- Нихт хабэ… Я не голодайт, - пожал плечами Фризе, сидевший позади старика. - И я не кушать вюрцигерс… острое… Оно вредит желудок. - Я не про еду. Хлеб с чесноком на нитку нижут и вместо бус вешают, чтобы нежить близко не подходила, - просветил германца мнимый странник. - Правда, от Верлиоки этим не спастись. Его даже серебряная пуля не берет. - Верлиока? Кто это? - Как? - подивился старец. - В заколдованный лес едете, а про Верлиоку не слыхивали? Это наиглавнейшее зло… Ежели в натуральном виде вам явится, вы его сразу узнаете. Нос крючком, борода клочком, усы в пол-аршина, на голове щетина. Об одном глазе и костылем подпирается. Но в том и закавыка, что он в любую личину умеет рядиться. Захочет - красной девицей обернется, захочет - дитятей, а захочет - статным молодцем или ветхой старухой. Умеет и в зверей оборачиваться, и в птиц. Поди уследи! - Грозен он чем же? - полюбопытствовал Пафнутий, который единственный из всех слушал старикову бредятину с неослабным вниманием. - А это уж от его настроения зависит, - откликнулся рассказчик и погладил мшистую бороду. - Может и с миром отпустить, а может в гущу заманить, да так, что будешь в трех соснах плутать и не выберешься… Бреши-бреши, думал Вадим. Быть тебе сегодня же в кутузке за антиматериалистическую пропаганду. В ОГПУ вызнают, от кого ты этой галиматьи набрался и под чью дудку пляшешь! Лес вокруг становился плотнее. Макар проявлял всю свою водительскую сноровку, лавируя между тесно стоящими деревьями. - Ист дас вайт? - спросил Фризе, обеспокоенно крутя головой. - Далеко еще ехаль? - Останови-ка, милок, - попросил старик Чубатюка. - Осмотреться надоть. Аэросани затормозили близ гигантской ели, взвихрили снежный пух. Старикан перевалился через борт, стал озираться, гундеть под нос что-то похожее на заклинания и чертить батогом на белом полотне не то руны, не то китайские иероглифы. Чубатюк переглянулся с Вадимом и покрутил пальцем у стриженого виска. - Папаша, тебе, часом, шапка на башке мозоль не натерла? - Что? - Старичок встрепенулся. - Ах да… Едем дале. Он снова втолкнулся в тесную кабину и показал батогом вправо: - Вон той ложбинкой и прямо, прямо… Иначе не проехать. Макар, хоть и демонстрировал всем своим видом, что относится к провожатому с недоверием, послушался, повел «Бе-Ка» указанным маршрутом. Проехали еще немного, и старик опять попросил остановиться. Исполнил подле аэросаней нечто вроде ритуального танца, трижды стукнул батогом по широким полозьям и уверенно показал налево: - Вот тамочки, через взгорок. Уже близехонько, не переживайте! Аэросани, натужно гудя, вскарабкались на горушку и вдруг встали как вкопанные. Мотор, доселе работавший исправно, заглох. - Мышь полосатая! - выругался Макар. - Что случилось? Он дергал рычаги, жал на педали, но машина словно омертвела. Чубатюк, костеря всех и вся, вылез из кабины и взялся осматривать двигатель. - А у вас что, седалища смолой намазаны? - буркнул он на сотоварищей. - Помогайте! Сани увязли лыжами в снегу, он мешал пролезть под днище. Макар велел всем притоптать рассыпчатую крупу, а сам взял небольшую лопатку и высвободил засевший в сугробине пропеллер. Работали молчком, каждый прокручивал в голове возможные последствия аварии. Положение виделось безрадостным. Заехали далеко, окрест - ни единого жилья, весть тоже не подашь, а топать назад по такому зыбучему сееву - ноги отвихляешь. Обратный путь до Загорья растянется на многие часы, а то и на сутки. - Ну что там? - подлез Вадим к Макару, копавшемуся под брюхом «Бе-Ка». - Полный кизяк! - констатировал Чубатюк, который был мрачнее тучи. - В топливном шланге дыра с полтину. Вся горючка вытекла, моб твою ять! - На сук напоролись? - Да на каких сук?! Салазки свои разуй: шланг в оплетке, его разве только шкворнем прошибешь. Диверсия! - Старик! - ахнул Пафнутий. - Наконечник железный на палке у него - видели? - Жеваный крот! - заревел Макар и сжал кулачищи. - Где он? Я ему щас сику на пику натяну и крякать заставлю! Верблюд плюгавый, мацепурик анисовый… Стали искать коварного чичероне, но того как корова языком слизала. Пока все были заняты делом, он незаметно скрылся. - Понимайт! - возопил Фризе. - Он нас тащиль глушь… маниль и бросаль! Доннер веттер! Вадим заскрипел зубами. - Иван Сусанин… твою в дышло! Попадись мне только… Снег на холме был истоптан, к тому же мешали заросли. Убили бездну времени, прежде чем отыскали нужное. - Пошел туда он! - прокричал Пафнутий, разглядев на склоне цепочку вмятин от лаптей и батога. - Догоним! - хищно оскалился Макар. - Кто за баранку? - Смысл? - вяло проворчал Вадим. - Бензина же нет… - Садись, свинячья петрушка! И вы полезайте! В этот миг татуированный матрос был так страшен, что его не посмели ослушаться. Все набились в кабину, Вадим вцепился в руль. Чубатюк схватился обеими руками за раму и развернул сани в ту сторону, куда ухромал подлый старый хрыч. - Берегите черепушки! Раз, два… взяли! Макар богатырским плечом поддал в корму, и аэросани сами собой покатились с горки. Скорость сперва была невелика, Чубатюк намеревался догнать машину и вскочить в люльку, но утоптанная площадка кончилась, он провалился в белую трясину, а снегоход с каждой саженью все увеличивал быстроту, скользил по скату. По обе стороны от Вадима замелькали березы, дубы, елки, сосны - все заиндевелые, с искристыми нашлепками на ветках. - Правь! Правь! - надрывался сзади Чубатюк, речь которого в одночасье лишилась цветистости. Форс-мажор, не до словесных вывертов. Вадим правил как мог. Крутил руль так размашисто, что чуть локти себе не вывихнул. Машина выписывала на склоне головоломные зигзаги, какие и не снились мастерам бобслея на прошлогодней Олимпиаде в Шамони. Поскольку мотор не работал, слышен был лишь скрип полозьев, надсадный и зловещий. Снежная крошка вылетала из-под них, реяла в морозном воздухе полупрозрачной кисеей. Деревья мелькали все быстрее, скорость нарастала. Бугор оказался куда выше, чем можно было предполагать, и склон никак не заканчивался. Вадим увидел, что сани несет прямо в густой ершистый ельник. Он отвернул вбок, но сделал это слишком порывно, не рассчитал, и разогнавшийся агрегат врезался точнехонько в кряжистый дуб. Хряск, звон, синхронные вопли седоков. Вадима шандарахнуло грудью о рулевое колесо, в глазах помутилось, сверху посыпалась труха: мелкие веточки и ошметки сухих, не опавших по осени листьев. - Беклопт аршгезихт! Думкопф, шайссе! - Это собачился на немецком доктор Фризе. - Обер арш! Последние два слова, насколько помнил Вадим, означали «полная задница». И это следовало признать подходящим определением для создавшейся ситуации. Передок «Бе-Ка» расплющился о дубовый ствол, как яйцо, которым с размаха шваркнули о столешницу. Корпус прогнулся, полозья разошлись, воздушный винт разломился на три части, маслопровод сочился желтой, густеющей на холоде жижей. - Что живы все, счастье еще, - промолвил Пафнутий со стоическим хладнокровием. Вадим с натугой отжал от себя вдавившийся в ребра руль и кое-как выпростался из кабины. Он потер ушибленную грудную клетку, поворочал головой. Кости вроде не пострадали, крови не видно. Считай, отделался легко. То же можно было сказать и о его спутниках. Пафнутий посасывал оцарапанный палец, немец прикладывал содранную с коры дуба льдинку к шишке на лбу, но в целом все обошлось относительно благополучно. К ним, бразды пушистые взрывая, подгреб пыхтящий, как паровоз, Чубатюк. - Ну ты и чухоблох! - с ходу наградил он Вадима смачным эпитетом. - Ворона пляжная, круглопер банановый… Сказано было: плошки раззявь, зырь, куда едешь! Макар отчитывал скорее для проформы, тон его звучал необидно. Понятно же, что сани без движка, катящиеся по инерции с крутизны, - не самое маневренное транспортное средство. Совладать с ними мудрено было бы даже бывалому шоферу. И чего жалеть о разбитой машине? Проку с нее без горючего все равно никакого. - Доф хурэнзон! - обозвался, затухая, Фризе и отломил от дуба еще одну ледышку. Чубатюк быстро осмотрел груду металла, в которую превратился «Бе-Ка», и резюмировал: - Ну все, крепи седло! Накрылась старая команча… - Нести ответственность материальную нам за нее? - осведомился с беспокойством Пафнутий. - Да шут с ней, с ответственностью! - отмахнулся Вадим. - Р-решим после… Мы про старика забыли. Что-то я и следов уже не вижу. Как назло, минутами ранее повалил обильный снегопад. Растущий свежий покров скрадывал все, что доступно было взору еще совсем недавно. Для очистки совести побродили вокруг дуба и бренных останков «Бе-Ка», но определить, в какую сторону подался вероломный дед, так и не сумели. - Вот гребень укушенный, выжарка кошачья! - изливал оскорбленные чувства Макар. - Опупенец кривоногий, чучело с раздачи… Найду - в трехлитровую банку с кабачками закатаю! - Ладно, уймись, - прервал Вадим поток буйного красноречия. - Нам сейчас важнее определиться, что делать дальше. Похоже, он и правда нарочно нас сюда завел. Скоро стемнеет, до Загорья нам и к завтрашнему утру не дошлепать. - Зябко! - Пафнутий натянул на голову капюшон меховой парки, которую купил в начале зимы у одного чухонца и носил вместо шубы. - Не просидеть ночь тут нам. Околеем! Резон в его словах, несомненно, был, однако никто и не собирался торчать под дубом до окоченения. Вадим, рассудив, что немедленное возвращение в деревню будет, во-первых, затруднительным, а во-вторых, бесславным, предложил двигаться дальше в глубь леса. По его прикидкам, направление во время езды они держали верное, и до усадьбы Чучумова оставалось версты полторы, не больше. Делая такой вывод, он руководствовался не только интуицией. Наметанный глаз подмечал тут и там трухлявые пни с ровными спилами. Много лет назад в этих местах заготовляли дрова. Жителям Загорья забираться так далеко от деревни не было необходимости, а другие селения поблизости отсутствовали. Кому же понадобились дровишки? Знамо дело, тому, кто обитал рядом. Кроме Чучумова, некому. - Пойдем по этим пням. Они приведут нас к поместью. Какая-никакая крыша. Переночуем и заодно проверим, не засела ли там какая вражина. А завтра с рассветом тронемся обратно. - Крыша в доме есть ли? - усомнился Пафнутий. - Разгромлен давно уж он, не осталось, глядишь, и стен там. - Дрейфишь, что ли, сопля мраморная? - напустился на него Макар. - Если кто и есть, я ему жилы через уши вытяну и в такую окрошку порубаю, что ни один коновал не соберет. Он у меня живо свое гнилое жало закусит и по швам расползется… Понял?