— А ты как думаешь? — Думаю, ты на верном пути. Самое главное в песнях — то, что они совсем как истории: ни черта не стоят, если их никто не слушает. Впереди показался конец моста. Хотя никто ему этого не объяснял, Толстый Чарли почему-то понял, что это их последний шанс поговорить. Ему так многое нужно узнать, ему так многое хочется узнать. — Пап… — начал он. — Когда я был ребенком… Почему ты меня унижал? Лоб старика сошелся морщинами. — Унижал? Да я тебя любил! — Ты отправил меня в школу в костюме президента Тафта. Это ты называешь любовью? Раздался пронзительный взрыв чего-то, что можно было принять за старческий смех, потом Ананси затянулся черуттой. Дым вылетел у него изо рта как призрачная рамка для реплики в комиксе. — А что мне твоя мать за это устроила! — хохотнул он и, помолчав, добавил: — У нас не так много времени, Чарли. Неужели ты хочешь провести его, ссорясь? Толстый Чарли покачал головой. — Наверное, нет. Мост уже почти кончился. — Послушай, — сказал отец, — когда увидишь брата… Хочу, чтобы ты кое-что ему от меня передал. — Что? Подняв руку, отец наклонил к себе голову Толстого Чарли и мягко поцеловал в лоб. — Вот это. Толстый Чарли выпрямился. Отец смотрел на него со странным выражением, которое на лице любого другого Толстый Чарли счел бы гордостью. — Покажи мне перо, — велел Ананси. Толстый Чарли опустил руку в карман. Перо выглядело еще более мятым и растрепанным, чем раньше. Неодобрительно цокнув языком, отец посмотрел его на свет. — Красивое, — сказал он. — Нельзя его было так обмусоливать. Она испорченное не возьмет. Мистер Нанси провел рукой по перу, и оно снова расправилось. Но пожилой джентльмен снова нахмурился. — Зачем стараться? Ты же только снова его испортишь. Дыхнув на ногти, он потер их, полируя о куртку. Потом словно бы принял какое-то решение. Снял шляпу и заткнул перо за ленту на тулье. — Вот, щегольская шляпа тебе не повредит. — Он надел шляпу на голову Толстого Чарли. — Тебе идет. — Я не ношу шляп, папа, — вздохнул Толстый Чарли. — Она выглядит глупо, и я в ней выгляжу полным идиотом. Почему ты всегда стараешься вогнать меня в краску? В сгущающихся сумерках старик посмотрел на сына. — Думаешь, я стал бы тебе лгать? Чтобы носить шляпу, сынок, нужно настроение, нужен подход, ни больше ни меньше. А в тебе это есть. Думаешь, я бы сказал, что тебе идет, если она была бы тебе не к лицу? Ты сама элегантность. Не веришь? — Не особенно. — Взгляни, — сказал отец и указал за перила моста. Вода под ними блестела неподвижная и гладкая как зеркало, и человек в новой зеленой шляпе, посмотревший оттуда на Толстого Чарли, действительно был сама элегантность. Он поднял глаза, чтобы признаться отцу, что ошибался, но старик уже исчез. Толстый Чарли шагнул с моста в сумерки. — Так. Я хочу знать, куда он подевался? Куда пропал? Что вы с ним сделали? — Я-то ничего не делала, — вздохнула миссис Хигглер. — Господи, дитя! В прошлый раз все было иначе. — Его словно бы лазерным лучом вернули на корабль-матку, — сказал Бенджамин. — Круто. Спецэффекты реальности. — Сейчас же верните его назад! — яростно выпалила Дейзи. — Немедленно! — Я даже не знаю, где он, — ответила миссис Хигглер. — И не я его туда послала. А он сам отправился. — И вообще, — вмешалась Кларисса, — что, если он отправился делать что нужно, а мы заставим его вернуться? Можем все испортить. — Вот именно, — поддакнул Бенджамин. — Все равно что вытащить разведывательную экспедицию в момент высадки на чужую планету. Подумав, Дейзи раздраженно признала, что это звучит разумно — как минимум настолько разумно, насколько вообще что-то за последние несколько дней казалось логичным или здравым. — Если мы закончили, — сказала Кларисса, — мне, наверное, надо возвращаться в ресторан. Присмотреть, чтобы все как следует прибрали. — У нас тут вроде все, — согласилась, отхлебнув кофе, миссис Хигглер. — Прошу прошения. — Дейзи с силой хлопнула ладонью по столу. — У нас тут убийца ходит на свободе! А теперь еще и Толстого Чарли унесло на «корабль-манку». — На корабль-матку, — поправил ее Бенджамин. Миссис Хигглер моргнула. — Действительно, нам следует что-то предпринять. Что ты предлагаешь? — Не знаю, — призналась Дейзи. — Убивать время, наверное. Взяв «Уильямстаунский курьер», который читала миссис Хигглер, она начала перелистывать страницы. Заметка о пропавших туристках, женщинах, которые не вернулись на свой лайнер, нашлась на третьей странице. «Поэтому подослали мне тех двух, да? Ту парочку в доме? — произнес у нее в голове голос Грэхема Хорикса. — Вы думали, я поверю, что они действительно поехали в круиз?» В конце концов Дейзи была полицейской, а это ничем не вытравить. — Найдите мне телефон, — велела она. — Кому ты собираешься звонить? — Думаю, начнем с министра по туризму и шефа полиции, а там посмотрим. Алое солнце, сжимаясь, уходило за горизонт. На острове, в том месте, где существует четкая линия между днем и ночью, Паук смотрел, как море поглощает красный апельсин солнца. Не будь он Пауком, то отчаялся бы. У него ведь были только камни и шест. Он жалел, что нет костра, и спрашивал себя, поможет ли ему луна. Когда она взойдет, у него, вероятно, будет шанс. Солнце село, пропал последний мазок красного на темной воде. Наступила ночь. — Сын Ананси, — сказал голос из темноты. — Скоро, очень скоро я буду кормиться. Ты не узнаешь, что я здесь, пока не почувствуешь мое дыхание у себя на загривке. Я стоял над тобой, когда тебя привязали для меня к шесту, и прямо тогда мог перекусить тебе шею, но передумал. Убить тебя спящего не доставило бы мне удовольствия. Я хочу, чтобы ты чувствовал свою смерть. Я хочу, чтобы ты знал, почему я лишил тебя жизни. Паук бросил камень туда, откуда, как ему казалось, исходил голос, — судя по звуку, он безобидно упал в кусты. — У тебя есть пальцы, — продолжал голос, — но у меня есть когти, много острее ножей. У тебя — две ноги, а у меня — четыре, которые никогда не устают, и бежать я могу в десять раз быстрее, чем ты станешь улепетывать. Ты способен жевать мясо, если его размягчить и лишить вкуса на огне, ведь у тебя мелкие обезьяньи зубки, которые годятся только на то, чтобы жевать мягкие фрукты и ползучих зверьков. А мои клыки кромсают и рвут живую плоть, отдирают ее с костей, и я могу глотать ее, пока соки жизни еще бьют фонтаном в небо. Тут Паук издал звук, какой можно издать и не имея языка, одними губами. Это было «хм» пренебрежения. «Возможно, ты и впрямь таков, как утверждаешь, Тигр, — говорило это «хм», — но что с того? Все сущие истории принадлежат Ананси. А о тебе в них ничего не рассказывается». Из темноты раздался рев. Рев ярости и обманутых ожиданий. Паук начал напевать без слов мелодию «Рэгги про тигра»: это была очень старая песня, которой хорошо дразнить диких зверей. «Держите того тигра. Где этот тигр?» — пелось в ней. Когда из темноты снова раздался голос, он прозвучал ближе: — Твоя женщина у меня, сын Ананси. Когда я покончу с тобой, я разорву ее на куски. Мясо у нее будет послаще твоего. Паук издал переходящий в смешок «хм», так люди хмыкают, когда знают, что им лгут. — Ее зовут Рози. Из горла Паука вырвался невольный стон. В темноте кто-то рассмеялся. — А что до глаз, — сказал голос. — Твои глаза видят только очевидное, при ярком свете, если тебе повезет. А у моего народа — глаза такие, что видят, как встают дыбом волоски у тебя на руках, когда я с тобой разговариваю, видят ужас у тебя на лице — и все это под покровом ночи. Бойся меня, сын Ананси, и если у тебя есть прощальная молитва, произнеси ее сейчас.