить. Его сможет защитить только пузырь раздутого тента, спрятанный в полости с плотными стенками. Лето лег на спину и вытянулся. Он сложил руки на груди и вызвал у себя гипнотический транс, во время которого частота его дыхания снизится до одного дыхания в час. Таким образом, он вручил свою судьбу неизвестности. Если буря не вскроет его убежище, то он сможет, вероятно, выбраться… или же войти в мадинат ас-салам — Местопребывание Мира. Но что бы ни случилось, в первую очередь надо порвать все нити, одну за одной, оставив только ту, что связывает его с Золотым Путем. Или он это сделает, или никогда не вернется в халифат наследников своего отца. Надо разрушить всю ложь, все колдовские обряды, поразившие халифат, ставший ужасным прибежищем для демиурга его отца. Лето не станет больше молчать, когда очередной священник понесет откровенную чушь: «Его кинжал рассеет воинство демонов!» Приняв это решение, Лето толкнул свое сознание на вневременной путь дао. ~ ~ ~ В любой планетарной системе существуют очевидные влияния высших порядков. Это положение часто демонстрируют с помощью перенесения земных форм жизни на вновь открытые планеты. Во всех таких случаях жизнь в похожих зонах проявляет поразительное подобие в развитии адаптивных признаков. Образование таких форм означает нечто большее, чем морфологическое приспособление; это говорит об общей организации выживаемости и о родстве таких организаций. Человек должен исследовать этот взаимозависимый порядок и отыскать в нем нашу нишу — это является для нас задачей первостепенной важности. Этот поиск, конечно, может выродиться в консервативное нахождение простого тождества условий. Но такой подход оказался смертельным для многих систем. «Катастрофа Дюны» Харк аль-Ада — В действительности мой сын никогда не видел будущего; он видел процесс творения и его отношение к мифам, в которых спит убаюканное человечество, — сказала Джессика. Она говорила быстро, но без скороговорки, внятно излагая суть дела. Она знала, что скрытые соглядатаи прервут эти занятия, как только им станет ясно, что именно она задумала. Фарад'н сидел на полу, озаренный золотистыми солнечными лучами, которые щедро вливались в комнату через окно, возле которого сидел принц. Со своего места у противоположной стены Джессика могла видеть только верхушки деревьев в дворовом саду. Перед ней сидел новый Фарад'н: более стройный, более жилистый. Месяцы тренировок сделали свое дело. Глаза принца сияли, когда он смотрел на Джессику. — Он видел формы, которые существующие силы, если они не отклонятся от первоначального пути, создадут из существующих исходных форм, — продолжала Джессика. — Он обращался за поиском этих форм больше к себе и своему опыту, нежели к опытам других людей. Он отказывался принимать что-то только потому, что это было удобно лично ему, считая это моральной трусостью. Фарад'н научился молча слушать, оценивать и ни о чем не спрашивать до тех пор, пока его вопросы не становились точны и безошибочны. Джессика же говорила ему о взглядах Бене Гессерит на молекулярную память, выраженную в ритуалах, и очень естественно приучила его анализировать деятельность Пауля Муад'Диба с точки зрения Общины Сестер. Однако Фарад'н видел теневую сторону ее игры, видел проекции неосознанных форм, которые противоречили поверхностным намерениям и видимому смыслу ее утверждений и высказываний. — Из всех наших наблюдений — это наиболее значимое, — сказала она. — Жизнь — это маска, посредством которой вселенная выражает самое себя. Мы допускаем, что все человечество и поддерживаемые им живые формы представляют собой естественную общность, и что судьба всей жизни является ставкой в решении судеб отдельно взятого человека. Таким образом, когда дело доходит до самопознания, до amor fati, мы перестаем играть в бога и обращаемся к обучению. В этом хаосе мы отыскиваем и отбираем индивидов и делаем их настолько свободными, насколько нам хватает сил. Теперь он ясно видел, куда она вела его, и понимал, какой эффект все это производило на тех, кто следил за этим обучением с помощью шпионских ухищрений. Фарад'н едва удержался от того, чтобы бросить понимающий взгляд на дверь. Только наметанный глаз мог заметить, что Фарад'н на секунду потерял душевное равновесие, но Джессика сразу заметила это и улыбнулась. Правда, эта улыбка могла значить и что-то другое. — Сегодня у нас нечто вроде выпускной церемонии, — сказала Джессика. — Я очень довольна тобой, Фарад'н. Будь добр, встань, пожалуйста. Он повиновался и, встав, загородил Джессике вид деревьев в саду. Джессика вытянула руки по швам, встав по стойке «смирно». — Я уполномочена сказать тебе следующее: «Я стою здесь в присутствии священного существа — человека. Как я делаю это сейчас, так же будешь делать и ты, когда наступит твой час. В твоем присутствии я молюсь, чтобы это было так. Будущее остается неопределенным и так должно быть, ибо это холст, на котором каждый из нас пишет свои желания. Таким образом, человек создан для того, чтобы все время смотреть на этот прекрасный, ничем не заполненный холст. Мы по-настоящему владеем только этим моментом, когда мы посвящаем себя священному присутствию, которое разделяем и творим одновременно». Когда Джессика закончила говорить, в комнату вошел Тиеканик. Он с деланной беспечностью подошел к Джессике, но его истинное настроение было нетрудно угадать. Лицо башара было мрачным и хмурым. — Мой господин, — сказал он, но было уже поздно. Слова Джессики и ее тренировка сделали свое дело. Фарад'н больше не принадлежал Дому Коррино. Теперь он принадлежал только Бене Гессерит. ~ ~ ~ Мне кажется, что вы, Совет директоров ОСПЧТ, не способны понять, что в коммерции чрезвычайно редко можно найти образцы истинной верности. Когда вы последний раз слышали о клерке, отдавшем жизнь за компанию? Возможно, этот недостаток проистекает у вас из ложного допущения, что вы можете заставить людей определенным образом думать и сотрудничать с вами. Это ошибка очень многих организаций, включая генеральные штабы и церкви. В истории часто бывало, что генеральные штабы уничтожали собственные народы. Что же касается церкви, то я рекомендовал бы вам перечитать сочинения Фомы Аквинского. Что же касается вас, то в какой вздор вы верите! Люди должны хотеть делать дело, исходя из своих внутренних побуждений. Люди, а не коммерческие организации или цепи команд, делают огромную цивилизационную работу. Каждая цивилизация зависит от качества тех индивидов, которых она порождает. Если вы перестараетесь с организацией или с навязыванием законов, если подавите стремление людей к величию — то они не смогут работать, и их цивилизация погибнет.