— Не зли его, дурочка, — выплюнула, ее мама и, выдавив подобие улыбки, добавила: — Мы благодарны за еду. — Конечно, я не собираюсь вас убивать, — сказал Грэхем Хорикс и, только услышав эти слова из собственных уст, признался самому себе: ну разумеется, их придется убить. Какие у него еще есть варианты? — Вы не говорили, что сюда вас послал Толстый Чарли. — Мы приплыли на лайнере, у нас круиз, — сказала Рози. — Сегодня вечером нам полагается есть жареную рыбу на Барбадосе. А Толстый Чарли в Англии. Сомневаюсь, что он даже знает, куда мы поехали. Я ничего ему не говорила. — Врите, сколько хотите, — ответил Грэхем Хорикс. — Пистолет-то у меня. Захлопнув за собой дверь, он снова заложил засовы и услышал, как мама Рози говорит: — А зверь? Почему ты не спросила его про зверя? — Потому что ты его придумала, мама. Сколько раз можно тебе повторять? Нет тут никакого зверя. Да и вообще он не в своем уме. Он бы скорее всего с тобой согласился. Он сам, наверное, разговаривает с невидимыми тиграми. Уязвленный такими словами, Грэхем Хорикс погасил им свет и, прихватив с собой бутылку красного вина, отправился наверх, с грохотом хлопнув за собой дверью в винный погреб. В темноте под домом Рози разломила кусок сыра на четыре части и съела одну как можно медленнее. — Что такое он говорил про Толстого Чарли? — спросила она маму, когда сыр растворился у нее во рту. — Опять твой проклятый Толстый Чарли! Знать ничего про него не хочу! — отозвалась ее мама. — Это из-за него мы тут оказались. — Нет, мы оказались тут, потому что Хорикс совершенно сумасшедший. Псих с пистолетом. И Толстый Чарли здесь ни при чем. Она постаралась не думать про Толстого Чарли, потому что мысли о нем неизбежно влекли за собой мысли о Пауке… — Он вернулся, — сказала тем временем ее мама. — Зверь вернулся. Я его слышала. Я чувствую его запах. — Да, мама, — устало согласилась Рози. Она сидела на бетонном полу и думала про Паука. Ей его не хватало. И вдруг решила: когда Грэхем Хорикс образумится и их отпустит, она постарается его разыскать. Выяснит, возможно ли еще начать сначала. Она понимала, что это пустые мечты, зато они хоть немного поддерживали и утешали. Интересно, убьет ли их завтра Грэхем Хорикс? А на расстоянии огонька свечи от них на Паука охотился хищный зверь. День перевалил за середину, и солнце висело низко. Паук толкал взад-вперед что-то губами и носом. Пока это «нечто» не смочили его кровь и слюна, тут была только сухая земля. Теперь она превратилась в грязный шарик, в плотный ком красноватой глины. Он толкал и перекатывал его, чтобы сделать более-менее округлым. Потом подбросил, подсунув под него нос и дернув головой. Ничего не произошло, как не происходило сколько уже раз? Двадцать? Сто? Он не считал. Просто продолжал в том же духе. Он еще больше вжался лицом в землю, засунул нос под шарик из глины, дернул головой вперед и вверх… Ничего не произошло. И не произойдет. Нужно найти другой способ. Подавшись вперед, он обхватил шарик губами. Насколько мог глубоко, вдохнул через нос. Потом выпустил воздух ртом. Шарик вылетел у него изо рта, как пробка из бутылки шампанского, и приземлился на расстоянии восемнадцати дюймов. Теперь Паук вывернул правую кисть. Руки у него были связаны в запястьях, веревка крепко притягивала их в сторону шеста. Он отвел кисть, вывернул. Пальцы потянулись к кому окровавленной земли, но коснулись его лишь кончики пальцев. Так близко… Паук снова сделал глубокий вдох, но глотнул пыли и закашлялся. Переведя дух, он попробовал, снова. Начал дуть в сторону шарика, изо всех сил выталкивая из легких воздух. Глиняный шарик откатился — не более чем на дюйм, но и этого хватило. Осталось вытянуть пальцы… И вот шарик у него. Он начал сжимать глину между средним и большим пальцами, потом повернул и повторил снова. И так восемь раз. Затем опять повторил весь процесс, на сей раз сдавливая чуть сильнее и немного скручивая. Один из получившихся отростков отломился и упал в пыль, но остальные удержались. Теперь в руках у него оказался маленький шарик с семью лучами — так ребенок слепил бы из пластилина солнышко. Паук осмотрел его с гордостью: в таких обстоятельствах любой гордился бы своим творением, как счастливый мальчишка, принесший домой из школы вылепленную фигурку. А вот со словом придется помучиться. Изготовить паука или что-то, похожее на него, из крови, слюны и песка нетрудно. Боги, даже мелкие боги проказ вроде Паука, такое умеют. Но последний этап Творения окажется самым тяжелым. Чтобы дать чему-то жизнь, нужно слово. Нужно назвать свое творение. Он открыл рот. — Фрфруррруррр, — произнес он безъязыко. Ничего не случилось. Он постарался снова. — Ффррурруррр! Ком у него на ладони так и остался мертвой глиной. Паук упал лицом в пыль. Он так измучен. От малейшего движения вскрывались раны на лице и груди. Из них сочилась кровь, они саднили и — что еще хуже — чесались. «Думай! — велел он самому себе. — Должен же быть какой-то способ…» Как говорить без языка?.. На губах у него еще сохранился слой глины. Он втянул его в себя, попытался, как смог, смочить, не облизывая. Потом сделал глубокий вдох и выпустил воздух через сложенные в трубочку губы, произнося с такой уверенностью, что даже вселенная не осмелилась бы ему противоречить. Он давал имя существу у себя в руке и одновременно произносил свое собственное, которое, насколько он знал, было лучшей магией из всех: — Фшпаффуууфкфф. И вдруг у него на ладони, там, где лежал кровавый комок, оказался жирный паук цвета красной глины с семью длинными хилыми ногами. «Помоги мне, — подумал Паук. — Приведи помощь». Паучок только смотрел на него поблескивающими на солнце глазками. Потом скатился с его ладони на землю и на неверных ногах, ковыляя и подпрыгивая, двинулся в траву. Паук следил за ним, пока он не скрылся из виду, потом опустил лицо в пыль и закрыл глаза. Тут ветер переменился и принес аммиачный запах самца большой кошки. Хищник пометил свою территорию… Паук услышал победное карканье птиц в вышине… У Толстого Чарли урчало в животе. Будь у него лишние деньги, он пошел бы обедать в другое место, лишь бы убраться подальше из отеля, но учитывая, что теперь он практически на мели, а обеды включены в стоимость номера, то, как только большая стрелка часов подползла к семи, он спустился в ресторан. У метрдотеля была роскошная улыбка. И эта метрдотель сообщила, что ресторан откроется через несколько минут: нужно дать оркестру время настроить инструменты. Потом она внимательно всмотрелась ему в лицо — Толстый Чарли уже научился узнавать этот взгляд. — Вы?.. — начала она. — Да, — ответил Толстый Чарли. — Он даже у меня с собой. — Он вынул из кармана и показал ей зеленый лимон. — Очень симпатично, — отозвалась она. — У вас несомненно лимон. Но я собиралась спросить, хотите ли вы меню a la carte или предпочли бы фуршет? — Фуршет, — сказал Толстый Чарли. Фуршет ведь бесплатный. Он стоял в фойе перед рестораном, держа в руке зеленый лимон. — Подождите минутку, — сказала метрдотель. Из коридора позади Толстого Чарли вышла невысокая худенькая девушка и, улыбнувшись метрдотелю, спросила: — Ресторан уже открыт? Умираю с голоду. Тут раздались финальные «ур-ух-рур» бас-гитары и «блим» электрического пианино. Опустив инструменты, музыканты помахали из-за стеклянной двери метрдотелю. — Открыт, — сказала она. — Входите. Худенькая женщина воззрилась на Толстого Чарли с настороженным удивлением. — Здравствуй, Толстый Чарли, — сказала она. — Зачем тебе лимон? — Долгая история. — У нас весь обед впереди, — откликнулась Дейзи. — Может, расскажешь? Рози спрашивала себя, бывает ли безумие заразным. В кромешной тьме под домом на скалах она почувствовала, как мимо нее прошло что-то мохнатое. Что-то гибкое. Что-то огромное. И это что-то негромко зарычало, кружа вокруг нее и мамы. — Ты слышала? — спросила она. — Конечно, слышала, дурочка, — ответила мама. — Апельсинового сока не осталось?