Толстый Чарли попытался вспомнить, как полагается коротать время в тюрьме, но на ум шли только записи в тайных дневниках и как прятать разные мелочи между ягодицами. Писать ему было не на чем, к тому же он считал, что неплохо прожил свою жизнь, раз ему нечего прятать между ягодицами. Ничего не происходило. И продолжало не происходить. Эдакий сериал… «Снова Ничего». «Возвращение Ничего». «Сын Ничего». «Ничего выходит на охоту». «Ничего, Эбботи Костелло[4] встречают волка-оборотня»… Когда в двери заскрежетал ключ, Толстый Чарли едва не закричал «ура». — Так. Прогулка по двору. Можешь выкурить сигарету, если очень хочется. — Я не курю. — Молодец. Дурная привычка. Двором для прогулок оказался четырехугольник, вокруг которого и был построен сам полицейский участок, иными словами, со всех сторон он был окружен глухими стенами, а сверху затянут проволочной сеткой, и, наматывая по нему круги, Толстый Чарли определенно решил, что сидеть под арестом ему решительно не нравится. Толстый Чарли вообще не любил полицию, но до сих пор умудрялся цепляться за исконную веру в естественный порядок вещей, убежденность в том, что какая-то высшая сила (викторианцы назвали бы ее Провидением) заботится о том, чтобы виновные были наказаны, а невиновные получили свободу. После недавних событий эта вера рухнула, сменившись подозрением, что остаток жизни он проведет, клянясь и божась в своей невиновности различным неумолимым судьям и мучителям, многие из которых будут похожи на Дейзи, и что, по всей вероятности, проснется в шестой камере завтра утром и обнаружит, что превратился в огромного таракана. Его явно перенесли в какой-то зловредный мир, где людей превращают в тараканов… Что-то упало с вышины на проволочную сетку. Толстый Чарли поднял голову. Сверху вниз на него с надменным безразличием смотрел черный дрозд. Зашумели крылья, и к дрозду присоединилось несколько воробьев и еще птица, которую Толстый Чарли счел скворцом. Птицы пялились на Толстого Чарли, Толстый Чарли пялился на птиц. Прилетели новые. Толстый Чарли не мог бы определить, когда увеличение числа птиц на сетке перешло из категории любопытных диковин в разряд прямой угрозы. Наверное, когда оно перевалило за первую сотню. И все потому, что они не чирикали, не каркали, не издавали трелей и не пели. Просто приземлялись на сетку и смотрели на него. — Улетайте, — сказал Толстый Чарли и чуть громче добавил: — Кыш! Кыш! Птицы как одна остались сидеть на месте. Только заговорили. И все произносили его имя. Подбежав к двери в углу, Толстый Чарли в нее забарабанил. — Прошу прощения, — несколько раз вежливо повторил он, а потом стал кричать: — Караул! Щелчок. Дверь открылась, и представитель сил правопорядка ее величества с набрякшими веками сказал: — Есть причина шуметь? Лучше бы ей быть веской. Толстый Чарли ткнул пальцем вверх. Он ничего не сказал. Нужды не было. Губы у надзирателя странно обмякли, челюсть обвисла, словно рот уже никогда не закроется. Мама Толстого Чарли непременно посоветовала бы его закрыть, иначе залетит что-нибудь. Сетка провисла под весом тысяч птиц. Глаза пернатых смотрели вниз не мигая. — Иисус на велике, — пробормотал полицейский и без единого слова повел Толстого Чарли назад в блок камер. Мэв Ливингстон мучилась. Она лежала, растянувшись на полу. Когда она очнулась, лицо и волосы у нее были теплыми и влажными, потом она заснула, а когда пришла в себя снова, они были липкими и холодными. Она засыпала и просыпалась и снова засыпала, просыпалась настолько, чтобы почувствовать боль в затылке, а потом — так как спать было легче и потому что во сне ничего не болело — снова позволяла забытью накрыть себя уютным одеялом. Во сне она бродила по телестудии и искала Морриса. Временами ей удавалось мельком увидеть его на каком-нибудь мониторе. И вид у него всегда был озабоченный. Она пыталась найти выход, но всякий раз оказывалась на съемочной площадке. — Мне холодно, — подумала она и поняла, что в очередной раз очнулась. Однако боль стихла. В общем и целом, решила Мэв, она чувствует себя сравнительно неплохо. Ее что-то расстраивало. Только вот что? Наверное, во сне привиделось что-то дурное. Где бы она ни находилась, тут было темно. Кажется, какой-то чулан. Мэв вытянула по сторонам руки, чтобы не наткнуться на что-нибудь в темноте. Сделав, зажмурясь, несколько нервных шагов, она открыла глаза. Ага, вот это помещение ей уже знакомо. Офисное здание. Кабинет. Кабинет Грэхема Хорикса. Тут она вспомнила. Да, конечно, она еще не пришла в себя: как человек, которого разбудили слишком быстро… Мысли путаются, в голове вата, вот выпьет сейчас утреннюю чашку кофе, и все наладится… Но тут ей вспомнилось все: вероломство Грэхема Хорикса, его предательство, его преступления, его… «Почему, — подумала она, — он на меня напал? Он меня ударил? — А потом: — Полиция! Надо позвонить в полицию!» Она протянула руку к столу и попыталась взять трубку, но та была или очень тяжелой, или скользкой, или и то и другое разом, и ей никак не удавалось ее схватить. И пальцы плохо слушались. «Я слабее, чем думала, — решила Мэв. — Пожалуй, попрошу, чтобы сразу прислали и „скорую“». В кармане юбки у нее был серебряный телефончик, при звонке игравший мелодию «Зеленые рукава». С огромным облегчением Мэв обнаружила, что телефончик на месте и взять его она может без всяких проблем. Она набрала номер службы спасения. И, ожидая ответа, задумалась, а почему до сих пор говорят набирать, когда циферблаты на телефонах канули в Лету, ведь давно уже появились телефоны с кнопками и раздражающе гадкими звонками. В юности у нее был приятель, который умел изображать (и постоянно это делал) звонок первых радиотелефонов. Оглядываясь назад, Мэв решила, что это было единственным его стоящим достижением. Интересно, что с ним сталось? Интересно, как живет человек, только и умеющий, что имитировать звонок радиотелефона, в мире, где телефонные звонки сами умеют имитировать все что угодно… — Просим прощения за задержку при соединении, — произнес механический голос. — Пожалуйста, не кладите трубку. Мэв чувствовала странное спокойствие, словно больше с ней уже ничего не может случиться. — Алло? — раздался в трубке мужской голос — очень, очень деловитый. — Мне нужна полиция, — сказала Мэв. — Полиция вам не нужна, — отозвался голос. — Все преступления разберет соответствующая и неизбежная инстанция. — Знаете, я, наверное, ошиблась номером. — Сходным образом, — продолжал мужской голос, — все номера в конечном итоге верные. Они — просто наборы цифр и потому не могут быть верными или неверными. — Хорошо вам говорить, — не выдержала Мэв. — Но мне очень нужно дозвониться в полицию. А еще мне, наверное, нужна «скорая помощь». И, по всей видимости, я не туда попала. Она оборвала звонок. Может, «999» с сотового не набирается? Вызвав на экран телефонную книгу, она набрала номер сестры. Телефон разок звякнул, и знакомый голос произнес: — Позвольте прояснить. Я не говорю, что вы намеренно ошиблись номером. Полагаю, числа, из которых состоят все номера, по природе своей верны. За исключением числа «пи», разумеется. За число «пи» я не поручусь. От одних мыслей о нем голова раскалывается, оно все крутится и крутится в мозгу, и крутится, и крутится… Нажав красную кнопку, Мэв отключилась и набрала номер управляющего в своем банке. Ответивший голос произнес: — И вот, пожалуйста, я болтаю об истинности чисел, а вы, без сомнения, думаете, всему свое время и место… Щелк. Номер лучшей подруги. — …тогда как в настоящий момент нам бы следовало обсудить, как с вами в конечном итоге поступить. Боюсь, сегодня у нас движение особенно напряженное, поэтому если вы не против немного подождать там, где находитесь, вас заберут… Голос был успокаивающий и ободряющий, как у пастора на радио, который рассказывает, о чем думал сегодня утром перед службой. Если бы не снизошедшая на Мэв безмятежность, бывшая танцовщица впала в панику. А так просто задумалась. Очевидно, надо предположить, что ее телефон — как это называется — «взломали»? Поэтому придется просто выйти на улицу, найти постового констебля и официально подать заявление. Когда Мэв нажала кнопку вызова лифта, ничего не произошло, поэтому она спустилась по лестнице, думая, что полицейского, наверное, на месте не окажется, их никогда нет под рукой, когда они нужны, вечно раскатывают в своих машинах, которые так и проносятся мимо. На взгляд Мэв, полиции следовало бы ходить парами, сообщать гражданам, который час, или ждать у водосточных люков, когда в них попытаются спуститься бандиты с мешками награбленного через плечо… В вестибюле полицейских оказалось даже двое — мужчина и женщина. Несмотря на штатское платье, с первого взгляда видно, кто они, таких ни с кем не перепутаешь. Мужчина был крепким и краснолицым, женщина — худенькой, смуглой и, в иных обстоятельствах, показалась бы исключительно хорошенькой. — Нам известно, что она входила сюда, — говорила женщина. — Секретарша в приемной помнит, как она пришла незадолго до перерыва на ленч. Но когда она вернулась, обоих уже не было. — По-твоему, они сбежали, чтобы остаток жизни провести вместе? — спросил здоровяк. — Прошу прощения, — вежливо сказала Мэв Ливингстон. — Вероятно. Должно же быть какое-то простое объяснение. Исчезновение Грэхема Хорикса. Исчезновение Мэв Ливингстон. Хотя бы Нанси у нас под арестом. — Никуда мы не убегали, — решительно сказала Мэв, но ее слова оставили без внимания. Полицейские вошли в лифт и захлопнули за собой дверь. Мэв осталось только смотреть, как они рывками поднимаются к потолку. Сотовый все еще был у нее в руке и сейчас вдруг завибрировал, а потом начал играть «Зеленые рукава». На экране возникла фотография Морриса. Мэв нервно нажала кнопку «прием». — Да? — Привет, солнышко. Как делишки? — Спасибо, прекрасно. — А потом: — Моррис? — А потом: — Нет, не прекрасно. На самом деле ужасно. — Эх, — вздохнул Моррис. — Так я и думал. Впрочем, теперь уже ничего не поделаешь. Время двигаться дальше. — Моррис? Откуда ты звонишь? — Трудно объяснить, — ответил он. — Если уж на то пошло, я вообще не звоню. Просто очень хотел тебе помочь. — Наш Грэхем Хорикс оказался негодяем. — Да, солнышко, — сказал Моррис. — Но пришло время забыть и отпустить. Повернуться спиной. — Он ударил меня по затылку, — пожаловалась мужу Мэв. — И он крал наши деньги. — Это лишь материальное, золотко, — утешил ее Моррис. — Теперь ты по ту сторону… — Моррис, — твердо сказала Мэв, — этот гадкий червяк пытался убить твою жену. Тебе бы следовало проявить побольше беспокойства. — Не надо так, золотко. Я просто пытаюсь объяснить… — Должна тебе сказать, Моррис, что если ты займешь такую позицию, мне придется самой со всем разобраться. Уж я-то не собираюсь такое забывать. Тебе хорошо говорить, ты мертв. Тебе о таком волноваться не приходится. — Ты тоже мертва, золотко. — А это тут при чем? — взвилась было она, но осеклась: — Я что? — А после, прежде чем он успел вставить хотя бы слово: — Я же сказала, что он пытался меня убить. Я не говорила, что он преуспел.