— Правда? Обещаешь? — Поменьше радости в голосе, пожалуйста. С улицы просигналил автомобиль. — Мое такси. Встань и попрощайся. Толстый Чарли встал. — Не волнуйся, — сказала Дейзи и обняла его на прощание. — Кажется, моя жизнь кончена. — Нет, не кончена. — Я обречен. — Спасибо, — сказала она, а потом вдруг встала на цыпочки и поцеловала его — поцелуем более долгим и крепким, чем полагается по условиям столь недавнего знакомства. Затем, бросив ему улыбку, она сбежала по ступенькам и была такова. — Ничего такого не было, — сказал закрывшейся двери Толстый Чарли. — На самом деле такое просто невозможно. Он еще чувствовал вкус ее апельсиновый сок и малина. Это был настоящий поцелуй. Серьезный поцелуй. В нем было «ух ты», какого он никогда в жизни не испытывал. Даже с… — Рози, — выдохнул он и поспешно набрал ее номер. — Вы позвонили Рози, — произнес голос его невесты. — Я занята или снова потеряла мобильник. А с вами говорит автоответчик. Перезвоните мне домой или оставьте свое сообщение… Толстый Чарли прервал связь. Потом надел поверх тренировочного костюма пальто и, чуть поморщившись на безжалостный дневной свет, вышел на улицу. Рози беспокоилась, что само по себе ее тревожило. А виной (хотела она себе в этом признаться или нет) этому и многому другому в мире Рози была ее мама. Мир, в котором маме ненавистна сама мысль о том, что дочь выйдет замуж за Толстого Чарли Нанси, казался понятным и привычным. Сопротивление мамы свадьбе она приняла за знамение: мол, это правильный поступок, даже если сама она не до конца в себе уверена. Конечно, она любила Толстого Чарли. Он был солидным, надежным, благоразумным… Мамин поворот на сто восемьдесят градусов встревожил Рози, а внезапный энтузиазм в подготовке к свадьбе глубоко обеспокоил. Вчера вечером она позвонила Толстому Чарли поговорить о маминых планах, но он не брал трубку ни по домашнему, ни по мобильному телефону. Рози предположила, что он, наверное, рано лег спать. Вот почему ради разговора с ним она отказалась от ленча. «Агентство Грэхема Хорикса» занимало верхний этаж серого викторианского здания в Олдвиче и подниматься туда надо было на десять пролетов лестницы. Конечно, здесь имелся лифт, встроенный сто лет назад театральным агентом Рупертом «Бинки» Баттервортом. Это был исключительно маленький, медленный и тряский лифт, а странности в его конструкции и функционировании становились понятны лишь тому, кто был посвящен в тайны агентства. Бинки Баттерворт обладал размерами, телосложением упитанного бегемота и способностью втискиваться в самые тесные места, а лифт был сконструирован так, чтобы в него могли поместиться только сам Бинки Баттерворт и еще какой-нибудь, гораздо более стройный человек, — хористка, например, или хорист, Бинки не привередничал. Для счастья Бинки нужно было лишь, чтобы кто-нибудь, жаждущий ангажемента, втиснулся вместе с ним в лифт и поднялся — медленно, трясясь и подергиваясь — на пять этажей. Очень часто случалось, что по прибытии на место Бинки так одолевали тяготы путешествия, что ему требовалось прилечь, оставив хористку (или хориста) обивать каблуки в приемной, тревожась, не были ли покраснение лица и неконтролируемая одышка, напавшие на Бинки на последнем «перегоне», симптомами раннеэдвардианской эмболии. Кто хотя бы раз поднимался на лифте с Бинки Баттервортом, после всегда пользовался лестницей. Грэхем Хорикс, более двадцати лет назад купивший остатки агентства Баттерворта у внучки Бинки, оставил лифт как историческую достопримечательность. Сложив гремящую внутреннюю решетку, Рози открыла внешнюю дверь и сказала секретарю в приемной, что ей нужен Чарльз Нанси, потом села под фотографиями Грэхема Хорикса с людьми, которых он представлял. Из них знакомыми ей показались только комик Моррис Ливингстон, несколько когда-то знаменитых мальчишеских групп и кучка звезд спорта, которые под старость стали «личностями» — из тех, кто по мере сил получает удовольствие от жизни, пока не представится шанс получить новую печень. В приемную вошел мужчина. Он не слишком походил на Толстого Чарли: был смуглее и улыбался так, словно все кругом его забавляло — бесконечно, опасно забавляло. — Я Толстый Чарли Нанси, — сказал он. Подойдя к Толстому Чарли Нанси, Рози чмокнула его в щеку. — Мы знакомы? — спросил он, к удивлению Рози, но тут же поправился: — Конечно, конечно, ты моя невеста. И с каждым днем становишься все красивее. Тут он наклонился ее поцеловать. Их губы едва соприкоснулись, но сердце у Рози забилось, как у Бинки Баттерворта после особенно тряского подъема с прижатой к нему хористкой. — Ленч, — пискнула Рози. — Я проходила мимо… Подумала… Мы можем поговорить. — Ах да, — согласился мужчина, которого Рози считала теперь Толстым Чарли. — Ленч. Он преспокойно обнял ее за талию. — Куда хочешь пойти? — Ох! — выдохнула она. — Ну… Куда скажешь. «Все дело в его запахе, — подумала Рози. — И почему я раньше не замечала, как приятно от него пахнет?» — Найдем что-нибудь, — снизошел он. — Спустимся по лестнице? — Если ты не против, — сказала она, — я бы предпочла лифт. Она с грохотом закрыла складную дверь, и они медленно и рывками стали спускаться вниз, прижатые друг к другу. Рози даже вспомнить не могла, когда была так счастлива. Когда они вышли на улицу, телефон Рози звякнул, давая понять, что она пропустила звонок. Ну и бог с ним… Они вошли в первый же встретившийся ресторан. Еще месяц назад тут был модный суши-бар: сплошь хром и абстрактные картинки, через весь зал шла лента конвейера с кусочками сырой рыбы, цена на которую зависела от цвета тарелки. Японское заведение прогорело, и тут же (как это бывает с лондонскими заведениями) его заменил венгерский ресторанчик, оставивший ленту конвейера как высокотехнологичное дополнение к миру национальной кухни, а потому через зал торжественно плыли миски с быстро остывающим гуляшом, клецками со сладким перцем и блюдечки со сметаной. Рози решила, что и эти блюда не приживутся. — Где ты был вчера вечером? — спросила она. — Гулял, — уклончиво ответил он. — С братом. — Ты же был единственным ребенком в семье. — Оказывается, нет. Оказывается, я лишь половинка сервиза. — Правда? Опять папино наследство? — Милая, — сказал тот, кого она считала Толстым Чарли, — ты и десятой части не знаешь. — Надеюсь, он придет на свадьбу? — Ни за что на свете не пропустит! — Он сжал ее руку, и она едва не уронила ложку с гуляшом. — У тебя есть планы на сегодня? — Как будто нет. В конторе сейчас затишье. Нужно сделать несколько звонков, ну, помнишь, наша кампания по сбору средств? Но они могут подождать. А что… Ты… Э-э-э… А в чем дело? — День такой красивый. Пойдем погуляем? — Замечательно, — откликнулась Рози. Они медленно двинулись по набережной Принца Альберта, оттуда вышли на северный берег Темзы. Они держались за руки и болтали ни о чем. — А как же твоя работа? — спросила вдруг Рози, когда они остановились купить мороженое. — Ах это, — отозвался он. — Там, наверное, никто даже не заметит, что меня нет. Толстый Чарли взбежал по лестнице в «Агентство Грэхема Хорикса». Он всегда поднимался по лестнице. Во-первых, полезно для здоровья, а во-вторых, не надо волноваться, что тебя притиснет к кому-нибудь, и этот человек будет так близко, что уже не сможешь делать вид, будто его там нет. В приемную он влетел, слегка запыхавшись. — Рози заходила, Энни? — Ты ее по дороге потерял? — спросила секретарь. Он прошел к себе в кабинет. На столе было непривычно чисто. Гора неотвеченных писем исчезла. На экране компьютера висела самоклеющаяся бумажка: «Зайдите ко мне. Г.Х.». Он постучался в кабинет Грэхема Хорикса. На сей раз голос произнес: — Да? — Это я, — сказал он. — Входите, — отозвался Грэхем Хорикс. — Входите, мастер Нанси. Тащите себе кресло. Я много думал над нашим утренним разговором. И сдается мне, я сильно вас недооценивал. Вы работаете здесь… сколько уже? — Почти два года. — Вы работали долго и упорно. А теперь еще прискорбная кончина вашего отца…